А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 1) Страница 18

– Тревога!

– Ахти, в самый обед пришлось!

Все котлы с варевом побросали, бегут, снаряжение надевают, строятся…

Только построились – отбой! Разойтись! Разошлись по палаткам, а в четыре часа – опять три пушки. И потянулись полки по обоим проходам – снова строиться в ордер-баталии на Гросс-Егерсдорфском поле… Погода хорошая, ласковая, хоть и осенняя. Солнце клонилось к западу, весь в потоках света впереди лес уже в осеннем уборе… Поля давно убраны, по жёлтой стерне – зелёные межи с последними васильками да с полынью седой… Паутинки летают.

Русская армия встала в две линии вдоль всего поля. Между линиями – словно большая дорога, вестовые скачут, связные бегают. Вон, избочась на гнедом своём донце, нагайка наотлёт, протрусил резво лихой ординарец генерала Денисова – донской казак Емельян Пугачёв.[36] Чернявый, с бородой, глаза быстрые, белые зубы светятся в ровном оскале. А солнце-то так и играет на высоких медных гренадерских шапках, на киверах, на начищенной амуниции, на орденах, медалях. Чуть веют в лёгком ветерке распущенные знамёна. Слева, сзади у выхода из дефиле – холм небольшой, на нём медные пушки и гаубицы горят как жар. Команды звенят, кони ржут.

Медленно идёт время. Стоят солдаты во фрунте, ждут врага. Нет пруссака! После заката встал туман такой, что и в пяти шагах ничего не увидишь. Тревожно, но стоит фронт, даже разговоров не слыхать… Ждут солдаты – вот-вот нагрянет враг, закипит великий бой за изгнание немцев с русской земли.

А когда барабаны и трубы проиграли зорю и вся армия пропела могучим голосом «Отче наш», то в наступившей тишине еле донеслись издали тоже барабаны да голоса, пели что-то чужое: то прусские солдаты тоже пели свою молитву в лагере. Ночь выпала ясная, лунная, а к утру опять навалило туману, и сквозь него гудел могучий храп десятков тысяч наших солдат… Спали солдаты кто как, по способности прикорнули в боевом фрунте с ружьями в руках. По приказанию «береги порох» – не отсырел бы от росы – полки ружей завязали солдаты тряпицами… Наконец-то над лесом показалось солнце, длинные тени от воинов легли поперёк поля, стали укорачиваться. Тут и согрелись и обсушились, позавтракали сухариками… Известно – солнышко.

Нет неприятеля. Не хочет биться пруссак, да и только!

Дивизии потянулись обратно на бивак. На военном совете было решено сражение отставить и с утра двигаться на Алленбург, для чего каждому солдату взять с собой провианту на три дни… С утра 19 августа барабаны пробили генерал-марш, и снова в тумане авангардный корпус уже походным порядком стал вытягиваться на Гросс-Егерсдорфское поле.

К восьми часам туман разошёлся, засияло погожее осеннее утро. Первым выходил на поле Московский полк.

И как же это вышло так, что никто долго не замечал пруссаков, которые уже стояли в полной ордер-баталии на этом поле! На выходящие из лесу походным порядком полки двинулись две голубые линии прусских полков, развевались знамёна, гудела земля от мерного шага пехоты, от дробной рыси кавалерии… Вся сила пруссаков была брошена на выходящих из дефиле: генерал Левальд знал, что делал…

Что тут началось!

– Пруссаки! Немцы! – кричат. – Пушки, пушки тащи сюда! Туда! Бегом! Бегом! Стройся! Прозевали!

Пехота перемешалась с кавалерией, пушки с пехотой, с лёгкими обозами, обозы скатывались в буерак, к речке – крик, ругань. Солдаты, согнувшись от тяжёлого снаряжения, от трёхдневного запаса, споро семеня ногами, выбегали, согнувшись, из леса и попадали прямо под прусский ружейный и пушечный огонь.

Московский полк почти целиком полёг там, при Гросс-Егерсдорфе. Перехитрил генерал Левальд лентяя Апраксина, захватил русскую армию на походе врасплох.

Русские солдаты тут увидали пруссаков лицом к лицу. Вот они! Вот враги! В синих мундирах, с красными, синими, зелёными, белыми отворотами, в высоких медных шапках, в треуголках, без бород, с большими усами, рослые, собранные со всех краёв света проходимцы, которых король навербовал в свою армию. Вот они идут стеной на русских, чтобы прусское иго навек закрепить! А что сделаешь? Не избежишь! Побежал – пропал, как швед под Полтавой! Сзади, справа, слева лес великий, частый, овраг глубокий, низина, болото… И остаётся одно – драться за свободу своей земли, драться честно, как деды дрались на Куликовом поле, как Пётр дрался под Полтавой.

Русские солдаты из леса выбегали – ружьё на руку – заряжать-то уже было некогда. И дрались поодиночке штыками. Дрались до последней капли крови. До последнего вздоха. И не было на свете славнее той храбрости, которую показали русские солдаты в бою под Гросс-Егерсдорфом-деревней.

Вот дерётся рядовой солдат Иван Пахомов, Костромского уезда, из села Молвитина. Правая рука у Пахомова отрублена, кровь хлещет, рубит тесаком левой…

А вот – крепостной крестьянин князей Куракиных, Фёдор Белов, раненный в ноги, покрытый кровью, отбивается прикладом от наседающих пруссаков.

Унтер-офицер Феофан Куроптев, туляк, как лев скачет и вертится, прорубая себе дорогу среди окруживших его пруссаков; кровь хлыщет у него из головы, заливает глаза… Четвёртый, московский мастеровой Осип Пасынков, выхватил ружьё у тех, кто уже его в полон тащил, колет одного, другого, третьего… Пятый, из нижегородских дворян, поручик Павел Отрыганьев, выбегает из кустарника и с солдатским ружьём бросается в штыки на врагов, не разбирая их числа. Звенит сталь, хрипят люди, стонут раненые, плачут умирающие, гремят выстрелы, с визгом летят и падают на землю ядра, рвутся, грохочут пушки, пороховой дым, пыль застилают солнце, ржут кони, гремит конский топот – кавалерия прусская пошла в атаку, русские, пруссаки схватываются в обнимку, катаются по земле, душат, режут друг друга, грызут зубами. А солнце идёт всё выше, всё знойней и знойней…

За лесом, где ещё курятся кострища бивака, стоят русские полки в строю, ждут своей очереди пройти через узкие проходы, слушают, как гремит бой, где гибнут их товарищи… К начальникам приступают – помогать надо! Сам погибай, а товарища выручай! А офицеры стоят, ждут, что начальство скажет: известно – «стой смирно да приказа жди». А пока до него, до Апраксина-то, доберёшься… Молчит дворянское начальство. Не хочет оно драться.

Но ничего не посмело сказать начальство, когда молодой да горячий генерал Румянцев[37] глазом солдатам моргнул, и Нарвский полк, что стоял на самой опушке леса, бросился вперёд, стал продираться через лес, валежник, сухостой, чапыгу, бурелом… Мундиры трещали, летели в клочья, солдаты тесаками прорубали дорогу, и наконец, когда пруссаки уже прижали было наших вышедших к самому лесу, с криком «ура» вырвались нарвцы из лесу, ударили врагу во фланг. За Нарвским полком из лесу вырвался 2-й Гренадерский, за ним другие, и закипел бой уже по-иному. Лес словно ожил, слал из себя всё новых и новых воинов, отдельных бойцов, сотни, тысячи, те бурей бросались на врага, сминали отчётливые голубые шеренги, заставляли драться до изнеможения…

И – дрогнула линия пруссаков, отступила. На шаг! На пять!.. Русские солдаты жмут всё крепче, всё отчаянней, всё доблестней – идут, казалось, на самую смерть, а смерть бежит от них. Смерть они побеждают! И – о, славный миг! Пруссаки уже повернулись спиной, идут сперва тихо, потом уторапливают шаг и, наконец, бегут! Побежали!

– Ур-ра! Ур-ра! – гремит над полем. – Ур-ра! – Солдаты наши прыгают на месте от радости, плещут в ладоши. – Ур-ра! – кроет теперь шум боя. А из леса выбегают всё новые и новые полки, бросаются в угон.

Прусская кавалерия отчаянно прорвала было на левом фланге русский строй, но оказалась окружена со всех сторон и перебита. Без жалости. Без пощады.

Высоко стояло солнце над полем битвы, над той немецкой деревней Гросс-Егерсдорф. Над её черепичными красными крышами. Пруссаки уносили ноги на Алленбург. На поле, усеянном павшими, ранеными, медленно, окружённый штабом, показался фельдмаршал Апраксин.

Вельможа ехал, опустив поводья своего гнедого тяжёлого коня, весь в звёздах и орденах. Серебряный шарф едва удерживал уёмистое брюхо, колыхавшееся в шаг коня. Генерал-фельдмаршал не был весел этой солдатской победе. Нет! Она пришла нежданно. Что же он теперь донесёт в Петербург? Государыня-то Елизавета Петровна, конечно, будет рада… А что скажет великий князь-наследник? Его супруга? Не ровен час – умрёт государыня, жить-то ведь придётся с ними, с молодыми! И придётся отвечать за то, что не разошёлся с пруссаками, а вон сколько наши набили их… Самого короля Прусского побили. Ха!

– Ваше высокопревосходительство! – подскакал, наклонился к нему с седла молодой, горячий граф Румянцев, тот самый, что бросил полки через непроходимый лес. – Смею думать теперь, как генерал Левальд в ретираде[38] находится, кавалерию да казаков бы за ним бросить… Чтобы вконец врага истребить да подальше угнать. Теперь и Кенигсберг будет легко захватить…