Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский Страница 19

Шведы готовились к отчаянной штурмовой атаке на Полтаву, когда в армию наконец прибыл Пётр.

Артемий Волынский первым донёс об этом Шереметеву. Он радовался, что теперь-то и он сможет принимать участие в деятельных атаках русского войска, но Шереметев не отпускал его от себя, и Волынскому приходилось то и дело сноситься с корпусом Меншикова.

Пётр решил, что настало время дать шведам генеральное сражение. Карл уже был достаточно измотан русскими войсками, изнурительные марши и неудачи, следующие одна за другой, настолько подорвали веру шведских солдат и даже командиров, что дезертиров из армии короля уже считали не десятками, а сотнями. Он сам оказался на положении осаждённого...

Два дня подряд Карл делал отчаянные попытки овладеть Полтавой штурмом. Но защитники крепости на площади у Спасской церкви поклялись сражаться со шведами до последней капли крови и мужественно отбили обе атаки шведов.

Связаться с крепостью оказалось настолько невозможным, что Артемий Волынский предложил остроумный трюк — он сказал Шереметеву, что приказ Келину можно отправить в ядре, посланном из пушки русских в город, и это возымело действие: Пётр понял, что только так должно связаться с осаждёнными, подать им весточку и назначить время для внезапной атаки и вылазки из крепости. Однако намеченная атака и одновременная вылазка из крепости не состоялись — начались ливневые дожди, река Ворскла вышла из берегов настолько, что даже для русских всё преодолевающих солдат переправа оказалась неосуществимой.

Планы русских были сорваны самой природой. Но для Петра, Меншикова и Шереметева это было лишь перенесение сроков генерального сражения.

Русский лагерь в момент перед битвой у Полтавы напоминал собою строительную площадку: стучали топоры, взмётывались лопаты — солдаты работали над укреплениями. Русские войска всё-таки переправились через Ворсклу, едва спала вода, и теперь русский лагерь оказался лицом к лицу со шведским.

Оба фланга русских упирались в густые леса, которые никогда не избирал для сражения Карл, в тылу — река с наведёнными мостами, и лишь перед центром русского лагеря располагалась открытая равнина. Пётр понимал, что только отсюда начнут шведы свою атаку.

Вместе с Меншиковым и Шереметевым он проверял, насколько укреплены редуты, построенные в ружейном выстреле друг от друга. Ещё четыре предполагалось выстроить поперёк наступления шведов, но только два из них оказались готовы к началу битвы.

Казалось бы, всё готово к бою. Но каким же яростным был гнев Петра, когда он узнал, что из Семёновского полка бежал к шведам унтер-офицер! Он знал неё слабые места обороны русских и, конечно, посоветует нанести удар по необстрелянным новобранцам Семёновского полка. Пётр, скрипя зубами от ярости и тряся головой от гнева, приказал переодеть солдат опытного, закалённого Новгородского полка, уже проявившего себя в сражении при Лесной, в мундиры семёновцев. Сам он, в гвардейском мундире тёмно-зелёного сукна с красными обшлагами, то и дело появлялся перед солдатами. Его офицерский шарф развевался по ветру, когда он стремительно двигался, высматривая, как скоро будут готовы редуты, как подготавливается артиллерия.

Артемий Волынский часто видел высокую фигуру Петра среди солдат, и сердце его преисполнялось преданностью царю, не щадившему себя в трудах и не желавшему оставлять поле боя. Фельдмаршал и генералитет просили его царское величество не приобщаться к баталии — Артемию сказал об этом Шереметев, — на что царь изволил ответить, чтоб ему о том более не говорили...

Накануне решающего сражения Пётр сам произвёл смотр полкам. И вечером Артемий стоял в нескольких метрах от деревенского дома, где шёл военный совет. Собрались все крупные военачальники, они разрабатывали диспозицию генерального сражения.

Странно, что Пётр почти отстранил Шереметева, фельдмаршала и главнокомандующего русскими войсками, от участия в битве. Он велел ему оставаться в резерве, прикрывать с флангов кавалерийскими полками центр сражения и бросить в него драгун только тогда, когда потребуется надёжная помощь.

Сопряжено это было с гневом царя на Шереметева. Василий Петрович Шереметев, брат фельдмаршала, должен был по царскому указу отправить сына своего учиться за границу. Но Василий Петрович ослушался царя и вместо учёбы женил сына на дочери князя-кесаря Ромодановского. Пётр предупредил Шереметева, чтоб «того не чинить». Но свадьба состоялась, и гнев Петра был страшен.

Борис Петрович оправдался перед царём: «Когда ваш указ словесный чрез Тургенева под Полтавой получил, того же дня брату писал. А для чего то не учинено, я не известен...» Мог бы, конечно, фельдмаршал и выгородить брата: дескать, запамятовал писать, как было сражение, и обо всём забыл, или часть вины взять на себя. Но Борис Петрович знал, как скор на расправу царь, и выдал брата с головой.

Через неделю после получения Шереметевым указа Пётр велел молодожёну ехать за границу для обучения, а родителей наказал примерно: отца, брата фельдмаршала Шереметева, отправил бить сваи, предварительно лишив всех чинов, а мать — на прядильный двор. До генерального сражения Борис Петрович не решился обратиться с просьбой помиловать брата, освободить его от тяжкого физического труда, а уж после Полтавы слёзно просил Меншикова вступиться. Брата помиловали, возвратили чины, но много спустя после Полтавской битвы, в которой роль Шереметева была отодвинута.

Шереметеву Пётр велел наблюдать за баталией, а о «вступлении ожидать особого указу».

Особого указа не последовало. Шереметев так и простоял со своими полками в резерве. И только Артемий носился от главной ставки царя к Шереметеву и обратно с указанием, что и как производить. Много позже, в «Истории Свейской войны» Пётр говорил об этом достаточно глухо: сражением руководил «сам его царское величество высокою особою своею и при том господин генерал-фельдмаршал Шереметев, также господа генералы от инфантерии»...

Накануне сражения Келину снова было переброшено ядро с предписанием Петра: «Ныне инако повелеваю вам, чтоб вы ещё держались до половины июля и далее, понеже мы лучшую надежду отселя, с помощью Божией, имеем вас выручить, о чём паки подтверждаем: держитесь, как возможно, и нам давайте знать о себе...»

Перед сражением собраны были все офицеры гвардейских полков. Артемий Волынский слушал речь Петра:

   — Вам известно, что кичливый и прозорливый их король войску своему расписал уже в Москве квартиры. Генерала своего Шпарра пожаловал уже губернатором московским и любезное наше Отечество определял разделить на малые княжества и, введя в оное еретическую веру, совсем истребить. Оставим ли такие ругательства и презрение наше без отмщения?

Сердца закипели у офицеров, все они готовы были хоть сию минуту лечь на поле сражения — так воспламенила всех речь царя.

От имени всех офицеров и генералов ответил Петру генерал-лейтенант Михаил Михайлович Голицын. Он напомнил царю о сражении при Лесной, и Артемию казалось, что это о нём рассказывает Голицын:

   — Ты видел труд и ясность нашу, когда целый день в огне стояли, шеренг не помешали и пяди места неприятелю не уступили. Четыре раза от стрельбы ружья разгорались, четыре раза сумы и карманы патронами наполнялись. Ныне войска те же, и мы, рабы твои, те же. Уповаем иметь подвиг ныне, как и тогда...

Пётр прослезился, закричал:

   — Виват моим детушкам!

Никогда до конца своей жизни не мог забыть эту памятную минуту Артемий Волынский. Молодой офицер готов был лечь вместе со всеми на поле боя, чтобы защитить Отечество, веру и царя...

День 27 июня 1709 года остался в памяти Волынского как самый страшный и самый светлый. Именно в этот день шведский король Карл XII принял роковое для себя решение — атаковать русский лагерь. Ему необходимо было восстановить своё былое непобедимое имя. Помощи ему было ждать неоткуда. Только на днях генерал Красссау сообщил ему, что не придёт с войсками под Полтаву: постоянные нападения русских войск под командованием Гольца измотали шведов, а Станислав Лещинский, польский король, поставленный Карлом, едва держался в обороне. Даже турки отказались помогать Карлу — Константинополь не собирался вмешиваться в войну России и Швеции. Но самое главное неприятное известие он получил от перебежчика с русской стороны. Изменник сообщил, что Пётр ждёт подхода сорокатысячной конницы, а это значило, что Карлу придётся сражаться с намного превосходящим его силы противником, и «русские могут всю армию его королевскую разобрать по рукам».

Но существовало доброе намерение двух фельдмаршалов — Шереметева с русской стороны и Реншильда со шведской, — что до 29 июня «никаких происков через партию и объезды и внезапными набегами от обеих армий не должно быть». Карл махнул рукой на это соглашение.