Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы Страница 19

— Ну, давай, молодец, покажи свою прыть, — проговорил полковник, заведомо зная, что он поставил перед юношей невыполнимую задачу.

Рокоссовский сбросил с себя пиджак, снял галстук и протянул их симпатичной белокурой барышне:

— Зосенька, подержи!

— Костя, я за тебя боюсь.

— Волков бояться — в лес не ходить, — сказал он, не сводя глаз с лошади.

Рокоссовский подошел к коню, схватил за узду, резко повернул мордой к солнцу — он заметил, что конь пугается собственной тени; затем рядом с ним пробежал по улице и, слегка натянув поводья, легким и быстрым прыжком вскочил на коня. Ад встал на дыбы, но Костя припал головой к могучей шее и, поглаживая коня, слегка натянул поводья, стараясь не дергать за узду. Конь рванулся вперед и, поднимая пыль, поскакал по улице.

Когда Рокоссовский спустя несколько минут подъехал к полковнику, тот уже отдал приказ о зачислении его в полк:

«Мещанина гмины Комарово Островского уезда Рокоссовского Константина Ксаверьевича, родившегося в 1896 году, зачислить на службу в вверенный мне полк охотником рядового звания, коего зачислить в списки полка и на довольствие с сего числа с назначением в 6-й эскадрон».

Так Константин Рокоссовский стал рядовым Каргопольского полка 5-й кавалерийской дивизии. Кавалерия в те далекие времена была, пожалуй, самым привлекательным родом войск: уланы, драгуны, гусары, кубанские, донские, терские и другие казачьи полки.

Три года Первой мировой войны не пропали даром: они привили ему любовь к военному ремеслу, научили взаимной выручке и солдатской дружбе. За годы войны он привык, втянулся в службу и относился к ней как к обыкновенной работе. Сандомир, Висла, Ковно, Поневеж, Рига… Бои, награды, благодарности, разведки, конные атаки, рукопашные схватки… Каргопольский полк был теперь для него родным домом, а товарищи по оружию заменяли родных, от которых с момента расставания он не получал никаких вестей. В суровых боевых буднях закалялся характер Рокоссовского.

Война нередко огрубляет душу человека, ожесточает его сердце, лишает сострадания. Рокоссовский же сохранил на всю жизнь доброжелательность, рассудительность, спокойствие, стремление понять человека. Ему претило мнение некоторых людей, что сильная воля неотделима от грубости и жестокости.

В полку Костю Рокоссовского любили и уважали.

И внешний вид стройного, щеголеватого, широкоплечего драгуна, и храбрость, и удаль, образованность и начитанность — все это вызывало расположение сослуживцев.

Семнадцатый год, словно вихрь, ворвался в жизнь Рокоссовского горячими спорами, стихийными солдатскими митингами, а иногда кровавыми расправами над неугодными командирами. Бурлила страна, вместе с ней бурлил и полк, наводненный ораторами и агитаторами от кадетов, большевиков, оборонцев, социалистов, эсеров и меньшевиков…

Драгуны полка выбрали Рокоссовского в эскадронный, а затем и в полковой комитет. Как один из самых храбрых воинов и заслуженных Георгиевских кавалеров он был избран в полковую георгиевскую думу и выполнял там обязанности секретаря.

В великой смуте и разноголосице тех дней, в неразберихе деклараций и призывов, обещаний, угроз, воззваний и программ наиболее импонировали взглядам Рокоссовского лозунги «Долой войну!», «Да здравствует свобода!».

Константин все больше сближался с большевиками, такими как его друг Адольф Юшкевич. Пришло время и драгунам Каргопольского полка делать выбор. Еще в начале декабря 1917 года эскадрон покинули друг его юности Странкевич и двоюродный брат Франц Рокоссовский — вместе с группой драгун-поляков они присоединились к частям, сформированным под руководством правых политических группировок.

Таковы были суровые законы начинавшейся Гражданской войны. В этой будущей братоубийственной бойне каждый должен был определить свою позицию, причалить к тому или иному берегу.

Двоюродный брат и друг Странкевич долго и упорно уговаривали Константина Рокоссовского оставить полк и уехать вместе с ними, но уговоры были напрасны — пути старых боевых друзей разошлись навсегда. Юшкевич и Рокоссовский связали свою судьбу с Советской Россией.

Под новый 1917 год вышел из Латвии поезд с красногвардейцами Каргопольского полка.

За окном вагона серебрились на зимнем морозной солнце вековые редкие сосны. Они не стояли на месте, а бежали назад, туда, где остались его родина, родные и близкие люди. Бежали сосны и их длинные утренние тени. Не стояли на месте и годы: Константину Рокоссовскому только что исполнился 21 год, а он уже побывал «и на коне и под конем».

Это была самая сверкающая и яркая пора в жизни — пора молодости, пора осуществления надежд и желаний. Уже можно было думать о семье, о домашнем очаге, можно было сажать розы и наслаждаться их прелестью, приумножать красоту земли, слушать любимые трели жаворонка над зелеными полями.

Однако Рокоссовский думал по-другому: «Человек приходит в этот мир, чтобы выполнить то, ради чего он рожден».

Витая в высоких идеологических сферах, он чувствовал себя освобожденным от мелочных житейских забот, политических сомнений и с головой ушел в борьбу за народное дело.

Глава девятая

Пятиэтажный, с шестью подъездами, белый дом стоял на пригорке при въезде в Псков из Ленинграда. С одной стороны к нему примыкал молодой сосняк, с другой — склоны гор, перерезанные дорогой. В доме жили семьи командного состава 5-го кавалерийского корпуса и дивизии, расположенной неподалеку.

Рокоссовские занимали трехкомнатную, квартиру на втором этаже. Просторные комнаты были обставлены казенной мебелью. Под высоким потолком висели простенькие плафоны, освещая комнаты в темное время суток серым рассеянным светом.

В скромно убранной столовой, за небольшим накрытым полотняной скатертью опрятно сервированным столом сидели Юлия Петровна и дочь Ада. Дожидаясь Рокоссовского (он позвонил, что скоро приедет), они пили чай. Юлия Петровна выглядела моложе своих тридцати шести лет. Одиннадцатилетняя дочка, похожая на обоих родителей, тонким энергичным лицом, темной челкой на лбу напоминала шаловливого мальчишку, которого силой усадили за стол.

— Ну, что у нас за папа, вечно его не бывает дома, — сказала Ада.

— Военная служба, доченька, не считается со временем. А наш папочка — служака. Ты не волнуйся, он скоро приедет.

Звонок в дверь сорвал их с места.

— Здравствуйте, moja kochana źona i córeczka[10], — расплылся в улыбке Рокоссовский, целуя жену и дочь.

— Я твоя цуречка, я твоя цуречка, — говорила Ада, прыгая вокруг родителей.

Юлия Петровна прижала голову к груди мужа и нежно смотрела ему в глаза, в которых светилось счастье.

За ужином Рокоссовский с восторгом рассказывал о Москве, о Большом Кремлевском дворце, о Георгиевском зале и о неожиданной встрече с Белозеровым.

Юлия Петровна пыталась выведать у него, как прошел съезд, но Рокоссовский отделался оговоркой:

— Съезд прошел, как и положено, на высокой патриотической волне. Теперь мы будем жить по новой Конституции СССР, гарантирующей советскому народу большие права и свободы.

Оставшиеся дни зимы и всю весну 1937 года Рокоссовский почти безвыездно находился в соединениях и частях корпуса. Он инспектировал их, проводил полевые учения, проверял штабы дивизий, совершенствовал взаимодействие на границе с пограничными частями, с которыми всегда находил взаимопонимание. Он занимался нелегким делом, связанным с бурным развитием Красной Армии. После принятия в декабре 1936 года нового полевого устава появился новый вид вооруженных: сил — механизированные войска, состоявшие из танков, самоходной артиллерии и мотострелковых частей. Корпус тоже был усилен танковыми подразделениями и артиллерией. На вооружение поступали новые типы ручных, станковых и зенитных пулеметов. На кавалерию возлагались теперь более сложные задачи.

Как и всегда, страстный поклонник новых идей в развитии армии, он с присущей ему энергией упорно и последовательно вводил все передовое. Но давалось ему все это непросто. Рокоссовский не мог не замечать, что в штабах корпуса, дивизий, полков да и среди командиров бывали не единичные примеры, когда кавалеристы с трудом перекидывали тяжелые тела на круп лошади, а затем тряслись в легкой рыси, боясь перейти в галоп. Как человек всегда подтянутый, он не мог смотреть на все это без возмущения и негодования. И хотя роль кавалерии потихоньку стала отходить на второй план, но пока ее не упразднили, надо было готовить настоящих кавалеристов.

Выявляя недостатки, Рокоссовский старался относиться к ним спокойно: не раздражался, не оскорблял подчиненных, попавших под горячую руку. Словом, и здесь, командуя таким большим соединением, как корпус, он был верен самому себе.