Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия Страница 19

— Отчего соврал, матушка? Я правду молвил. То человек роду знатного, матушка, — ответил Кульковский. — Но до шутовства весьма охочий.

— Да кто он такой? Не томи!

— Да зять твоего шута Голицына, граф Алешка Апраксин. Он месту тестя своего завидует.

— Не врешь? Апраксины верные слуги были у Петра Великого.

— Они и есть верные слуги престола твоего матушка. Но в семье не без урода. Так вот Алешка и есть такой урод. Да и на дочери оскорбителя твоего Голицына женат.

— Ушаков! — позвала императрица, начальника своей тайной канцелярии.

Тот сразу возник перед царицей, словно джином был из лампы, а не человеком.

— К услугам вашего императорского величества!

— Да не ори ты так, Андрей Иванович. Я пока не глухая еще. Срочно сыщи мне графа Алешку Апраксина, что Голицыну-шуту зятем доводиться. И ко двору его приставь. Шутом он служить станет. Раз сам того хочет, то пусть так и будет!

В этот момент князь Голицын с поклоном на подносе подал императрице кружку с малиновым квасом.

Анна пила только хлебный, и фруктовые терпеть не могла. Про то все знали кроме бедного Михаила Голицына. А Лакоста специально ему про малиновый намекнул.

Лакоста был умен и понимал, что Анне повод нужен для унижения Голицына публичного. Не зря она именно его послала с приказом к новому шуту.

Императрица взяла бокал и отхлебнула. Но тут же почувствовав не тот вкус, выплюнула напиток.

— Ты чего мне суешь? — закричала она на шута и выплеснула ему в лицо все содержимое кружки.

Голицын такого не ожидал и после квасного душа закашлялся. Вся его голова была в квасной пене. Все стали смеяться выходке царицы. А Балакирев тут же Голицыну шутовское прозвище придумал:

— Квасник!

Анне прозвище понравилось, и она сказала:

— Говорила я, что найду тебе прозвище шутовское! И нашла. Ваньку Балакирева благодари! Быть тебе Квасником отныне!

— Квасник дурак! — заверещала карлица Новокшенова.

Но Буженинова её осадила и передразнила:

— Сама ты дура безмозглая! Бу-бу-бу, сидит ворон на дубу!

Новокшенова обиделась и думала завыть, но Буженинова дала той подзатыльник.

— Не порть слезами твоими веселья матушкиного!

— Не бей её, куколка, — примирительно заговорила императрица. — Вот лучше спроси её, как она скороговорку мою выучила?

— Куда ей, матушка! То токмо я смогу быстро произнести. Слушайте! Собака лает, лягушка кричит, ямщиком свищет, кошкой мяучит, стрикодоном стрикодонит, а пузырем лопнет! Вот! А ну повтори, дура безмозглая?

Новокшенова попыталась, но у неё ничего не получилось. Но сама попытка вызывала смех императрицы и придворных.

Затем повторила скороговорку сама императрица:

— Собака лает, лягушка кричит, ямщиком свищет, кошкой мяучит, стрикодоном стрикодонит, а пузырем лопнет!

Все придворные зааплодировали государыне. Анна спросила Артемия Волынского своего обер-егермейстера:

— Кто лучше из нас скороговорку произнес, Артемий Петрович? Только правду говори.

— Да трудно сказать, государыня-матушка. Но предпочтение моей монархине отдаю.

— Вот так всегда. Снова льстишь, Артемий? Ну да ладно. Все равно жалую тебя, хоть и вор и казнокрад ты изрядный.

Волынский поклонился, не смея возражать императрице. Да и по правде то и возражать не стоило.

Был Волынский Артемий Петрович казнокрадом известным. И еще Петр Великий молодого Волынского своей дубиной часто поучивал. Не воруй, мол, Артемий, не воруй, а служи державе честно. Но Волынский, сопли после побоев утирая, воровал все равно.

И уже при Анне Ивановне его хотели судить за воровство и растраты казенных денег в бытность его губернатором Казанским. Волынского вызвали в столицу и даже разбирательство по делу о казнокрадстве учинили, но Анна приказала дело замять. Дядя императрицы по матери граф Семен Салтыков* (*Мать Анны Ивановны была из рода Салтыковых) вступился за Волынского и от суда тот был освобожден и даже новую должность обер-егермейтсера высочайшего двора получил. Да и граф Бирон тогда на сторону Волынского стал.

Анна тогда спросила Кульковского:

— А, ты Тимофей, каково рассудишь? Прав ли Волынский?

— Не прав матушка. Льстит он тебе. Буженинова лучше тебя произнесла ту скороговорку, матушка. Ты, так как она не сумеешь.

— Так рассудил? — засмеялась императрица.

— Так, матушка!

— Да врет он, — вмешалась лейб-стригунья Юшкова. — Ты матушка лучшее Бужениновой. Куды ей до тебя.

— Вот от судей мужчин и зло все, — засмеялась Анна. — Отчего баб в судьи не берут? Одни мужчины в России судить право имеют.

— Да то не вопрос, матушка. Ответ виден и так, — ответил Кульковский.

— И чего тебе видно, Кульковский? — спросила Анна. — А ну подробнее! Отчего баба на Руси судьей не станет?

— Дак по законам империи Российской судьей может стать мужчина после 40 лет. А разве у нас есть сорокалетние женщины? Спросите любую даму вашего двора, и она скажет что ей нет сорока, хоть на деле ей и за пятьдесят уже.

Анна захохотала. Умел шутить этот шляхтич малороссийский. Иногда самому Лакосте спуску не давал. Императрица бросила шуту кошелек, и в том кошельке Кулькоский дома обнаружил 200 золотых! О таких деньгах будучи простым офицером он и мечтать не мог. Правильно он службу тогда сменил….

Год 1736, январь, 19 дня. Санкт-Петербург. Дом на Мойке.

Пьетро и не думал, что станет так ревновать Дорио. Он и ранее знал, что она принимает не только его одного, но в душе надеялся, что скоро его страсть поможет ему овладеть сердцем капризной и избалованной певицы.

Пьетро заскочил в сани и приказал кучеру гнать за тройкой Столетова.

— Только смотри не упусти его!

— Не упущу, барин! Хоть и лошаденка моя не чета тройке того барина. Но я его все одно догоню! Я знаю, что это за тройка. И знаю, куда он поедет. Барин сей кататься любит и домой кратким путем не поедет. А мы срежем и будем на месте раньше его.

— Тогда гони. Плачу рубль, если не врешь.

— А чего мне врать? Смогу!

Кучер погнал свою лошаденку. Пьетро закутался в шубу.

— А ты того барина знаешь? — крикнул он мужику.

— Знаю. То охфицер Семеновского полку. Большой барин. При самом фельдмаршале князе Долгоруком служит. И часто мамзелей к себе возит. Вот и сейчас везет. Покатаются по городу и в дом.

— А сложно ли попасть в дом этого офицера, братец?

— Нет не трудно сие. Зачем сложно? У него кто только не бывает. Проходной двор, а не дом. Ведь не он один там проживает. Он токмо комнаты снимает. Мне его слуга знакомец давний. А тебе чего, барин, надобно?

— Хочу в дом его попасть, но так, чтобы никто не заметил меня. Устроишь? Если получиться, дам тебе 20 рублей!

— Чего? А не врешь? — кучер повернулся к Пьетро. — 20 рублев! Да мне за год такого не заработать.

— Слово даю. Но после того как в доме офицера окажусь, никем не узнанный.

— За то могу поручиться. В дом барина того тебя проведу! Готовь денежки.

— Они при мне. 20 рублей серебром!

— Эх, и денек сегодня!

Мужик и вправду провел Миру в дом, где снимал комнаты капитан Столетов, и он спокойно проник в спальню хозяина. Там он спрятался в шкафу, понимая, что ежели его поймают, то он будет выглядеть смешно.

Пьетро хоть и был шутом императрицы, но смешным лично не бывал еще никогда. Императрица и придворные смеялись его шуткам и отдавали дань остроумию итальянца. Но его опасались трогать как иных шутов. И если Левенвольде мог перетянуть Балакирева тростью и дать ему пинка, то с Пьетро он так поступить бы побоялся. Адамку Педрилло знали как забавника, но и как мастера шпаги и кинжала.

Но в сей час, сеньор Пьетро иначе поступить не мог. Ему хотелось знать, что за отношения у Дорио с этим капитаном гвардии. А где он мог это узнать, как не в спальне хозяина дома?

Столетов и певица прибыли скоро и заявились сразу в спальню. Не любил капитан с красивыми мамзелями время попусту терять. Мира не ошибся. Знал куда идти за интересом своим.

Столетов сразу повалил Марию на широкую кровать и стал рвать на ней платье. Впрочем, она сама сопротивлялась слабо.

"Вот шлюха! — негодовал Мира про себя. — Выйти бы сейчас да проткнуть этого капитана шпагой, а Дорио отхлестать по щекам. Но нельзя. Хотя за такой анекдот мне и убийство этого гвардейца императрица простит. Но я не Арайя и героем рогатым быть не желаю. Это пусть господин капельмейстер рога носит принародно".

И скоро он возблагодарил бога, за то, что не обнаружил себя. Судьба помогла Пьетро узнать то, что многие в империи узнать хотели бы. А начальник тайной канцелярии Ушаков за сие и 2 тысяч рублев бы не пожалел.

После страсти, или как тогда говорили после "махания"* или марьяжу любовного, Столетов и Дорио откинулись на кровати. (*Махаться — в XVIII веке в придворных кругах это слово обозначало то же самое, что сейчас обозначает слово "трахаться". "Махателями" называли тогда любовников).