Лора Сотник - След Махно Страница 2

Но как ее заметил Нестор? Впрочем… понятно как — Александра Сергеевна все помнит.

Все трое, Александра, Светлана и Нестор, были ровесниками, 1888 года рождения. И могли бы не встретиться, так как жили в разных концах села, но их свело посещение усадьбы Миргородского. Саша приходила туда помогать маме Аграфене Фотиевне, работавшей портнихой. Красивенькая Света, дочь одной из поварих, сызмалу приглашалась барином обслуживать столы во время балов и просто приема гостей, фактически она украшала собой праздничный зал. А Нестор иногда забегал на барскую конюшню, чтобы поиграть с лошадьми. Ему нравилось купать их и водить в ночное. Так все и познакомились, то в одном, то в другом углу встретившись.

Саша тогда даже мысли не допускала, что Нестор приезжий. Но оказалось, что он гостит тут у двоюродного деда, а сам — из Гуляйполя. Мальчишка еще в младенчестве остался без отца, родных дедов тоже рано лишился. А братья что? Они не в счет — сами еще дети. Поэтому и тянуло его к единственному в роду взрослому мужчине, материному дядьке. Он считал его дом своим, потому что фактически вырос там — такую помощь тот оказал вдовой племяннице, поднимающей ораву пацанов.

Особенно Нестору нравились дедовы рассказы о казаках, об их вольнице в Запорожской Сечи, о походах на всяких врагов поганых. Неизвестно, был ли рассказчик казацкого роду или нет, но мнить себя потомком этих забияк ему нравилось. Каждому человеку хочется быть наследником сильных людей, богатых традиций, широких просторов — это держит его на земле. И в этом смысле дед Онуфрий, конечно, прав был, даже если сочинял для внука свои героические небылицы. Он утверждал, что его фамилия пошла оттуда, мол, его предок–казак был такой сильный, что в драках всех побеждал.

Ненормально головастый подросток, отчего его тщедушная внешность казалась совсем худосочной и хилой, всем существом замирал, от стариковских побасенок, когда дед Онуфрий брал его с собой на мужские посиделки к Григорию Ивановичу Самусенко и он там их слушал. Ему казалось, что, наслушавшись их, он сам становится сильнее и ловчее, непримиримее к врагам, неуязвимее. Но не так уж ему это и казалось! В определенном смысле так это и было. Если телом от дедовых слов он и не укреплялся, то нрав в себе воспитывал неукротимый, вспыльчивый, злопамятный и жестокий. Не умел покоряться ни людям ни обстоятельствам, не хотел терпеть чужого превосходства. И сколько мать ни пыталась пристроить его на работу к купцам, служить в магазинах, из этого ничего не получалось. Нестора отовсюду выгоняли за непокорность, неумение приносить пользу людям, за ненависть к обучению и к учителям.

— Покорный теленок две матки сосет, — сказала однажды мать с укором, когда Нестор остался без работы. — Надо уметь ладить с людьми.

— Я без покорности у маток молоко заберу! — выкрикнул ее неуживчивый сын и метнул на мать такой злобный взгляд, что той стало страшно, будто не человека она родила и растит, а дьявола ненавистного.

Вот и отправляла его к родственникам иногда, чтобы хоть там на него повлияли.

Жил дед Онуфрий Передерий, местный шорник, на западной околице села. Со своим закадычным собеседником Григорием Ивановичем Самусенко, главным барским конюхом, человеком невиданной физической силы, был дружен с детства. Видя любовь Нестора к лошадям, он попросил друга позволить мальцу бывать на конюшне. Григорий Иванович согласился, так как был любимцем хозяина и иногда своевольничал по пустякам. А почему был любимцем?

Дело было так. Однажды под вечер Валериан Семенович Миргородский вывел Вихря, своего любимого коня, во двор, чтобы размять перед прогулкой. Сам–то он был слегка простужен, а тут ему показалось, что и конь не в порядке — нервничает и капризничает. Но мало–помалу Вихрь, вроде, разгулялся и повеселел. Впечатление это оказалось, однако, обманчивым: едва Валериан Семенович попытался оседлать Вихря, как тот словно взбесился — взбрыкнул, сбросил его с себя и накинулся на поверженного с поднятыми копытами. Выглядел Вихрь при этом страшно: глаза выпучены и налиты кровью, зубы ощерены, движения резкие и агрессивные. А как угрожающе он ржал — не передать! Он обязательно убил бы хозяина, если бы тут не случился Григорий Иванович. Конюх перехватил и натянул поводья, а потом так сильно оттолкнул коня в сторону, что тот упал на колени и как–то сразу захрипел и очнулся.

— Это героизм… героизм… — поднимаясь, шептал изумленный невиданной силой конюха Валериан Семенович. Напуганный конем до смерти, почти расставшийся в мыслях с жизнью, он, конечно, радовался спасению. Но в несказанно большей степени был впечатлен, потрясен, сражен богатырством человека, который так сильно он него зависел, которого он привык считать большим ребенком. — Героизм… Ты спас меня, Григорий. Ты настоящий герой.

— Не подходите к нему, барин! — закричал Григорий Иванович, прижимая голову коня к земле и не реагируя на похвалы. — Уходите!

Он отпустил коня только тогда, когда барин далеко ушел с территории конюшенного двора.

Все думали, что после этого от Вихря избавятся, и уже заранее оплакивали его, такого умного и чуткого коня, такого красавца. Но Валериан Семенович не спешил суд вершить. Он пригласил Колодного Назара Герасимовича, ветеринара, известного за пределами села своей ученостью и опытностью, и попросил дать заключение — что случилось с конем. Тот провел изучение вопроса: обследовал коня и его хозяина, выведывал все детали того злополучного периода, что было в нем необычного и нового… Трое суток потратил на эту работу, на беседы и опросы. И оказалось, что Валериан Семенович в тот день употребил новый парфюм, который не понравился коню.

Конечно, парфюм пришлось выбросить, Вихря сначала лечить и определить на двухмесячный отдых на природе, а затем передать в пользование Григория Ивановича, к которому после происшествия конь начал относиться удивительно тепло. Как будто именно его считал своим спасителем от неминуемой расправы за посягательство на жизнь хозяина. А Григорий Иванович воспринял жест хозяина как подарок.

Вот по его–то, Григория Ивановича, попустительству и допускали неказистого и вредного отрока Нестора к лошадям, дабы подсластить сиротскую долю. Хотелось мужикам сообща сделать из мальца хорошего человека, ведь говорят же, что общение с животными делает человека мягче и благороднее.

Кстати, тут же Нестор познакомился и с Назаром Герасимовичем, когда тот производил сезонные осмотры лошадей. Неулыбчивый, рассыпающийся умными шутками ветеринар, которого как волшебника слушались кони и вокруг которого по–конски ржали люди, хватаясь за животы, бесповоротно покорил парня. И эта симпатия со стороны Махно была одной из немногих в его жизни, отличающихся стойкостью и искренностью. А это значит, что Махно не требовал взаимности и не обязывал понравившегося ему человека принадлежать и служить ему одному. Назар Герасимович всегда оставался для Махно свободным человеком, вне понятий «преданность» и «измена». Даже во времена самой жестокой махновской тирании Назара Герасимовича не преследовали за то, что он мог служить белым или красным. Других за это расстреливали, а Колодному все разрешалось.

И вот однажды Нестора увидел на конюшне Валериан Семенович. Пожалуй, он бы не обратил на него внимания, мало ли тут ребятни крутится и все — чьи–то дети. Но он ненароком услышал слова этого подростка, от которых буквально остолбенел — вычесывая щеткой коня, тот вроде в шутку крайне неуважительно отзывался о власти царя и о его божественной персоне, называл помещиков кровопийцами и врагами крестьян, которых надо безжалостно искоренять, обещал, что станет казаком и всех паразитов порубит саблей. Короче, вел разговоры хоть и детские, но опасные и попахивающие революцией. А вокруг разглагольствующего наглеца уже собирались любопытные слушатели, обступали его вокруг, одобряюще подсмеивались.

— Чей это ребенок? — спросил Миргородский у одного из ездовых, увидев, что отходя от компании, тот потрепал его по вихрастой голове. Видно, что знал.

— Так я что? — начал оправдываться ездовой, словно пойманный на предосудительном поступке. — Это… его Самусенко привел, ваш герой, — продолжал с дерзостью в голосе.

— Как привел? Он кто ему такой?

— Этот? — переспросил ездовой, кивая куда–то в сторону. — Ну… он ему Нестор, внук Передерия.

— Что ты мелешь? — возмутился Валериан Семенович. — Позови–ка мне обоих. И немедленно!

— Мелешь, мелешь… — бубнил ездовой, отдаляясь. — Может, конечно, и не внук…

Представшие перед Миргородским Самусенко и Нестор выглядели одинаково недоуменными, будто один был тут хозяином, а другой — невинной овцой.

— Так, — решительно сказал барин, — разбираться с вами я не буду. Недосуг. Но чтобы с сего дня на конюшне чужих людей не было. Обоим понятно?