Лора Сотник - След Махно Страница 3

— Так, — решительно сказал барин, — разбираться с вами я не буду. Недосуг. Но чтобы с сего дня на конюшне чужих людей не было. Обоим понятно?

Григорий Иванович наклонил голову:

— Простите, барин.

— Ничего, Григорий, иди. А ты, — обратился барин к мальцу, — впредь схлопочешь порку, если язык не прикусишь.

— А что такое…

— Вон! Я сказал, — крикнул Миргородский, багровея.

Эту обиду, нанесенную при свидетелях, Нестор запомнит на всю жизнь, и не простит ее Миргородскому. Как только появится удобный случай, он его ограбит и сожжет вместе с женой, детьми и домом.

Все это уже случилось, и все это хорошо помнила Александра Сергеевна. Теперь Цетка продолжает вовсю вертеть Нестором, а в политику и его дела не лезет. А он злится от этого, потому что ему каждый человек дорог. Но, как он ни пытается, не может приструнить ее и приспособить к пользе. Творит Цетка сумасбродства безвредные, словно специально насмехается над подарками Нестора, над его шутовской властью, кривляньями, игрой в политику и атаманство, над всем его комичным видом, над всей вольностью, которую она себе позволяет, а народ смеется и все ей прощает. И даже то, что у Цетки всегда рот мокрый и при разговоре она здорово плюется слюной, к том же сильно каркавит, никого не смущает, как будто так и надо.

А что ей остается? Легко ли в глазах серьезных и порядочных людей быть полюбовницей бандита? Но она же не знала, что он станет бандитом! Она честно и добросовестно в полные двадцать лет вышла замуж, почти десять лет жила замужней жизнью… Наконец муж взбунтовался, что детей у них нет, обвинил во всем Светлану и бросил, пристал к другой — детной и старой тетке.

Зато Нестор, с детства и ранней юности положивший на нее глаз, забывать свою Цетку не собирался. Как только освободила его Февральская революция из тюрьмы, так он сразу в марте и прилетел к ней. И нашел всю брошенную, обиженную и в слезах. Конечно, пригрел, хотя и сам нуждался в тепле и ласке, которых ему негде было взять. К тому времени дед Онуфрий умер, а старая бабка, дедова жена, не искала себе хомут на шею. Приняла отсидевшего в тюрьме за душегубство «внука» с таким видом, что и свежее молоко в доме прокисло. Старуха не столько стыдилась или боялась его, сколько по–христиански презирала. А это мало греет, как ни крути. Цетка же была его первой любовью, первой женщиной… волнующим символом его счастливых времен. Тут, как говорится, ни добавить, ни убавить…

Без предупреждения оставшись свободной и по–прежнему привлекательной, горюющая Светлана загуляла с Нестором — и теперь тому уж пошел не один год. Все он обещает жениться на ней. Но ему некогда, а Светке не очень–то теперь это надо! Во–первых, как оказалось, при такой его кривой дорожке… Во–вторых, говорят, у него в каждом селе жена есть. Каков малыш?! Там еще какая–то революционерка очкастая в самом Гуляйполе сидит, обжелалась вся без мужского внимания и уздечку на него набросить примеряется, зараза конская. Цетка все знает!

Пришлось Цетке самой лететь на тарантасе в эту паршивую Великомихайловку и разбираться с Валькой Андрющенко — Тиной. Насмешила. Тина… с ее–то рожей неумытой. Телефонисточка кривомозгая…

Да не стала бы Цетка об нее глаз свой мылить, но передали ей люди верные, что Тина понесла от Нестора. Ой–ой! Это уже серьезно.

Цетка приехала в Великомихайловку в самое неподходящее для посещений время, когда все нормальные люди заняты работой. Культурно попросила Тину выйти к ней на минутку. Та выбежала за угол раздетая, с накинутым на плечи клетчатым платком, прижалась к холодной стене — стоит, ждет. А у самой — ни кожи ни рожи, только и того, что дура набитая, которая пособничает бандитам да наводит их на богатых мужиков.

— Это правда, что ты тяжелая от Нестора? — огорошила благообразная Цетка свою соперницу резко изменившимся тоном и грубо схватила за волосы. — Говори, а то сейчас коленом садану!

Тина молча закивала, облизывая враз пересохшие губы. Глаза ее расширились, руки потянулись прикрыть живот.

— Значит так, — еще резче отчеканила Цетка. — Сегодня же идешь к бабке и прекращаешь с беременностью. Немедленно! Поняла? — Тина что–то замычала и замотала головой, выражая несогласие.

Как по заказу у нее тут же выступили слезы. Она жалобно жалась, уклоняясь от пронизывающего зимнего ветерка, и даже не пыталась сопротивляться.

— Не поняла? Объясняю: от ребенка ты должна избавиться. Рожать не время! А увижу с пузом — убью без предупреждения. Теперь поняла?

Ответа не ждала, для пущей убедительности тут же развернулась и зашагала прочь. Когда Цетка, отдалившись на десяток метров, оглянулась и, вперив в Тину указательный палец, сказала: «Я не шучу», — та все еще не двигалась, как замороженная.

Может, Тина и пожаловалась бы Нестору на Цетку, может, он и защитил бы ее в этой ситуации, но ему в те дни было не до жен. Соединенными действиями частей Красной армии и махновцев только что был взят Екатеринослав, и ему пришлось решать там неотложные дела, задержавшись надолго. А тем временем перепуганная и покинутая любовником Тина так сильно перенервничала, так перетряслась, так перепеклась душой, что к вечеру вторых суток у нее начались боли внизу живота, затем рези. А в ходе открывшегося кровотечения вывалился из нее какой–то мешочек величиной с яйцо.

Она кинулась за помощью к местной повитухе. Та развела руками:

— Ушел из тебя ребеночек, — сказала, выслушав Тинку. — Не удержался. Попьешь отвар из трав, что я дам, чтобы очиститься. И все пройдет. Да берегись теперь, не подпускай к себе мужиков… Эх… беда от них какая…

Приехавший через пару недель Нестор не встретил больше в Тинке понимания и с гадливостью бросил ее, никогда не вернувшись к их отношениям даже на словах, в разговорах. Ее для него больше не существовало.

Так что Цетка не унывала, хоть и не жена она этому клоуну, но зато женщина его — самая первая и самая любимая.

— Смотри, Саша, — повернулась Цетка к вошедшей в комнату Александре Сергеевне, — что о моем Петрушке пишут.

— Он уже в книги попал?

— Нет, в листовки. Гляди, это беляки, — Светлана начала читать: — «Кто такие махновцы и чего они добиваются? …Им нужно одно — погреть руки возле чужого добра, ведь это самый легкий промысел для тех, кто забыл Бога, забыл Родину, забыл честь, совесть и думает только о наживе. А добиваются они того, чтобы не было у нас никакого порядка, чтобы перевернуть решительно все вверх дном: ведь среди беспорядков и анархии им будет легче ловить рыбу в мутной воде и делать свои темные дела. Ведь ничего другого, кроме звериных призывов бить одних, бить других, бить третьих, мы от них не слышали и не услышим».

— Ты думаешь это неправда? — мягко улыбнулась Александра Сергеевна, дослушав до конца. — Или правда?

— Конечно, правда! В том–то и дело. Вот что мне делать?

— Не знаю, Света, — Александра Сергеевна подошла к столу и показала на рядом стоящее кресло, приглашая подругу присаживаться и заодно выкладывать на стол свои отрезы. — Прежде всего, прекрати его Петрушкой называть. А то дойдет до него, так он тебе голову вместе с языком оторвет. Что касается остального… Думаю, он тебя не отпустит от себя. Так что ты выбрала правильную линию поведения. Фекла! — позвала громко, шагнув из комнаты. — Чай готов?

«Несу-у!» — донеслось откуда–то из глубины дома.

— А вот что о нем пишут красные, — Светлана с вожделением посмотрела на принесенный чай и потянула носом — она разбиралась в хороших напитках, избалована была. Не зря выросла в барских покоях. А теперь с этим так плохо! Затем снова взялась за листовки: — «Конец кулакам. Черное предательство изменников рабоче–крестьянского дела — Григорьева, Махно, Зеленого, Мазуренко и других предводителей кулацких шаек сделало свое дело. Крестьянство должно само бороться с этими негодяями, потерявшими совесть и готовыми за гривенник продать не только крестьянина, но и своего родного отца. Крестьяне должны беспощадно уничтожать этих пособников офицерской банды и тайных друзей панов помещиков. На все их змеиные провокаторские речи крестьяне должны ответить: «Вон негодяи! Трудовое крестьянство знает, что за вашей спиной прячется морда жандарма и палача»». И что — это опять правда?

— Так ведь тебе–то виднее! А он сам что говорит?

Светлана хмыкнула и засунула листовки в сумку. Взяла в руки чашку…

— Ты думаешь, у нас есть время на разговоры? — засмеялась она, отпивая чай небольшими глотками. — Ой, как вкусно! Будешь опять мерки снимать? — спросила, заметив, что Александра Сергеевна потянулась к катушке ниток. — Мне раздеваться?

У Александры Сергеевны была своя система снятия мерок, перешедшая к ней от матери, — она снимала мерки на нитку, при каждом замере завязывая узелок в определенном месте. И ничего при этом не помечала на бумаге. Никто не мог прочитать эти ее узелковые записи!