Михаил Казовский - Тайна крепостного художника Страница 2

— Говорила я тебе: отвезем в больницу, там бы помогли. Вот — не захотел — и пожалуйста.

— Да какое в больницу! Лишние заботы. Все одно помирать — так хотя бы в своей постеле, а не на казенных подушках.

— Экий ты упрямец. И лекарства, поди, не пил, что тебе Густав Густавович выписывал?

— Знамо дело, не пил. Что они, немчура, понимают в русских болячках? Наше средство одно: банька, веничек да стаканчик беленькой с перцем. Но и это не помогло, видать… — Он закашлялся — глухо, громко, содрогаясь всем телом, дергая руками и головой; а потом его резко затошнило. Облегчившись, Петр упал в изнеможении на спину и проговорил со вздохом: — От и хорошо… лучше сделалось… все теперь будет хорошо… — Дернулся и умер.

Все перекрестились подавленно. А Сашатка снова заплакал, но уже совершенно не стесняясь собственных слез. Поп читал молитву.

Неожиданно в дворницкой стало многолюдно, словно только ждали сигнала, и какие-то бабки стали хлопотать около покойного, а священник отдавал им необходимые распоряжения, и красивая барыня тоже наставляла каких-то прислужников, обещая все расходы по погребению взять на себя. Вася и Сашатка, понимая, что они теперь совершенно лишние, стали пробираться к дверям, как вдруг услышали мелодичный голос:

— Мальчики, а вы кем ему доводитесь?

Оба набилковца замерли. Вася живо ответил:

— Я — никем, а вот он — его крестник.

— Интересно как. Я про вас не слышала. Ну пойдемте, пойдемте на воздух, душно здесь.

Был второй час пополудни. Солнышко сияло по-прежнему, сизари клевали крошки возле парадной, шел мужик с дровами, — ничего на свете не изменилось со смертью Силина, вроде его и не было вовсе. Для чего жил? Что оставил после себя?

— А родители у вас есть? — мягко обратилась к ним Софья Владимировна.

Вася вновь отозвался:

— У меня нету, ваше благородие, круглый сирота. А Сашаткина мать жива в деревне. Мы в училище на казенном коште.

— Так пошли в дом, я вас угощу.

— Да удобно ли? — сразу засмущался Сашатка.

— Отчего ж неудобно? Ну, смелее, смелее, добры молодцы. Мы ведь не кусаемся.

Барский особняк показался им почти что дворцом. Долго вытирали подошвы о половик, чтоб не наследить. Озирались по сторонам, трепеща ото всей этой роскоши — золоченых подсвечников, мраморных статуй в нишах и картин в резных рамах, дорогого паркета. Думали, кормить поведут в людскую, но красавица позвала наверх, в барскую столовую. И, пока прислуга накрывала обедать, усадила на бархатный диванчик, задавала вопросы по их учебе. Мимоходом заметила:

— У меня племянник вашего возраста. Учится в гимназии при Катковском лицее. Слышали про такой?

— О, еще бы! — цокнул языком Вася. — Там одни баре принимаются. Не чета нам.

Дама согласилась, чуточку поджав губы:

— Да, учебное заведение привилегированное. К сожалению, классовых различий ликвидировать у нас не посмели, несмотря на отмену крепостничества.

Пацанята деликатно молчали.

— Ну, за стол, за стол. Не стесняйтесь, ешьте все, что подано. Bon appétit!

— Merci, — поблагодарил Сашатка и покраснел.

Да, наелись от пуза — ветчина, маслины, консоме, пирожки, курица в каком-то пряном соусе, жареный картофель брусочками, маринованные грибочки, на десерт пирожные, чай и желе из клюквы. Еле смогли подняться. С жаром благодарили хозяйку. И когда уже собирались уходить, следовали к выходу, неожиданно у Сашатки, бросившего взгляд на картины, вырвалось:

— Мой покойный тятенька тоже был художник.

Софья Владимировна встрепенулась:

— Неужели? Ты ведь из крестьян?

— Из крестьян. Дворовые мы помещика Милюкова. Были. Тятенька в садовниках подвизался. И картины писал. Живописному мастерству обучался у соседского барина — как его? — у Венецианова.

— Ученик Венецианова? — поразилась дама. — Ох, как интересно! Где ж его картины теперь?

Отрок пожал плечами:

— У господ висят. Говорят, что огромных денег ныне стоят. Вот бы нам с маменькой хоть немного с того богатства! Только разве правды у них добьешься?

Одевались грустные. Начали прощаться. Барыня сказала:

— Вы такие славные. Нате, держите по рублю. Купите себе что-нибудь. Я сестре про вас расскажу. У меня сестра и знаток, и ценитель живописи. Как фамилия твоего отца, Сашенька?

— Так Васильев он. И дядья Васильевы, по батяне ихнему. А у тятеньки прозвище было с детства — Сорока. И картины свои подписывал: Григорий Сорока. Я-то через это и сделался Александр Григорьевич Сорокин.

— Да, забавно.

Оказавшись на улице, только выдохнули: «Уф!» — и незамедлительно Вася выпустил ветры с грохотом.

— Тихо! Ты чего? — испугался Сашатка.

— Ой, никто не слышал. После сытного обеда полагается волю дать пара́м. — И расплылся в улыбке.

— Скалишься чего? Дядя Петя помер…

— И то правда… Но, как говорится, нет худа без добра: накормили нечаянно, да еще и по рублю дали.

— Я попробую отпроситься у Донат Михалыча, чтобы он на похороны Силина отпустил.

— Думаешь, позволит?

— Надо попытаться…

Разрешил. У Доната Михайловича не забалуешь, человек суровый — как посмотрит сквозь очки ледяным своим серым оком, брови сдвинет и усами пошевелит — так дрожанье в теле. А еще скажет старческим голосом: «Милостивый государь, соблаговолите соблюдать правила приличия», — сразу онемеешь, словно в рот воды набрал. Лучше бы воспитанников порол. Но телесные наказания у набилковцев были запрещены.

Содрогаясь, Сашатка появился у того в кабинете, бледный и напуганный. А смотритель училища вперился в него, будто бы пытался пробуравить в подростке взглядом дырочку.

— Чем обязан, сударь? — недовольно спросил.

Заикаясь, Сорокин объяснил — и насчет крестного, и насчет его похорон.

— Я бы ненадолго, — лепетал подросток, — токмо поклониться, и все. Сразу бы назад.

Помолчав, педагог спросил:

— Где сие скорбное событие место имеет быть?

— На Большом Власьевском. Отпевание в церкви Успения на Могильцах. Там же, на погосте, и погребение.

— Хорошо, ступай. Дело, как говорится, святое. И не торопись. Что такое: «Токмо поклониться, и все»? Крестный все ж таки. Торопиться грех. Коли пригласят на поминки — согласись, уважь. Но вина не пей. И не позже половины осьмого чтобы был обратно. Ясно?

— Ясно, Донат Михалыч, не сумлевайтесь, буду. Оченно я вам благодарен за подобную милость.

— Бог с тобою, Сашатка, не за что.

На стене над креслом смотрителя находился портрет государя-императора Александра II Освободителя, и, казалось, царь смотрел на набилковца тоже сочувственно.

В церкви было жарко. Провожающие, человек пятнадцать, в основном — простые работники, из крестьян, сгорбившись стояли у открытого гроба. Дядя Петя Силин в нем лежал, походя на желтую восковую куклу. С белой лентой на лбу. Из господ выделялись две дамы в черном — Софья Владимировна и вторая — такая же, на нее похожая, только чуть пониже, пополнее и старше. Певчие голосили стройно. У Сашатки от их душевности, от печальных слов священника и от грусти по ушедшему крестному слезы понемногу катились по щекам и капали с подбородка. Он их смахивал рукавом пальто, отчего-то стесняясь вытащить платок.

У разверстой могилы рядом с ним оказалась Софья Владимировна. Покивала ласково:

— Здравствуй, здравствуй, дружочек. Молодец, что пришел. Ты один, без друга?

— Я и сам-то еле у смотрителя отпросился до вечера.

— Понимаю, да.

Комья мерзлой земли громыхнули по крышке гроба. И Сорокин тоже бросил пригоршню свою. Прошептав чуть слышно:

— Спи спокойно, дядечка. Царствие небесное.

Он уже не плакал, но вздыхал трагически.

Выходили с кладбища тихо. А на улице, за воротами, люди начали договариваться помянуть усопшего где-нибудь в трактире поблизости. Поманили Сашатку:

— Ты-то нам составишь компанию? Крестный — не чужой. Грех не помянуть.

— Да, конечно, конечно.

Неожиданно его подхватила под руку Софья Владимировна, заявив работникам строго:

— Нет, он с нами лучше.

Те заулыбались ехидно:

— Знамо дело, лучше. С господами завсегда лучше.

Отрок засмущался:

— Даже и не знаю, ваше благородие, чем я вам обязан… Неудобно как-то…

— Ах, не думай, голубчик, никаких неудобств. Ты такой ангелочек с виду, что не можем отпустить тебя с мужиками в трактир. А тем более ты без друга. Без пригляда должного.

— Я теряюсь, право… Слов не подберу…

— И не надо, братец. Мы ведь от души. Кстати, познакомься: это моя сестра Катя. То есть для тебя — Екатерина Владимировна.

Дама протянула руку в перчатке. Он подобострастно согнулся, поцеловал руку. Заглянул ей в глаза снизу вверх. Барыня приязненно улыбнулась:

— Сонечка рассказывала про вас. И про вашего батюшку-художника. Очень интересно.