Ада Федерольф - Рядом с Алей Страница 20

Если хочешь мыться в бане,

Бери примус в чемодане,

А иначе ничего не получается.

На собраниях комсомольцев настраивали против нас: не приглашайте в дом, не общайтесь, это враги народа, остерегайтесь влияния, проявляйте бдительность и т. д. Ребята выслушивали с серьезным видом, а потом по очереди в одиночку все это пересказывали Але. Они доверяли Але и симпатизировали ей, но скрытно, привычно не вдаваясь в рассуждения и не пытаясь найти объяснение.

И все-таки Аля объединяла молодежь, помогая им понять, что хорошо и что плохо, многое объясняла, заставляла вникать в тексты, которые порой и прочитать-то толком не все могли и роли разучивали с голоса.

Гутя сказала однажды:

– Ариадна Сергеевна, напишите мне на память стишки про любовь.

На следующее утро она говорила девчатам по секрету, что у нее новый поклонник летчик, который скрывает свое имя и послал ей вот какие стихи…

Конечно, все дошло до Али, и она, добродушно смеясь, мне об этом рассказывала, а Гуте старалась с глазу на глаз привить какие-то понятия о порядочности, что плохо удавалось. На сцене (возможность красоваться перед публикой) Гутя неожиданно нашла свое призвание. Начала посещать репетиции, интересовалась пьесами и однажды, выпросив в аптеке несколько метров марли (страшный дефицит из-за комаров), сшила себе подобие лифа и пачки. Она объявила, что хочет исполнить роль «умирающего лебедя», которую подготовила, и выступила с какими-то ритмичными взмахами рук и ног.

Все несколько оторопело на нее смотрели. Двигаясь, бедняжка зацепилась за что-то пачкой, и она, соскользнув с талии, обнаружила перед публикой такое застиранное, заплатанное жалкое голубое трико, что зал зааплодировал как-то неуверенно, но насмешек не было. Такие же голубые трико были у всех, и у нас также. Белье в продажу попадало редко и расходилось по начальству.

Репетировали и разучивали роли в верхней комнате, где становилось жарко и душно, актеры открывали люк, который вел на сцену, и кто-нибудь, забывшись, обязательно ступал ногой в пустоту. Наверху испуганно ахали, чтение на минуту замирало, а потом кто-то спокойно говорил: «Ниче, жив, приземлился…» Снизу неслась ругань: «Ты че, вражина, опять лестницу переставил, я тебе знаешь…» – дальше шел мат, артист бежал, разгоряченный, в одной рубашке, через улицу при пятидесятиградусном морозе и снова появлялся в артистической, еще не все высказавший, но уже значительно остывший. Кроме руководящих лиц, Али и девушек в люк, казалось, перепадали все, но все как-то обходилось благополучно, и лестницу неизбежно уносили.

Были поставлены и сыграны более или менее удачные спектакли, проходили вечера танцев, наладилась какая-то самодеятельность.

В Москве Аля, конечно, бегала по всяким поручениям своих кружковцев-девушек; всем до зарезу понадобились чулки, кольца, серьги, броши – «чтоб лучше блестело и подешевше». На какие-то свои крохи Аля, конечно, не удержалась и купила для клуба папиросной бумаги всех колеров для цветов, которых я сделала за свою бытность в Туруханске великое множество, золотой, серебряной мишуры, искусственного снега и бумажных гирлянд для нашей последней клубной елки и произведшие фурор накладные волосы, усы и бороды для спектаклей.

Возвращение Али в поселок было почти праздником! Как только она появилась в клубе и начала рассказывать о Москве, ее обступили плотным кольцом, спрашивали, удивлялись, восторгались, и так без конца. Но когда Аля показала усы и бороды, перемерили все решительно, включая и девушек. Общим желанием было сразу же найти одноактную пьесу с возможно большим количеством мужских ролей, желательно «на возрасте».

Итак, на следующем после Алиного приезда спектакле все молодые и пожилые мужчины были при усах и бороде. Аля терпеливо всех обучала, как обращаться с этим крепе, как нужно его обязательно нагревать, накладывать теплым и ждать, пока остынет на лице.

Актеры всех возрастов веселились, как дети. Никто особенно не волновался за текст из деревенской колхозной жизни, главное – появиться в усах.

Героиней на этот раз была довольно жеманная девушка, которая на репетициях отказывалась поцеловаться со своим поклонником, говоря, что на спектакле она уж как-нибудь стерпит поцелуй, но на репетиции… и поджимала губы.

И вот идет спектакль, и все как обычно, то занавес откроется слишком рано и очередной плясун, оказывается, еще не успел натянуть шаровары, единственные в реквизите, которые ему только что передали, то суфлер ушел вперед и «забивает» актера, и, наконец, сцена свидания влюбленных.

Парень мощно обнимает девушку и влепляет ей в губы долгий, страстный поцелуй… Когда они отрываются друг от друга, на губах у девушки красуются усы, а у парня их нет. Успех был потрясающий! Долго еще на улице смеялись и оборачивались, когда встречались с героиней.

В последующие месяцы выяснилось, что все репрессированные по списку получают паспорта (не реабилитацию, это позднее) и что это вопрос времени.

Теперь Аля весело бегала наверх в клуб, не боясь опоздать или нарваться на неприятности. Мне показалось, что после приезда из Москвы она, оставаясь такой же худенькой, похорошела и помолодела.

В подготовку своей последней елки она окунулась с головой.

Кроме росписи задней стены фойе она задумала с радистом в 12 часов ночи передать кремлевский бой часов (в Москве и Туруханске разные часовые пояса), а на эстраде в это время медленно вращался бы большой макет кремлевской башни, склеенный из фанеры, картона и цветной бумаги. Было проведено освещение, и, вращаясь, башня переливалась огнями, а звезда вспыхивала ярким алым светом!

Все присутствующие пришли в восторг, аплодировали, кричали «браво художнику!», но на сцену вызвать Алю побоялись.

Аля устала страшно, но ходила возбужденная и радостная.

В райкоме был издан приказ с вынесением благодарности тов. Эфрон (тов.!!!) за хорошую культмассовую работу.

В Туруханске началось брожение. Почти все строили планы – куда бы поехать, как воссоединиться с семьей, найти взрослых детей… Общим желанием было распродать все имущество и ехать, ехать. Некоторые, потеряв надежду на лучшее, решили обживаться в Туруханске, стали строить себе добротные дома, благо леса было предостаточно, даже появились в последнее время стекло и гвозди. Железа не было, почти все дома были крыты тесом. Жить под тесовой крышей хорошо и в холод и в жару, но она требует частого ремонта. За дома просили пять – восемь тысяч. Таких денег у местных не было, и потому дома продавались с трудом.

Мы с Алей решили продать наш дом по самой низкой цене, он ведь был крошечный и стоял на самом берегу, что было опасно в половодье.

Итак, мы первые объявили о продаже своего дома, сарайчика и ухоженного огородика за 3000 рублей, и он был вскоре куплен трактористом, который отбывал ссылку по бытовой статье. Продали еще два-три дома подешевле, а остальных, новых, добротных, никто так и не купил. Население правильно рассудило: «Из-за дома не останетесь, а как уедете, мы его даром получим». Мы в душе себя хвалили, что не замахнулись на большую цену и получили деньги на отъезд домой.

Последние месяцы к Але относились в клубе очень хорошо, откровенно выражали огорчение, что она уезжает, были даже робкие предложения остаться на любой должности и оформить договор на хороший оклад. Аля только отшучивалась, и все понимали, что удержать нас невозможно ничем.

Прошли еще один-два спектакля, и сезон был окончен…

В последнее наше ссыльное время стало легче с работой, и мне предложили место кухарки в экспедиции, так как последняя моя работа в женской консультации была временной и меня снова уволили.

Экспедиция занималась картографическими работами и аэрофотосъемками. Размещалась она в помещении еще не совсем достроенной торговой школы, где было холодно и всюду продувало. Предполагалось утеплить стены и поставить новые печи, а пока что экспедиция ютилась в двух комнатах, где люди и спали, и работали. Над секретной частью сделали вывеску: «Вход воспрещен», но там было только старое снаряжение и лыжи. Партия состояла из семерых человек. Были двое молодых ленинградцев, 22 и 23 лет, пожилой военный, секретный работник, два летчика да две женщины, обрабатывавшие карты и сведения, полученные при полетах. Начальник Татьяна Сироткина прилетала из Норильска. Восьмая была я.

Мне показали имеющиеся продуктовые запасы, я пришла от них в ужас. Оказалось, что экспедиция тут была уже несколько месяцев. Они истратили все мясные консервы, потом пошли рыбные. Сахар, сало, белый хлеб покупали в поселке. Когда кончились консервы, они принялись за крупу и мучные изделия. И вот тут оказалось, что крупа покрыта слоем мышиного помета и нужна опытная хозяйка, которая бы ее очистила. Кто-то сказал про меня, и меня пригласили, объяснив, что из центра было предупреждение, что местных, непроверенных и непартийных можно принимать только на наружные работы: уборка, пилка дров. Ночевать, находиться в помещении посторонним не разрешается, но можно их включить в пищевое довольствие и платить, как обслуге. Пожилой военный предупредил, что работа секретная и я не имею права заходить в запретное помещение.