Ада Федерольф - Рядом с Алей Страница 21

Кончились все эти строгости тем, что мы сдружились. Женщины меня без конца хвалили за изобретательность, поскольку мне все же удалось очистить крупу от помета. Видела я, как люди на севере, собрав с кустов деревянными гребешками ягоды голубики, ссыпали их на шершавую необструганную доску, которую одним концом опускали на мешковину, а другой поднимали на полено. Ягоды были тяжелее листочков и, кроме того, скользили, скатывались на мешковину, а весь мусор оставался на доске. Вот так я и поступила с крупой: крупинки ядрицы были тяжелее помета, они скатывались по шершавой доске вниз на мешковину, а помет оставался. Меня никто не спрашивал, почему я попала на север. Я старалась держаться у печки, никого ни о чем не расспрашивала и остерегалась оставаться одна в помещении.

Однажды я страшно испугалась. Дело было так. Перед уходом домой я заметила, что дверь кладовой не заперта, сунула руку и попала во что-то мохнатое и мокрое. Захлопнула дверь и в большом смятении, никому ничего не сказав, побежала домой. А по дороге, оглядев руку, увидела, что это кровь. Тут уже заработала фантазия. В кладовой лежит убитый человек. Заросший, в крови. Что мне теперь будет, я ведь последняя его трогала, мне дадут новый срок!

Мысль об убийстве не покидала меня. Дома Аля заметила, что со мной неладно. Я ей призналась, она меня успокоила, что это не могло так тихо, незаметно случиться. Ночь я спала тревожно, а утром раньше времени бросилась на работу. У входа меня встретил военный:

– Как я благодарен вам, Ада Александровна, что вы заметили открытую дверь и заперли ее, а то кто-нибудь еще, пожалуй, украл бы моего глухаря и остались бы мы без обеда.

Мы уже почти все продали, доживали последние дни в опустевшем домике, паспорта были у обеих, оставалось только упаковать то, что забирали с собой, и купить билеты на пароход.

Весна в 1955 году была затяжная, по ночам еще были морозы, все еще плыли небольшие льдины, и первый пароход задерживался. Он появился только 4 июня. Конечно, нас ждали новая неизвестность и новые трудности, но мы были уверены, что хуже не будет, к тому же Алю в Москве ждали любимая тетя Лиля, Пастернак и немногие уцелевшие друзья. На всякий случай взяли с собой носильные вещи, телогрейки, немного подаренных книг и мелочей. Ведь в Москве надо было все начинать (в который уже раз!) с пустого места.

Сбегали мы с Алей по нашим любимым местам. Пристроили у новых хозяев Романа и Пальму. Пальма была со щенком, что упрощало дело: щенок еще был слепой, и она его никогда не бросила бы. За Пальмой мы дали съестное приданое в виде оставшихся у нас круп, картошки и банок сгущенки. Расставание было со слезами, а потом Пальму на несколько дней заперли новые хозяева, чтоб она не появилась в день отъезда у парохода, таща своего детеныша. Люди, прощаясь с нами, не стыдясь, говорили нам хорошие слова и плакали.

Мы с Алей подсчитали наш капитал и разделили его поровну. После покупки билетов на пароход, а затем на поезд у каждой оставалось примерно по тысяче рублей. Але – на ее первые шаги в Москве, мне – на мою жизнь в Красноярске, где мне пришлось еще прожить год одной в ожидании полной реабилитации.

Мы, конечно, обе, не сговариваясь, решили ехать на пароходе первым классом, на верхней палубе. Последнюю ночь мы почти не спали, все время подбегали к окну, смотрели – прибыл ли пароход. Ночь была, как всегда в это время, совершенно светлой. И вот наконец появился пароход. Стало как-то даже жутко, занемело в груди – все! Едем!

Соседи в последнюю минуту перед выходом из домика принесли миску горячих щей с хлебом и ложками. Кому-то мы жали руки, что-то обещали, а сами уже оторвались от этой жизни и тянулись к новой.

На пристани у кассы ко мне подошел молодой летчик из экспедиции. Он желал удачи и долго тряс руку.

Когда наконец с билетами в руках мы вошли в свою каюту, все показалось сказкой. Зеркала, мягкие диваны, собственный туалет, ковры и даже полки для книг. Пароход совершал первый рейс – он был построен в Германии, Все наши провожающие ахали, щупали, садились на диваны, пускали воду, поздравляли и благословляли.

Когда пароход стал, медленно разворачиваясь, отходить от пристани, плакали уже все. А мы с Алей, обнявшись, еще долго стояли одни на корме и смотрели на уплывающий берег, на обрыв с четырьмя громадными елями, на белое пятно нашего домика под обрывом. Мы уцелели, были вместе, забрезжила новая полоса нашей жизни…

Пять лет назад, когда пароход вез нас вверх по Енисею, Аля говорила о том, как мы будем смотреть на этот берег, когда поедем обратно (это вечные поселенцы-то!), а я с ужасом думала, не сходит ли она с ума…

Дни были ясные и теплые, мы много времени проводили на верхней палубе, любуясь во всю ширь разлившимся Енисеем. Стояли в воде целые небольшие рощи, бывало, что крайние избы деревенек оказывались у самой кромки воды.

Аля много рисовала акварелью с натуры. Иногда пароход снимался с якоря, когда еще не был дорисован станок или старинный городок.

– Вот если б судьба нам послала сесть на мель и простоять на месте целый день, – мечтала Аля.

Но какая мель средь такого вольного, широкого простора! Каждая из нас боялась конца поездки и начала чего-то нового, самостоятельной жизни среди чужих людей на новом месте… А на пароходе, может быть, в последний раз можно было, не думая, отдаваться радости движения, весны, свободы.

На одном причале сходил наш бывший эмведешник, пассажир второго класса, и мы из своего «первого-люкс» кинули ему (внутренне торжествуя) письма, чтобы он опустил их на почте. Все три палубы, на которых ехало много «наших», засмеялись и захлопали. Эмведешнику ничего не оставалось, как поднять их.

Отделение МВД в Туруханске было упразднено, и служащие получили новые назначения, в основном председателями колхозов или совхозов. Ленивая, беспечная жизнь для них кончилась. А в Туруханске осталась одна милиция.

После Нижне-Имбатска Енисей стал немного сужаться, а на берегах появились травка и первые скромные цветочки.

Часть четвертая. КРАСНОЯРСК

…В Красноярске нас ошеломили многолюдье, шум, сутолока, такси. Встретила нас на причале Ляля Козинцева, с которой я была еще раньше знакома и которая нам предложила пристанище на первые дни. Ляля (Руфь Иосифовна) – историк и экономист, была в лагере на Колыме, потом попала в Красноярск и нашла работу служащей в учреждении. Ее мать Евгения Натановна эвакуировалась в дни войны из Ленинграда, приехала в Ачинск, а затем в Красноярск, надеясь на встречу с дочерью, которая тогда отбывала срок.

После освобождения в 1944 году дочь приехала к матери в Красноярск, где они и жили в маленькой плохонькой хатке на окраине. Вход в две комнатушки и кухоньку был со двора, а на противоположной стороне было три почти ушедших в землю оконца, глядящих на овраг. Были мать и дочь щедры и гостеприимны и делили с нами все, что у них было. Ляля уступила нам свой диван и спала в кухоньке на стульях.

Аля очень понравилась Козинцевым. Евгения Натановна говорила, что Аля не только чрезвычайно добрый и хороший, но «значительный» человек.

Мы много ходили по Красноярску. Аля познакомила меня со своим другом юности И. Д. Гордоном. Его выслали из Рязани. Он жил ссыльным в Красноярске, в хорошей квартире в центре города, с женой Ниной. Она обменяла свою московскую квартиру на эту и своим присутствием облегчила жизнь мужа. Были они гостеприимны и общительны.

Мы прожили у Козинцевых около недели. Аля собиралась в Москву, а мне предстояло остаться одной в Красноярске.

Она уехала, пообещав много писать, чтобы я себя не чувствовала одинокой, и выполнила свое обещание.

С работой у меня в Красноярске не получилось. В учительской газете я прочитала объявление о новых вузах, где нужны были преподаватели английского языка. Упоминались Кемерово, Абакан и некоторые другие города. Я вспомнила, что в Москве, когда я преподавала английский в Институте красной профессуры, кое-кто из студентов при распределении попал в Сибирь. Там открывали новые вузы и было легче с работой.

И вот я еду в Абакан. Там мне удалось найти недавно открывшийся педагогический институт. И действительно, директором оказался один из моих бывших студентов, который очень приветливо принял меня, но сразу сказал, что вряд ли сможет чем-либо помочь. Он сказал, что для приема на работу обязательно нужен документ о высшем образовании, хотя он меня и прекрасно знал. У меня же при аресте были изъяты все документы, кроме случайно оставшейся прекрасной характеристики с места последней работы в Москве. Дал мне директор талончик на ночлег в общежитии, тем дело и кончилось.

Я походила по Абакану. Это был пыльный, песчаный город, почти без зелени. Поела каши и попила холодного чая в какой-то забегаловке и на следующий день отправилась по железной дороге в Кемерово, где, как я знала, жила моя знакомая по Туруханску.