Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2 Страница 20

Неловко, из-за головы как это делают все девки, размахнулась и швырнула княжеский подарок в закипающее золотое варево. Перстенек малое время подержался на поверхности, потом прощально сверкнул своим «глазом» и утонул.

Янга победно смотрела на Софью, но молодая княгиня оставалась совершенно беспристрастной, то ли не поняла, какую жертву принесла Янга, то ли не смогла оценить, сколь велика она была.

Одежды, усыпанные драгоценными каменьями, давили Софью. Душно ей было, тяжко и втайне скучно, не привыкла еще к чужим обычаям, к еде, запахам. К рукам мужа молодого, жестковатым и проворным, еще не привыкла. Не сильно ласковым молодой оказался — нетерпеливый да властный. Скорей образа, скажет, задерни и валит. Не поговорит, не приласкает, ничто. А днем, напогляд куда как гож. На щеках пушок курчавится, плечами плотен, взгляд вострый голубой из-под собольева околыша так и мечет, только все мимо и мимо супруги. Пожаловалась — от украшений стоять, мол, тяжело, пошутила, понятное дело, эту тяготу вытерпеть можно, кто бы на такую тяготу не согласился.

А он — разу не улыбнулся, как не слыхал, брови студеные сводит, о чем-то думает, бородку почесывает, рукавицы перстчатые мнет. Ветром шубу его незастегнутую, епанчу из верблюжьей шерсти, волоком подбитую, раздувает — не замечает. Коснулась пальцами серой волчьей шерсти, хорош подарок из Орды, хотела придержать разошедшиеся концы высокого ворота, но не решилась, только оглядела супруга заботливо и слова единого не вымолвила, сдержалась: ночь ее будет, найдется у нее время сказать. Да и надо ли с того жизнь начинать новую, чтобы с попреков да с печалей.

Софья приосанилась, плечи ноющие расправила. Дерзка боярыня сверстная, глаз не тупит, смотрит с вызовом. Да ведь боярыня не государыня. Улыбка тронула бледные губы Витовтовны. Решилась-таки коснуться незаметно руки мужа: нахолодавшая, безучастная.

Янга скользнула взглядом по жемчугам и яхонтам государыни, сказала торопливо что-то Маматхозе-Мисаилу. Тот согласно закивал головой, принялся поспешно вытаскивать из уха золотую серьгу полумесяцем. Снял наконец, протянул драгоценность Янге. На приплюснутом носу выступили капельки пота то ли от волнения, то ли от жара близкой печи. Переводил взгляд с серьги на Янгу, с нее на великого князя и Софью, чуя здесь какую-то связь, но не все, однако, понимая.

Янга взяла золотой полумесяц и с тем же неумелым замахом бросила его в раскаленную домницу.

На этот раз Софья не осталась безучастной, улыбнулась понимающе и благосклонно.

Василий смотрел на огонь в упор, но словно бы ничего не видел. Свист пламени и треск стреляющих искрами сосновых чурбаков покрывали надсадные крики воронья, растревоженного таким многолюдьем. Смолистый дух исходил из печного чрева, простирался далеко за Неглинную, пахло свежей соломой и конскими катухами, натерянными на дорогах.

Воробьи носились со многим шумом, радуясь разварным пшеничным зернам, какие выклевывали они из катухов, насоренным семенам подсолнечника, а кое-где, если повезет, можно было ухватить и кусочек разгрызенного ореха земляного заморского.

Снег вытаивал возле печи, и лица ближнестоящих порозовели от жара. Русые кудри князя спускались из-под шапки до самых бровей, взгляд повлажнел от горячего воздуха, был задумчив, неподвижен. Губы по-детски приоткрылись.

Глаза послов, гостей, новых литовских родственников да и своих бояр исподтишка обращались к лицу князя и сейчас же поспешно отводились, новым, незнакомым было выражение князево — уж ничего нельзя было прочитать на этом лице. Где бродил думами юный правитель, что чувствовал? Странен взгляд человека, глядящего на огонь. Словно бы здесь человек — и не здесь. Отрешен от всего, в себя удален, но не горние мысли его занимают — земные, ибо стихия пламени — стихия земная, природная, животворящая и очищающая. Сердце ей радуется, ужасаясь, и веселится в тревоге.

Металл в котле, все тускнея оттенками, все более делаясь белесоватым, колыхался тяжко и медленно, будто живой, будто ему и впрямь делалось все жарче, невмоготу, колыхался слитно от края к краю, потом вдруг вспухал в середине плотным одиноким пузырем, несколько секунд медлил, прорывался и, булькнув, воронкой уходил вниз. Новый копился, поднимался рядом, всплескивал и исчезал. И уже нельзя было разобрать, где медь, где олово, что серебро, а что настоящее золото Все перемешается, станет сплавом, слитным и звонкий, предназначенным рождать звук, к душе и сердцу обращенный, к Богу призывающий, единству человеческих помыслов и красоты мира, к единению народа в беде и гордости его, к памяти о том, что в кипящем сплаве колокольном вложена толица каждого — трудом, верою или деянием

Софья давно заприметила Янгу, а в дни свадьбы девка эта бельмом на глазу ей стала. Началось с подарков нововенчанным.

Поздравители со свадебными дарами шли не все враз, не бестолково. Вельяминов и Бяконтов всем свое время и место определили, согласно роду-званию, чину, княжескому расположению. Все терпеливо ждали своего череда в набережных теремных сенях, откуда по одному поднимались в горнюю надстройку дворца. Для Янги Данила сделал исключение — пропустил ее в княжескую горницу сразу же, как заявилась она, следом за иноземными послами и посланниками, впереди знатных бояр и купцов.

Гости с низкими поклонами складывали свои подношения на ковер к подножию трона, на котором восседали великий князь и княгиня. Когда дареных вещей накапливалось слишком много, служки под присмотром Данилы относили из горницы в дальнюю повалушу, стоявшую особняком от жилых хором и служившую великокняжеской семье летними покоями. Часть подарков, впрочем, оставалась в горнем помещении. Это были все негромоздкие вещи, которые могли уместиться в кассоне — резном, высоком и узком сундуке, привезенном в дар нововенчанным французским посланником.

В кассоне была положена митра, окруженная венцом, — подношение хитрого льстеца Киприана, пояснившего, что именно из архиерейской шапки да сияющей золотой короны состоит головной убор императора византийского, а ведь Москве, как ясно всем, предначертано свыше стать скоро Третьим Римом.

Посланник самого византийского царя вручил кубок прозрачного стекла, изготовленного таким образом, что обрел он способность предохранять его владельца от опьянения, а при необходимости и обнаруживать яд, подмешанный к питью.

Уместилась в сундуке и привезенная хорезмским вельможей детская колыбелька, вырезанная из арчи: ребенок, спящий в ней, будет расти непременно здоровым и крепким[26].

Рядом с этими дарами нашлось место еще только подношению, которое сделала Янга. Все сносилось в повалушу: серебряные шандалы из Шотландии, французский геральдический гобелен, китайская фарфоровая ваза, украшенная желтой и алой глазурью, бронзовая с позолотой дарохранительница шведской работы, не говоря уж о флорентийских стульях с резными в виде фазаньих хвостов спинками и многих других ценных вещах, а вот Янгин гостинец оказался столь бесценным, что Василий его при себе оставил. А был это всего-навсего витень — плетенный из ремней кнут с тремя хвостами и рукоятью из рыбьего зуба[27]. На рукояти высечено и для верности киноварной краской прорисовано: «Руби меня татарская сабля, не бей царская плеть!»

Церемония вручения подарков была Софье приятна в высшей степени. Видя, как подобострастно все ломают шапки, какие низкие поклоны отвешивают, сколь дорогие вещи дарят, она не переставала лучезарно улыбаться, стала вся пунцовая от государской радости, даже кожа на голове у нее зарозовела сквозь пробор белых волос. Но на Янгу смотрела уж без всякого умиления — строго, настойчиво, не скидывая глаз. Почему Василий плетку не выпустил из рук, не спросила, но вечером поняла сама.

Очень кстати, оказывается, пришелся Янгин дар: Василий сунул его за голенище левого сапога, спрятав в правый несколько древнерусских злотников.

Невеста в знак ее покорности повинна была первый раз жениха собственноручно разуть — так велось на Руси со времен Владимира Святого. Софья наслышана была об этом обычае, готовилась его безропотно исполнить, но то ли невольно гримаса неудовольствия или брезгливости скользнула по ее губам, то ли как-то неловко стянула она сапог с левой ноги, но Василий выхватил плеть и ударил ею молодую жену — небольно, но обидно и унизительно, под веселый гогот челяди. А того огорчительней ей было узнать, что Василий нарочно скрестил ноги, и не понять ей было, даже если бы она и старалась, где сапог левый с Янгиным гостинцем, а где правый с деньгами для невесты[28].

Но не долгим и не стойким было это огорчение, к тому же не всерьез вроде бы вся эта затея с плетью, вроде игры. А что тут как-то Янга оказалась странным образом примешанной — эка беда: Софья — княгиня в одежде замужней женщины, с кикою на голове, с собранными в подубрусник косами, а Янга — простоволосая девка, пусть хоть и очень пригожая. А еще радовало и вселяло беспечальную уверенность то, как счастливо выпала утром примета с венчальными свечами.