Джон Клеланд - Мемуары сластолюбца Страница 20

По-видимому, нет нужды останавливаться на предприятиях застольной беседы, касавшейся в основном общих тем. Кто из обладателей мало-мальски солидного состояния и положения в обществе был настолько счастлив, что избежал пытки светским разговором, состоящим из сплетен, перемывания косточек, обсуждения оперных премьер (без малейшего понимания музыки) и фривольных анекдотов (беспощадная сатира тупиц на тупиц же)? Вот и все содержание праздной болтовни людей, причисляющих себя к сливкам общества.

Что до меня, то я к тому времени был уже законченным фатом. Высокомерным тоном я дерзал судить о вещах, в которых ничего не смыслил, с резкостью препарировал знакомых, уничтожая их в общем мнении; хвастался своей внешностью и нарядами – все эти нелепости должны были бы выставить меня на посмешище, но служили мне наилучшей рекомендацией; именно благодаря этим качествам я блистал и, одерживая победы над дамами, вызывал на себя огонь проклятий со стороны мужчин, завидовавших и не смевших тягаться со мной в столь редкостных достоинствах. Я был вне конкуренции – настоящий герой своего времени.

Леди Олдборо внесла свою лепту в дело моего триумфа. Она ловила на лету каждое сказанное мною слово и, снабжая его выразительным комментарием, придавала моему высказыванию недостающий вес. В то же время она не желала замечать гораздо более меткие суждения других гостей. Даже Агнес, вряд ли способная что-либо воспринять, делала вид, будто слушает, и на ее прелестном личике изредка появлялось осмысленное выражение.

После такого приема мне было нетрудно отыскать точку опоры, так что вскоре я уже безраздельно властвовал, не имея серьезных соперников. Те, чьи намерения в отношении Агнес совпадали с моими, не выдержав моего блеска и явного предпочтения леди Олдборо, отошли в сторону, оставляя за мной поле боя. Некоторые от отчаяния перенесли свое внимание на хозяйку дома, а она, моментально усмотрев свою выгоду, не стала проявлять излишней щепетильности относительно причины такого внимания.

Вот как вышло, что я начал волочиться за Агнес, о чем немедленно разошлась молва по всей столице; результатом явилась моя отставка у мисс Уилмор, хотя она ни разу не снизошла до объяснений по поводу моей ветрености. Очевидно, она видела тех, ради кого я лез вон из кожи, в несколько ином свете, нежели я сам, подстрекаемый влечением.

Лорд Мервилл, несколько раз встречавший Агнес на приемах и в местах развлечений, приложил руку к тому, чтобы утвердить меня в моем намерении, на все лады превознося ее красоту, в которой мисс Агнес действительно нельзя было отказать. Но он не был лично знаком с леди Олдборо и ее воспитанницей, а я не спешил представлять его, ибо, признавая его превосходство, видел в нем опасного соперника. Мое увлечение Агнес имело некоторое сходство с любовью, коль скоро в нем присутствовала ревность. Вряд ли лорд Мервилл остался в неведении относительно моих страхов, однако он прозревал их природу, и это льстило его самолюбию, не нанося ущерба дружбе. Он понимал также, что эта интрига не заведет меня слишком далеко, что я ни в коем случае не дам поймать себя в брачные сети благодаря тому, что мое сердце, как он знал, навеки отдано Лидии. Соблазн сиюминутного наслаждения мог на короткое время заглушить доводы рассудка, но не крик подлинной страсти. Что же касается тетушки, то ее нежная привязанность ко мне отнюдь не уменьшилась, так что все мои приятели удостоверились, что жаловаться ей на мое поведение – не лучший способ сохранить с ней добрые отношения, а стало быть, и с этой стороны не ожидалось помех. Я даже приучил ее до известного предела уважать апломб. С его помощью я не только не скрывал, но даже бравировал смешными сторонами моей натуры – прием, который я усиленно рекомендую своему брату – фату и сластолюбцу.

Тем временем мои посещения и растущая близость с леди Олдборо ускоряли задуманную ею развязку. Она предоставила мне полную свободу действий, чтобы я мог осуществить свои намерения относительно очаровательной Агнес. Я немало дивился тому бескорыстию, с каким она подталкивала ко мне свою юную протеже, но леди Олдборо знала Агнес лучше меня, хотя, пожалуй, и преувеличивала это знание. Агнес была ее дальней родственницей по одному из мужей – седьмая вода на киселе, – и леди Олдборо всячески подчеркивала это обстоятельство, оказывая мне пособничество – как оказалось, не без собственной выгоды.

Благодаря дозволенной мне фамильярности и поощрению со стороны леди Олдборо, я глубоко увяз в своем ухаживании, но нельзя сказать, чтобы добился взаимности. По правде говоря, дело было даже не в том, что леди Олдборо, как я потом доведался, втайне настраивала против меня Агнес, но, главным образом, во врожденной холодности последней, усматривавшей в целомудрии свой единственный козырь. Мне никак не удавалось обнаружить в ней какую-нибудь слабинку, чтобы ударить залпом изо всех орудий. Агнес представляла из себя совершеннейшее произведение искусства, натюрморт – без единого проблеска чувств. Если она и пресекала – холодно и непреклонно – все покушения на свою непорочность, спровоцированные ее кажущейся доступностью, то действовала механически, как часы, заведенные таким образом, чтобы зазвонить в нужное время. Гордость, честь, доводы рассудка не принимали участия в ее сопротивлении, и как только нужда в нем отпадала, она вновь принимала такой вид, как будто не произошло ничего из ряда вон выходящего, – вид ленивой апатии, разившей сильнее, чем самый неистовый гнев. Тщетно призывал я на помощь целый набор галантных приемов. Мои подарки отклонялись, потому что ей было сказано, что негоже принимать их. А что касается банальнейшей риторики, на какую я был мастак, она оказывалась пустым сотрясением воздуха. Я мог бы с большим успехом уговорить изображение какой-нибудь красавицы из галереи Хэмптон-корта прыгнуть из рамы ко мне в объятия, нежели добиться взаимности этой прекрасной идиотки, которую собственная глупость охраняла надежнее, чем живое участие и отзывчивость, сыгравшие злую шутку со столькими представительницами ее пола. Злясь на себя за то, что потратил даром столько времени, позволив до такой степени вскружить себе голову, что уже не мог отказаться от этой затеи, я призывал на помощь гордость и разум, но чем больше пытался вытащить ноги из трясины, тем глубже увязал в ней. Достоинства Агнес, большей частью придуманные мной, всякий раз воспламеняли меня с такой силой, что я и не помышлял оставить попытки овладеть ею. Тогда, вспомнив, что клин клином вышибают, я устроил в своем гнездышке несколько веселых пирушек с участием доступных женщин, которыми кишит столица. Но мне удавалось забыться всего лишь на несколько минут, после чего страсть возвращалась с десятикратной силой, и я вновь убеждался, что воспламененное определенным лицом воображение не так легко обмануть, заменяя предмет страсти, и что только утоленная страсть располагает к непостоянству.

Леди Олдборо, которая пристально наблюдала за развитием этой истории и чьим тайным стараниям я обязан многими препятствиями, уверилась, наконец, что я достаточно заглотил наживку, чтобы не сорваться с крючка, и приступила к главной части своей стратегии. Не давая мне в руки козырей против себя и – более того – не позволяя заподозрить игру, что значительно уменьшило бы ее шансы на успех, она постепенно сокращала мои возможности лицезреть Агнес (именно лицезреть, потому что о разговорах с ней не могло быть и речи), а потом и вовсе свела их к минимуму. При наших встречах непременно присутствовала какая-нибудь специально приглашенная подруга, либо Агнес неважно себя чувствовала, либо пускались в ход еще какие-нибудь предлоги, слишком естественные, чтобы возбудить мои подозрения. Все эти преграды были призваны распалить мою страсть, заставить меня ухватиться за первую попавшуюся соломинку.

В те вечера, когда мне не удавалось увидеться с Агнес, леди Олдборо неизменно попадалась на моем пути и до такой степени лезла вон из кожи, стараясь утешить меня в новом разочаровании, что мне и в голову не приходило, что она преследует свой интерес. Она возмущалась: чего эта девчонка думает добиться чрезмерной застенчивостью?.. Мое внимание делает ей больше чести, чем она заслуживает… Хочется верить, что она не настолько глупа, чтобы считать, будто, отталкивая, она сможет меня удержать… В конце концов она вернется туда, откуда леди Олдборо ее вытащила… Хотя Агнес всецело находится под ее влиянием (это обстоятельство она особенно подчеркивала), ей все же не хочется прибегать к давлению… Хорошо, хоть она может быть уверена в ее добродетели… Но нет правил без исключения… В конце концов, все хорошо до известного предела… Если и простительно иногда уклониться от исполнения своего долга, то лишь ради такого джентльмена, как я…

Благодаря таким соболезнованиям и беспардонной лести, леди Олдборо влезла ко мне в доверие (да, впрочем, мои намерения с самого начала не были для нее тайной за семью печатями), чего я никогда не простил бы ей, если бы мое отношение к Агнес можно было назвать любовью. Но поскольку здесь не было и намека на нежные чувства, избранная мною тактика также не отличалась деликатностью. Леди Олдборо так искусно плела свои сети, так ненавязчиво время от времени дарила мне искорку надежды, что я не мог не уверовать в достижимость цели – при ее содействии.