Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский Страница 20

Блестящее вооружение Болотникова и его свиты, стройные, могучие ряды двигавшегося за ним казачьего воинства произвели на толпу потрясающее впечатление. Восторженный рев толпы приветствовал молодого гетмана. Целая буря голосов гудела:

— Да здравствует Димитрий Иванович! Да здравствует гетман и казачество! Долой вора, Шубника!

И сердце Болотникова наполнялось уверенностью в победе. Сняв с головы легкий шлем, он на все стороны кланялся народу. Князь Шаховской приближался. Болотников остановился. Князь шагом подъехал к нему. Толпа затихла, все с любопытством ожидали, что скажет воевода.

Князь снял свой шлем и громко сказал, склоняя голову:

— Добро пожаловать, гетман, мы давно поджидаем тебя. Веди нас против царских злодеев.

С этими словами он подъехал вплотную к Болотникову и обнял его, а потом и Заруцкого. Глаза Болотникова сверкнули гордостью.

— Православные! — крикнул он. — Шлет вам царь-батюшка привет и свое царское спасибо, что не оставляете его. Скоро и сам он будет.

Оглушительные крики покрыли его слова. При пушечной пальбе и колокольном звоне въезжал Болотников в Путивль. Духовенство встретило его с крестом, именитые граждане поднесли хлеб-соль. Казаки расположились лагерем у западных ворот города, Заруцкий и Болотников с несколькими приближенными отправились к воеводе.

Князь Шаховской немедленно отправил гонцов за князем Телятевским и Пашковым, которые выехали из Путивля утром.

Болотников весело рассмеялся, узнав, что князь Телятевский теперь черниговский воевода и будет биться заодно с ними.

— Чему ты? — удивился Шаховской.

— Ничего, боярин, увидишь, — ответил Болотников, — ведь давние знакомые мы с князем Андреем, то-то удивится да обрадуется.

Но на все дальнейшие расспросы Шаховского Болотников только посмеивался.

У князя-воеводы шел пир горой. На дворе люди стреляли из самопалов, пили пиво, мед и хриплыми голосами кричали в честь царя Димитрия, его гетмана и воевод. Это радостное оживление охватило и весь Путивль и передалось за его стены. Всюду ели, пили, кричали в честь царя, стреляли.

VI

Когда в Москве стал известным открытый, поднятый князем Шаховским бунт, царь Василий растерялся. К этому присоединились еще угрозы со стороны Польши. С каждым днем в Москве все громче и громче говорили в народе, что царь Димитрий спасся. Подметные грамоты умножались.

Бывшая царица Марина повеселела, держала себя надменнее, и было по всему заметно, что ей известны слухи о спасении ее мужа и она верит им. Князь Скопин употреблял невероятные усилия, чтобы не дать вспыхнуть бунту в Москве. Он почти не спал. Он видел, как непрочен престол его дяди, понимал интриги окружавших его бояр, князей Голицына, Долгорукова, лестью и видимым раболепством сумевших убедить царя в своей преданности. Не переставая они твердили царю, что тревожиться нечего, что мирные пути, избранные царем, самые верные, что народ успокоится его грамотами, что нельзя проливать кровь христианскую напрасно.

Лицемерный и трусливый Василий, боясь и бояр, и призрака Димитрия, не решался идти в открытый бой и не слушал Скопина, когда тот умолял его, пока еще не поздно, усмирить бунт вооруженной силой. На том же настаивал и Федор Иваныч Мстиславский. Но к этим двум советникам царю сумели внушить недоверие. Особенно старался Голицын, сильно помогал в этом и царский брат Димитрий. У обоих были свои цели. Им обоим казалось выгодным устранить со своей дороги этих влиятельных лиц. Димитрий, как наследник престола, нисколько не пожалел бы о гибели своего брата, а Голицын про себя думал, что его род не ниже князей Шуйских и что если был царем Шуйский, то отчего не быть избранным и ему. Князь же Мстиславский был родовитейший на Руси боярин, и они хорошо знали, что по смерти царя Димитрия, стоило только захотеть ему, и он был бы царем. А Скопин был молод, смел, предприимчив, и кто знает, что таилось в душе этого львенка.

Но с каждым днем приходили все более и более тревожные слухи: волновались Казань, Тула, Венев, Орел. Медлить было нельзя, и царь назначил поход.

Скопин ожил душой. Он задыхался среди лжи, интриг и лицемерия Московского двора. Его место не здесь, а там, на полях славы и смерти, во главе победных полков. Он был уверен, что царь пустит его вперед. Получить главное командование он не рассчитывал, но надеялся командовать передовым отрядом.

Еще не получив никаких приказаний, он начал деятельно готовиться к походу. Все ожидали, что воеводой будет назначен старый, опытный и неустрашимый воин Мстиславский.

И вдруг как неожиданный гром поразил князя приказ царя быть в Москве, а воеводами назначены князья Иван Михайлович Воротынский и Юрий Трубецкой. Неслыханная на Руси честь выпала на долю стольника Юрия Трубецкого — иметь под своими знаменами думных людей.

Скопин бросился к царю. Но напрасно он умолял царя. Царь был непреклонен.

Воротынский и Трубецкой готовились выступать уверенные в несомненной победе, налегке, без определенного плана. Старик Мстиславский качал седой головой, слушая их хвастливые речи, а князь Скопин гневно хмурил брови. С болью в сердце предчувствовал он гибель этих смелых, но легкомысленных и самоуверенных бояр. Он сделался молчалив, задумчив, что-то обдумывая, колеблясь и решаясь на что-то.

Через несколько дней лицо его прояснилось. Он позвал Калугина. Отвлеченный своими тяжелыми заботами, князь мало бывал дома и мало присматривался к нему, отдавая ему наспех то или другое приказание. Когда Ваня вошел в комнату и князь усадил его, он вдруг поразился переменой, которая произошла с ним. Казалось, вся юность сбежала с лица Вани, он похудел, осунулся; лицо его утратило свое беззаботное выражение и было серьезно и печально; словно ему сразу прибавилось лет десять. Светлые глаза глядели с какой-то мрачной, тяжелой тоской.

Князь был поражен его видом и, на мгновение забывая дела, воскликнул с сердечным порывом:

— Ванюша, что с тобой? Или хворь привязалась?

Ваня побледнел и низко опустил голову.

— Ничего, боярин, устал я…

Скопин покачал головой.

— Измаялся ты, а я-то опять хотел тебе задачу задать, — произнес он.

Калузин оживился.

— Все, что хочешь, Михаил Васильевич, — воскликнул он, — на смерть пошли, с радостью пойду, тошно от этой жизни!..

Глаза Вани засверкали, он вскочил с места.

— А и впрямь, Ваня, быть может, на смерть посылаю тебя, — тихо и грустно ответил князь.

— Храни тебя Бог, боярин, — проговорил Ваня. — Коли нужен тебе, вели хоть помереть… И помереть бы сладко мне было, — с тоской закончил он.

Князь задумался. Молчал и Ваня.

— Вот что, — прервал наконец молчание князь, — ты поедешь сотником с князем Юрием Трубецким, что идет на Кромы.

— О!.. — радостно воскликнул Калузин.

— Я скажу о тебе князю Юрию, — продолжал князь. — Будь внимателен в походе, что по селам и городам толкуют и враг каков, все замечай, а главное, главное (князь поднялся с места, глаза его загорелись гордой решимостью)… главное, Ваня, когда вы будете разбиты…

— Боярин!..

— Молчи, — нахмурив брови, продолжал князь, — вы будете разбиты. Я знаю. Тогда лети по моим вотчинам, там люди готовы, собирай всех и немедля всех их веди на Москву, я дам тебе свою грамоту.

Ваня изумленными глазами глядел на князя.

— Если не уцелеешь, передай верному человеку, кому хочешь. В пути не задерживайся. Как я размыслил, недолго вам до конца похода. И вот что, Ваня, — торжественно продолжал князь, — все исполни и, ежели тебе кто именем царя запрещать будет людей на Москву вести ко мне, не слушай. И, если силой задержать захотят, скажи, что мне, а не царю за то ответить. А потом, Ванюша, — уже радостно и весело закончил князь, — потом мы с тобой начнем новый поход, да не по-ихнему, по-нашему, и никто, ни даже великий царь не задержит меня. Мимо воли его, но его ради и Руси нашей пойду я.

— Я решил.

— Иди же, Ванюша, готовься, потом заходи проститься.

Калузин, поклонясь, вышел.

— Ваня, — вернул его назад князь.

— Что, боярин? — торопливо возвращаясь, спросил Калузин.

— Что, Ощера еще не вернулся?

— Нет, боярин.

— Скажи, что, как вернется, хоть поздней ночью, сейчас бы шел ко мне, — приказал князь.

— Хорошо, боярин.

VII

Ваня вышел от князя в тяжелом настроении. На днях он выступит в поход, это и радовало его и мучило. Ему и хотелось бежать из Москвы, и тяжело было расставаться со своей безнадежной любовью.

Царь уже решил отправить бывшую царицу с ее отцом из Москвы, но куда, Ваня еще не знал. С царицей уедет и Ануся, дочь Хлопотни. Как Ваня признался Ощере, он с первой встречи полюбил эту голубоглазую польку.

Во время ее тяжелой болезни он оказывал тысячу мелких услуг ей и ее отцу и достиг того, что пан Хлопотня считал его самым близким себе человеком среди окружающих чужих людей, а Ануся встречала его радостной ласковой улыбкой и весело, как птичка, щебетала с ним. Этому сближению содействовало знание Калугиным польского языка.