Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать Страница 20

Старый ветеран приехал в пятницу в район, но приехал он с двадцатью другими татарами. Все они зашли в райотдел милиции с заявлениями, в которых излагали просьбу прописать их в законно купленных домах. Начальник паспортного стола велел всех выгнать на улицу, предложив оставить заявление только Амету-малоземельцу, на что последовал отказ. Затем начальник паспортного стола позвонил в районное управление госбезопасности, и два офицера долго рассказывали друг другу по телефону, что они думают об этих татарах вообще и об этом малоземельце в частности.

А татары уже стояли на центральной площади райцентра с плакатами в руках, на которых был изложен их протест против отказа прописывать крымских татар в Крыму.

Назавтра приехал к нему инструктор райкома и пригласил поехать с ним в райком партии. Амет-агъа поехал, уже догадываясь о чем будет разговор. Но в тот раз разговора не было, а просто работник райкома записал сведения о том, когда и где он вступил в партию, и велел встать на временный учет.

 Через три дня его опять пригласили в кабинет второго секретаря, где уведомили, что он решением бюро райкома исключен из членов КПСС. Амет-агъа не стал выкомариваться, кричать, что он, мол, вступил в партию во время войны в окопах и тому подобное.

- Идите вы со своей КПСС к едреной матери! – заявил он спокойно и вышел.

Он ожидал ареста за оскорбление компартии и ее преданных членов, но его пока что не трогали. Свой партийный билет он из упрямства не сдал:

- В соответствии с уставом райком обязан был пригласить меня и выслушать, - заявил Амет-агъа.

Вот как раз этого выслушивания и опасались районные бонзы.

Вскоре вместе с женой и дочкой его вновь вывезли за пределы Полуострова, а дабы вредному татарину некуда было возвращаться, то дом и все постройки во дворе разрушили бульдозером, огород же заасфальтировали. И это притом, что тротуары городка пребывали в ямах и в промоинах – асфальт был в дефиците.

 Амет-агъа после этого приобрел такой же маленький домик в Геническе, откуда вел наблюдение за событиями в Крыму, готовый в любой момент вновь высадиться на родной земле. Сохранил старый солдат честь и достоинство.

- Именно таких людей нужно именовать героями Крыма и ставить им памятники на родине! – этими словами Рефик закончил свой рассказ.

В комнате повисла тишина. Через какое-то время присутствовавший здесь же Шамиль крякнул и вышел. Вслед за ним вышли, нашаривая в карманах сигареты, и другие. Смущенный хозяин дома оставался за столом, за которым сидел растерянный Керим. Наконец и Керим вышел во двор, где, не включая висящую на шесте лампочку, попыхивали в темноте сигаретами остальные мужчины. Увидев Керима, Шамиль протянул ему пачку «Примы».

- Закуришь?

Некурящий Керим взял сигарету, стоящий рядом мужчина чиркнул зажигалкой. Лениво переговариваясь на неопределенную тему мужчины дружно пускали дымы, когда вышла во двор хозяйка дома.

- Чего это вы в темноте стоите? – она чиркнула выключателем и двор осветился стопятидесятиваттной лампой. – Садитесь за стол, ужин готов, сейчас постелю скатерть.

Стол располагался здесь же у обвитого виноградной лозой забора. Прохладный ночной ветерок отнес запах табачного дыма в сторону темных деревьев сада.

В ту ночь Керим долго не мог уснуть. Он думал о том, как важно оказаться среди своих, окунуться в жизнь той части крымчан, которая находится на ударном фронте национальной борьбы за свою родную землю. При всей важности общеполитических мероприятий, проводимых многочисленными лидерами Движения, часто не находящих общей точки зрения и потому пребывающих в перманентном раздоре (обычное для всех стран и эпох состояние теоретиков!), передний фронт борьбы проходил через жизнь простого народа, готового оставить налаженный быт на чужбине и приехать в Крым, где нужно бороться за свои естественные права не с секретными постановлениями ЦК КПСС, не спорить о конституционных правах, не бомбить противников цитатами из классиков марксизма-ленинизма, из исторических трудов, а идти грудью на грудь с конкретным неприятелем, плечом к плечу с женой защищать от пьяных дружинников своих детей, срывать чужие замки с милицейскими пломбами с дверей своих законно купленных домов… И при этом умудряться выращивать для продажи цветы и помидоры, выпасать овец и бычков.

Керим осознавал себя в трех ипостасях. Высшим своим состоянием он считал состояние обитателя планеты, имеющего право (не политическое и не экономическое, а попросту биологическое) на любую ее часть. Во-вторых, - он гражданин своей страны, где он полноправен политически и экономически. И, наконец, - но не в третью очередь, а как сердцевинная сущность, - он из синтетического племени, нынче именуемого крымскими татарами, объединившего в себе несколько племен, в разное время пришедших на лучший из полуостровов планеты, и слившихся в народ с единым языком, с единым жизненным укладом.

И, тем не менее, он оказался для властей настолько плохим, что она не давала ему возможности работать в должности, где его знания опытного врачевателя были особенно нужны.

«Иди и работай там, где тебе положено быть. Там, в Азии, тебе мы дали возможность стать специалистом

Всё мы тебе там дали, несмотря на то, что ты татарин, из числа прежде проживавших в Крыму».

Если быть татарином это вообще плохо, то «татарин, прежде проживавший в Крыму» – это худший из татар!

Глава 9

…Однако были для Кремля и хорошие крымские татары. Были и «чрезвычайно хорошие», которым разрешено было проживать даже в Крыму - таких насчитывалось несколько десятков человек, не больше. Потом были «просто хорошие» - этим можно было жить по всему Союзу, но только не в Крыму. За ними следовали те, которым предписывалось проживать только в Узбекистане, но они не обязаны были посещать спекомендатуру – эти уже были «не очень, но все же хорошие», не чета всем этим пастухам, учителям и поэтам. Всех хороших не подвергали ежемесячно оскорблению в спецкомендатурах, дети их по достижении шестнадцати лет не становились на учет в комендатуре, а были свободными людьми. Не то, что я и мои друзья, все мы, очень плохие, которым в тот год, когда Красная Армия бежала из Крыма, не было еще и десяти лет. Мы попали под операцию по переселению из Крыма вместе с нашими родными, а по достижении шестнадцати лет уже сами несли наказание за то, что Красная Армия позорно сдала Крым через три месяца после начала войны, а вместе с армией бежали и «хорошие» вместе со своими семьями - едрена мать!.

И стали мы в секретных документах именоваться «спецконтингентом».

Нет, конечно, те отцы, дети которых не ходили в спецкомендатуру, не были виновны в том, что власть даровала им такую привилегию, их нельзя за эту привилегию упрекать. Нельзя было требовать от них, чтобы они, воскликнув «Я с моим народом!», демонстративно стали бы посещать комендатуру. Такого не бывает! Хотя…

Хотя об одном таком похожем, даже очень похожем случае выше рассказывал Рефик. Вы прочли рассказ об Амете-малоземельце? Это не выдуманный персонаж, это реальный человек Амет Абдураманов, уроженец знаменитого села Черкез-Кермен, офицер, орденоносец, прошедший всю войну с автоматом в руках.

А время, между прочим, брало свое, и появлялись «новые хорошие татары». Эта новая поросль была очень немногочисленна, но она была. Чтобы заслужить благосклонность властей «новые хорошие» доносили на своих соотечественников, доносили на людей других национальностей, искренне желавших помочь несчастному народу крымских татар. Этим «новым хорошим» власть советская в ипостаси КГБ дала в руки лозунг «Бывшие крымские татары укоренились в Узбекистане!», и несчастные слабаки несли этот лозунг – можно ли такое себе представить? Эти, так сказать, коллаборационисты шли на такую низость ради карьеры в органах власти, ради должностей редакторов газет и журналов, ради денег, в конце концов, или, будучи пойманы за руку в воровстве, ради сохранения своей свободы. Были и такие, которые убедили себя, что, сотрудничая с коммунистической властью, - а это равнозначно сотрудничеству с КГБ! - они проникают в стан противника, получают возможность влиять на него в интересах своего борющегося народа. Над такими больше всего смеялись в кабинетах КГБ, но при встрече с «лазутчиком» делали серьезное лицо и жали руку.

Этих, «новых хороших», было совсем немного, человек двадцать, ну тридцать от силы на весь наш народ. И все равно обидно, что такие среди нас были!

Признаться, у меня было искушение создать идиллическую картину: после 37-го года коммунисты всех народов СССР в полном говне, а наши, крымскотатарские выдвиженцы 37-го года, во всем белом. Однако потом я устыдился – кого хотим обманывать?