Мальчики - Дина Ильинична Рубина Страница 20

Мать помалкивала… Похоже, в этом споре она была на стороне дочери. Во всяком случае, свой польский документ каким-то образом та заполучила, так что без матери не обошлось. Но всё это выяснилось позже.

…На другое утро после скандала за Галиной заехал представительный и учтивый русский офицер – «помочь с вещами Галине Адамовне». Хотя вещей-то было – небольшой саквояж, из тех, с которыми они переходили границу, и цветастая котомка, с какими женщины ходят на пляж. Голда обняла мать, расцеловала младших, махнула рукой отцу, стоявшему у окна, словно стирала их вчерашнюю ссору, но до конца так и не стёрла…

Далее мелькнула мгновенная сцена (маленькая драматургическая вставка), которая осталась у Ицика в памяти на всю жизнь, и даже снилась порой, при всей своей внешней незначительности. Снилось, как у отца в руках неизвестно откуда взялся кардиган дочери – синий, в тонкую белую полоску; как протягивает он его Голде, бормоча: «Не забудь это…», а та отмахивается, уже готовая выпорхнуть прочь, уже незримо принадлежащая чужому миру и чужому человеку, который предупредительно придерживает перед ней дверь.

– Возьми. Свой. Жакет, – с тяжёлым значением проговорил в реальности отец. – Ты замёрзнешь! – что было смешно: на дворе стояло жаркое лето. Но в подкладке жакета – и эта задрыга знала, знала! – были зашиты вывезенные, вынесенные на себе из Варшавы драгоценности. Это наследство отец ей передавал, приданое передавал!

Мать, побледнев, во все глаза смотрела на дочь и на русского офицера, вдруг так ясно представших перед семьёй вовсе не «добрыми знакомыми», как уверяла Голда, а влюблённой парой.

– Мне не холодно! – с вызовом отозвалась дочь. – И такой фасон в этом сезоне не носят.

На улице её ждал легковой автомобиль – штабная чёрная «эмка» с откидным верхом. Высокий офицер поставил вещи на заднее сиденье и открыл перед Голдой дверцу. Сияя собранными в тяжёлый узел русыми косами, Голда оглянулась на окна, вздёрнула подбородок и села на переднее сиденье. Дверца мягко захлопнулась.

Больше никто из них Голду-Галину никогда не видел, и потому в памяти брата она осталась сияющей, сероглазой, по-летнему цветущей, вероятно, по уши влюблённой в того русского офицера…

Впоследствии Цезарь Адамович Стахура восемь раз ходил смотреть кинофильм «Тихий Дон». Он был уверен, что Аксинью играет его сестра – одно ж лицо! То, что глаза кажутся тёмными, – так это просто киношный фокус, они там делают что захотят. Он был уверен, что Элина Быстрицкая – это Голдин артистический псевдоним. И польская фамилия, и отчество Авраамовна – тому явное доказательство. Был страшно огорчён, буквально убит, когда выяснилось, что это – реальная актриса, совсем другая женщина.

Бывает. Встречается такое поразительное сходство…

2

22 июня немцы ударили по всей границе.

И вся последующая неделя кромешного хаоса, бомбёжек и бесперебойной стрельбы, до 30 июня, когда советские войска оставили Львов, в памяти Ицика тоже слиплась в какой-то муторный ком ужаса, который сидел в горле и не давал проглотить ни крошки. Тем более, что, несмотря на приказ военной комендатуры Львова сидеть гражданам по домам, отец попытался пешком уйти в Моршин за Голдой. «Её надо спасать! – исступлённо бормотал он, надевая китель и никак не попадая в рукав. – Надо её спасать!» Сам на себя не похож был: он, всегда такой уравновешенный, всегда такой иронично-рассудительный…

Его спасательная операция закончилась на ближайшем углу безрезультатно, если не считать результатом разбитого милицейским патрулём лица и вывихнутой из плечевого сустава руки, которую заломил дюжий милиционер, приволокший отца и впихнувший его в дверь квартиры с таким молодецким замахом, что тот рухнул лицом в пол, и Зельда с детьми долго поднимали его, беспамятного.

«Повезло, повезло! – повторяла Зельда трясущимися губами. – Им ничего не стоило тебя шлёпнуть…»

С 24 июня по всему городу начались столкновения между частями Красной армии и боевиками оуновского подполья, которые с момента немецкого вторжения обстреливали город с разных опорных высот: с Высокого замка, с городской газораспределительной станции, с колоколен костёлов и монастырей… В ответ на эти обстрелы советские войска вели беспорядочную и круглосуточную стрельбу из винтовок, автоматов и пулемётов по подозрительным чердакам и окнам.

Согласно приказу военной комендатуры, окна домов полагалось держать закрытыми – по улицам грохотали грузовики с солдатами, которые вели прицельный огонь по всем открытым окнам и чердакам.

С 25 июня начались облавы в домах в центре города, когда на всякий случай расстреливались на месте все подозрительные. Потом уже было всем всё равно, так как части Красной армии отступали, и за ними потянулись разного сорта люди, у которых по разным причинам был явный резон предпочесть бегство на восток бытованию под властью немцев.

28 июня, сложив пожитки в оставшийся саквояж и пару котомок, Страйхманы просто вышли из дома и наудачу пошли пешком на вокзал, то и дело застревая в подворотнях: город бомбили, по улицам стлался дым, клубилась пыль от разбомблённых зданий, удушливая гарь вползала в горло и ноздри. В дымном мареве группки беженцев тащились в сторону вокзала. И стоит только дивиться счастливой звезде Абрахама Страйхмана: с рукой на перевязи, в толпе, одолевавшей эвакопункт, он каким-то чудом в отворённой двери углядел недавнего клиента, замначальника вокзала, которому на днях починил ручные часы «Слава» – редкой модели в серебряном корпусе, ещё отцовские.

«Николяй Симьёнич!!!» – крикнул поверх голов. И тот узнал его, махнул рукой, жестом вытаскивая Абрахама за собой чуть не по головам напиравшей толпы. И за три минуты в заветной каморке в глубинах вокзального чрева кудрявая машинистка с довоенной завивкой, с пунцовым, недельной давности маникюром, прощёлкала на машинке документ: «Настоящий акт составлен в том, что эвакуированные со ст. Львова гр. Страйхман Абрахам с ним взрослых одна детей два направляются до ст. Краснодар согласно документов паспорт номер… Начальник вокзала Уполн.ж.д. милиции Н. С. Лихой (подпись)».

Это был последний эшелон, уходящий из Львова…

* * *

Благодаря этой невнятной бумажке под названием АКТ («с ним взрослых одна детей два») они добрались-таки до Краснодара… Не так быстро, не так, конечно, быстро, и не одним поездом, и не в купе-плацкарте, а на платформах товарных вагонов, переполненных беженцами; застревая на станциях, ожидая следующего состава; шустро осваивая местность, разыскивая базарчик, выторговывая, покупая, продавая, ночуя на каменных плитах вокзалов, напрочь забыв о такой примете цивилизации, как зубная щётка…

Запасливая Зельда прихватила с собой катушки ниток и набор игл, и это оказалось самым дальновидным поступком. За время вынужденного ожидания на станциях она успевала кое-что зашить и подштопать, и подрубить кому-то брюки, и подкатать или отпустить рукава,