Алексей Сурилов - Адмирал Де Рибас Страница 21

– Г'рад стаг'раться, ваше пг'ревосходительство.

После штурма в ознаменование взятия Хаджибея де-Рибас пригласил старших офицеров, казачьих полковников и пленного Ахмет-пашу в кофейню грека Симеона Аспориди, где был дан им знатный обед со здравницами государыне и Светлейшему князю Григорию Потемкину.

Офицеры и старшины подняли чарки за славные успехи российского оружия не только в сухопутных сражениях, но и на морях. Упоминали адмиралов Мордвинова и Ушакова, равно генерал-аншефа Суворова.

В махале, состоявшей большей частью из землянок, укрытых войлоком по случаю осенних заморозков, патруливали гренадеры со строгим наказом отвращать грабежи, насильства и прочие обиды обывателям. Оседлые эдисанцы, бежавшие в степь при известии о приближении русских войск и казаков, возвращались к своим очагам.

Обед, по обыкновению в таких случаях, завершился троекратным «ура!» Осип Михайлович расплатился с Симеоном Аспориди и пожелал ему успеха в предпринимательстве.

В рапорте генерал-поручику Гудовичу де-Рибас писал об особо отличившихся при штурме Хаджибея офицерах для представления их к наградам и к повышениям в чинах: о полковнике Хвостове и майоре Воейкове, артиллерии майоре Меркеле, о капитане Троицкого пехотного полка Воинове и Николаевского гренадерского батальона Люберхе, Николаевского же пехотного батальона поручике Буаселе и Троицкого полка подпоручике Слободчикове, об офицере связи подпоручике Беляке, казачьих полковниках Чепиге и Белом, об есаулах Кумшацком и Чайковском, о хорунжих Мельникове, Высочине, Сербине и Белом, старшинах Лисаневиче и Левенце, о сержантах Зюзине и Попове и о других офицерах и нижних чинах. Особенной похвалы был удостоен секунд-майор Сандерс.

Еще не высохли чернила этого рапорта, как у Хаджибея показалась турецкая эскадра. В зрительную трубу де-Рибас насчитал 15 линейных кораблей под парусами и 26 гребных канонерок. Но скопления людей на палубах им замечено не было. Это дало уверенность, что турки не станут высаживаться на берег.

Приблизившись на пушечный выстрел, эскадра вытянулась вдоль берега в кильватер. Бортовыми орудиями ударил флагман, и вслед затем все суда опоясались вспышками пламени и дымом. Перекаты канонады со стороны моря обрушились на стремнины берега, на развалины замка и форштадт. Колонна легла на другой галс, и суда стали палить правым бортом. Весь день турецкая эскадра маневрировала у берега. Не прекращался и обстрел Хаджибея корабельной артиллерией турок. Береговая батарея отвечала отдельными выстрелами, но била на поражение. От турецкой пальбы, по ее совершенной бестолковости, урона не было ни войскам, ни мирным обывателям Хаджибея. Линейный корабль под флагом капудан-паши задымил. Огонь перекинулся на паруса. Ход флагмана упал, строй колонны нарушился. Судно, идущее за флагманом, поразило носовой частью его корму и вывалилось из кильватера. Неприятельская эскадра прекратила обстрел и при бейдевинде[16] исчезла за горизонтом.

Раненых укрыли под казачьими бурками, которые были раскинуты на шестах на манер куреней. У них хлопотал не старый, но и довольно немолодой штаб-лекарь итальянец Поджио. Его крепкие волосатые руки и белая рубаха были в крови. Дюжие санитарные солдаты изо всех сил держали раненых на операционном столе. Снадобий, кроме, пожалуй, водки, способных преуменьшить боль, в ту пору не было. Лекарь вправлял, резал и пилил по живому телу под истошные крики. Раненые иногда и вовсе тупели, а то и отдавали Богу душу, не приходя в себя.

Среди увечных под Хаджибеем были гренадер Николаевского батальона Логинов и есаул черноморских казаков Черненко. Заплутавший в кустах турок от страха полоснул есаула ятаганом чуть повыше колена и сам тотчас же был убит тем казаком, что ехал на коне вслед за Федиром.

По чистой случайности Федир лежал рядом с Логиновым под одной буркой.

– Вижу я, братец, у тебя уже и седой волос в усах. Вояка ты бывалый, – сказал со вздохом Логинов.

– Это верно, – подтвердил Федир. – Всякое я в век свой видал. А что до усов, то и без них жить можно. Была бы голова. Без головы не слышно, чтобы кто ходил по белу свету ни у нас, ни где в ином месте, за исключением, быть может, царства Хмеля, когда была людей жменя[17], или государства царя Панька, когда была земля тонка.

Рассуждения Федира Черненко свидетельствовали, что несмотря на турецкую рану, он был вполне в своем уме и в добром расположении духа и даже вовсе не унывал в противность Логинову.

– Ты, паря, человек вольный, – сказал Логинов. – Воевать определился по своей охоте. Кончится война – пойдешь к своей бабе и детишкам. Мне досталась тяжкая судьба. Барин отдал меня в солдаты за то только, что приглянулась ему моя зазнобушка, отдал, чтобы мне быть подальше от нее. С той поры учения, переходы, парадировки, сшибки с неприятелем, бивуаки да зимние фатеры. И в зной, и в стужу солдат на службе. Достается ему, паря, от офицеров и унтеров: и зуботычины, и стояние под ружьем. И есть у солдата всего-то ничего, порты и те казенные. Наши жены – ружья заряжены. А зачем нам такие жены? Аннушка – вот кто с головы не идет. Когда в уважение за геройство жаловали мне Егория второй степени и пустили на побывку в деревню – Аннушки там более не было. Мужики и бабы сказывали, будто барин – офицер гусарский долго держал ее взаперти и учинял, аспид проклятый, над нею насильства. За дерзость и ослушание велел он Аннушку свести на конюшню и пороть батогом. После ее, сердешную, отослали в дальнюю деревню, где она умерла при родах. Барин мне горше турка, окаянный, так бы и пырнул штыком. Нынче, ежели ногу мне отрежут – куда деваться? Без ноги и в инвалидную команду не возьмут. Егорием сыт не будешь.

После взятия Хаджибея де-Рибас получил два письма. В одном из них писал Суворов: «Милостивый государь мой, Осип Михайлович!» С победой вашего превосходительства над Гаджибеем имею честь поздравить. Усердно желаю, побеждая и далее неверных, заслужить лавры!»

Другое, более пространное писала Настенька: «Я узнала с бесконечной радостью, мой друг, что вы имели честь взять город. Это произвело здесь при дворе большое впечатление. Государыня говорила о вашей победе, милостиво выражая мне свое удовольствие.

Еще кланяетца вам воспитанник ваш Алексей Григорьевич Бобрин-ский. Сказывал также граф Бобринский, что воспитанники кадетского корпуса поминают вас добрым словом, как учителя их и наставника в добродетелях. Здесь намедни вспомнили ваш проект строительства моста в Санкт-Петербурхе через Неву. Но нигде тот проект сыскать не могут. Буде он при вас, то извольте немедля прислать его для дела.

Граф Мамонов, бессовестный, за фрейлиной Щербатовой волокититца и тем весьма огорчает государыню. Ее величество – матушка-государыня наша милостивая – сохнет от любви к нему, неблагодарному, и весьма кручинитца. Светлейшему, сказывают, она обо всем отписала, а тот грозитца Мамонова исколотить палицей, а Щербатиху отослать в монастырь. Пущай дылда грехи свои замаливает.

Умора одна… Ольга Жеребцова – сестрица братьев Зубовых – без ума втрескалась в посла аглицкого Витворта. Он дышать от Жеребчихи не может. Она его преследует не только в Санкт-Петербурхе, но и по Европам. Кажетца, тот Витворт хотел бы женитца на девице из порядочного дома, но Жеребчиха пригрозила ему убивством, так что пришлось ему от той девицы отступитца.

Его высочество наследник престола цесаревич Павел Петрович пребывает в Гатчине в окружении потешных войск и малороссийских казаков, к коим он имеет безграничное доверительство. Намедни батюшка наш Иван Иванович встрел такого казака и ево спросил об цесаревиче, на что казак ответил, что цесаревич в Гатчине пребывает один как пэс. После батюшка сказывал, что пэс по-мароссийски вовсе на пёс, а все равно, что по-нашему перст. К нам более цесаревич на чай ходить не изволят и сердечные цидулы мне не сочиняют. При них нынче состоит Ростопчин. Папенька ево за пронырство терпеть не может.

Матушка-государыня в большом неудовольствии на цесаревича за его сумасбродства. Еще государыня носится с мыслями о создании индепендующей[18] державы для его светлости Константина Павловича из отторгнутых от Порты Оттоманской земель, возможно даже и Царьграда, который будет наречен Константинополь, как было допреж.

Принц Нассаутский также поручает мне передать вам поклон и поздравляет вас с победой. Однако, сказывает, что в обиде на вас за покровительство известной вам персоне. Не дама ли? За мной убиваютца тут разные вертопрахи, но я остаюсь вам верной.

Супруга ваша Анастасия Ивановна де-Рибас.

P.S. Так что пущай даже мне закроют Эрмитаж, а строить глазки тем вертопрахам я не стану, потому как кручинюсь от разлуки с вами и пребываю в большой к вам любви.

Дано в Питербурхе октября 10-го дня сего 1789 года, в подтверждение собственную руку приложила. Настасья».