Божьим промыслом. Пожары и виселицы - Борис Вячеславович Конофальский Страница 21

— Верно, господин, — соглашается солдат. — Бегу.

Он тут же стал спускаться вниз, генерал же остался наверху, продолжая глядеть, как челядь графа Тельвиса тушит пожар. И он приходит к выводу, что ничего ещё не ясно, хоть народец местный, да и солдаты, пришедшие им на помощь, все старались, но воды, что они таскали из колодца, всё одно было мало; может, и не пожирало пламя лестницу и навесы быстро да жадно, но сдаваться не спешило.

«Эх, арбалет бы сюда! Да пять… да хоть три болта! — уж отсюда, сверху, с этой прекрасной позиции он этих людишек подуспокоил бы. — Попрятались бы по углам и только бы глядели, как огонь разгорается. Боялись бы нос на лестницы высунуть».

Да, арбалета у него не было. А в это время он едва-едва, но всё-таки смог различить этот звук — громыхнул в горах на востоке гром. Волков обернулся на звук.

«Грохочет. Нет, не быть пожару. Скоро польётся вода, и лить будет изрядно. И мимо не пройдёт. Как раз сюда плывёт всё, — те тучи, что сползали чёрными клоками с далёких, кажется, гор, теперь уже чернели тёмным, толстым покрывалом не так уж и далеко от замка. Да ещё и первый порыв ветра налетел, предвестник грозы, освежая ему лицо и разгоняя дым, что поднимался снизу. — Быть большой грозе. И ладно, останусь тут, остужусь немного».

Он ещё смотрел на борьбу дворни с огнём, когда, громыхая черепками в большой мятой кастрюле, появился Кляйбер, а за ним наверх вылез и фон Готт.

— Точно дождь будет, — невесело констатировал оруженосец, глядя на тучи, что наплывали с востока.

— А я о чём? — подтвердил кавалерист и начал из кастрюли доставать всякую покуроченную посуду.

Тут была и мятая медная миска для бритья, и старая глиняная чаша для омовения рук, с оббитыми краями, и большой кувшин без горлышка, и ещё что-то; всё это Кляйбер расставлял на полах с таким расчётом, чтобы собирать воду, когда та польётся с неба.

Волков чувствовал себя не очень хорошо: духота перед дождём перемежалась с дымом, было тяжко дышать, ещё и боль в боку.

А фон Готт ему и говорит:

— Генерал, маркграфиня, когда я шел к вам, спрашивала дозволения подняться сюда.

Волков вздыхает; он прекрасно понимает, что там, на втором этаже, где мало света, сидеть меж дверей у лестницы благородной женщине тоскливо, но тут… Арбалетчик графа наблюдает за ними, в этом он не сомневался, а не кидают болты потому, что опытные в военном ремесле люди не высовываются из-за зубцов, прекрасно понимая, откуда может прилететь опасный снаряд; к тому же все они в шлемах и доспехах, а вот женщина… Вдруг граф даст разрешение убить её? Волков был уверен, что фон Тельвису точно не захочется, чтобы после его злодеяний и удержания маркграфини в плену принцесса обрела свободу. Тогда она сможет что-то предпринять против него, а скорее всего обязательно предпримет. В общем, тут, наверху, появляться принцессе было небезопасно. И генерал только покачал головой: нет, пусть будет внизу. А ещё он некоторое время глядел, как люди графа продолжают бороться с огнём, и понял, что им сейчас вовсе не до штурма башни. И тогда барон подошёл к кастрюле, что приволок Кляйбер, взял её и отнёс к одному из зубцов, в самое безопасное место башни, куда не мог залететь ни один арбалетный болт. Там он перевернул посудину кверху дном, уселся на неё и сказал, обращаясь сразу и к оруженосцу, и к кавалеристу:

— А ну-ка снимите с меня доспех!

— Всё снять? — фон Готт не совсем понимал своего сеньора.

— Да, — уверенно ответил тот. — Всё. Штурма пока не будет, хочу хоть самую малость охладиться.

И тогда фон Готт и Кляйбер подошли к нему, стали расстёгивать ремни на панцире, на наплечниках, на наручах, а генерал косился на небо, на солнце, которое всё ещё сияло ярко и жгло немилосердно. Но всё чаще налетавшие порывы крепкого ветра приносили некоторое облегчение. Когда верхние латы были сняты, ему пришлось встать, чтобы кавалерист и оруженосец стянули с него кольчугу, а затем и стёганку, оставив его в одной промокшей до нитки рубахе.

— Ну-ка, поглядите, что там у меня, — Волков приподнял край одежды и повернулся к своим помощникам.

— Ишь ты! — подивился Кляйбер.

— Синее всё… Вот так… Полоса… Но кожу не проткнуло, — объясняет оруженосец. — Копьё, видно.

— Алебарда, — отвечает генерал.

И тут на востоке полыхнуло белым, ярко и быстро, и буквально через пару мгновений громыхнуло плотно и насыщено, словно батарея больших орудий ударила залпом. Все взглянули в сторону блеснувшей молнии. И почувствовав, что ветер выгоняет духоту, заменяя её влажной свежестью, он говорит своим людям:

— Поторопитесь, дождь вот-вот…

И они принялись за дело. Пришло время поножей и наголенников, и когда первые крупные капли стали падать с неба, он уже был в одном исподнем да в шоссах, Кляйбер даже сапоги с него стянул. Так что воду с неба он встретил с большим удовольствием. И удовольствие это не омрачало даже то, что вода быстро заливала огонь на лестницах.

«Ну, это и так было ясно».

В общем, ливень вышел такой, какого он и вспомнить не мог, чёрные тучи плыли почти над головой, от них стало темно, и лишь белые молнии всполохами освещали башню, а обрушившиеся на неё потоки воды омывали его недавно задыхающееся от жары тело. На него словно из нескольких кувшинов лили воду. Кляйбер, испугавшись очередной молнии, собрал доспехи генерала, убрался вниз и больше не показывался, с ним под страшным ливнем остался один фон Готт, он перевернул гнутую кастрюлю: пусть набирается вода. И теперь стоял рядом с генералом, опираясь на зубец стены и поглядывая вниз, туда, где сгоревшие стога, теперь залитые водой, уже даже не дымили. Он, перевернув свой шлем, собирал в него воду, и едва та собиралась до глотка, тут же выпивал её и говорил при этом с заметным огорчением, пытаясь перекричать шум дождя:

— Эх… Почти получилось!

Волков даже не кивнул ему, он наслаждался водой, что лилась с неба и освежала его. Только освежала, а потом, когда его исподнее промокло совсем, стала ещё и очищать, даже лечить. Он взглянул и увидел Хенрика, тот поднимался под дождь снизу, вылез и сразу снял шлем.

— Что? Залил он огонь? — спросил