Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт Страница 22

Чистая вода. Рассыпающиеся капли. Семена света падают в траву, на землю. И она тоже творит свет. Должно быть, научилась у ангела. Из кончиков ее пальцев исходят золотые лучи, и она старается, чтобы в каждом пучке было по три. А теперь настала пора сказать. Выплеснуть, словно воду изо рта, которую ты не в силах удержать. Но кому?

Вот Клара, ведьма, что дружна с чертями. Нет, не Кларе. Ей еще рано.

К ней подошел Уильям Стокдейл, он как раз был на обходе. В руках он держал какое-то запачканное тряпье, и она сразу поняла, что с него-то и следует начать. Она не была уверена, что на тряпье пятна крови, видно было плохо, но это было что-то красное, темное, человечье. Он римлянин, палач. Он истязает ближних. Она двинулась ему навстречу, подняв обе руки, и он подошел к ней, не ведая, что другого выбора у него попросту нет. Ему не дано узреть сияющие коридоры, по которым идут люди, движущиеся согласно Его воле. Ну и пусть. Она замерла, и он вышел прямо к ней.

— Бог есть любовь, — начала она.

— Да ну, — пробормотал он, не останавливаясь.

— Он есть любовь, — повторила она, вновь перекрыв ему путь и не давая пройти, — и Он везде.

— Очень мило с его стороны.

— И возвращается. Он вернется и станет вершить суд, — она пыталась не сводить с него пронизывающего взора, но прямо из-за его головы светило солнце. Поэтому она обращалась к пуговицам на его жилете. — Трепещите. Ваша душа в опасности. Вам ничего не утаить. Он все видит.

— Я и сам немало повидал. И если вы не возражаете, я бы пошел, у меня дела.

— Берегитесь! Послушайте же меня! Я несу ангельскую весть.

— Благодарю за предостережение. А теперь позвольте мне… — он вытянул вперед левую руку, взял вестницу за плечо и попытался отодвинуть в сторону, но она вцепилась в него, резко повернувшись, словно дверь на петлях. Она должна увидеть, как он изменится. Слово должно достигнуть его ушей.

— Вы должны быть чисты душой! Очиститесь!

Стокдейл бросил тряпье на землю и освободившейся рукой ударил ее в лоб. Мария упала спиной в траву. Улыбнулась небу, в самой вышине которого медленно ползло облако. Ей ниспослано страдание. И когда ботинок Стокдейла погрузился ей в живот, она восприняла это как истинное благословение небес. Ее миссия началась.

Аннабелла была добра к Абигайль: терпеливая, с ласковым взглядом, она никогда не отказывалась поиграть с малышкой. Та стояла словно зачарованная, стараясь не шевелить непослушными пальчиками, пока прелестная девушка сооружала на них колыбельку из веревочки. Дора сидела поближе к лампе, расшивая края простыней и скатертей для своей будущей семейной жизни. Ханна вытащила самую тонкую иглу из Дориной шкатулки. Осторожно воткнула ее в кожу на кончике пальца и вытащила наружу с другой стороны, из-за чего на подушечке пальца получился белый валик. Больно не было, немного тянуло, но ничуть не больно. Ей просто захотелось немного помучить Абигайль, напоказ вонзая в свою плоть серебристый металл.

— Смотри, Аби! — она помахала пальцем у сестры перед глазами, а потом ухватила себя за запястье и шумно втянула воздух, как будто от боли.

— Ой! — воскликнула Абигайль.

— Хватит дурачиться! — проговорила Дора.

Ханна выдернула иголку и положила обратно в шкатулку.

— А я на днях видела мистера Теннисона! — объявила она, перестав дурачиться.

— Да ну? — подняла брови Аннабелла.

— Да, видела. И мы очень мило поговорили.

— Правда? Ханна, почему ты мне ничего не рассказала? Нет-нет, теперь хватайся здесь и здесь.

— Не могу, — пожаловалась Абигайль. — Лучше ты.

— Так ведь оно же у меня на пальцах!

— Поосторожнее со своими милыми разговорами, — решила предостеречь сестру Дора. — Ты же не хочешь, чтобы тебя сочли легкомысленной?

— Как меня можно счесть такой или сякой? Мы встретились на аллее. И поговорили.

— Гммм, — Дора перевела взгляд на вышивку.

— А он слышал, как ты играешь на фортепиано? — спросила Аннабелла.

— О да. Несомненно, это заставило бы его сделать предложение, — сказала Дора.

— Нет, не слышал. Как бы нам это подстроить? Не обращай внимания на Дору. Она просто расстроилась, что ей уже сделали предложение и что оно поступило от Джеймса.

— Я была бы очень рада такому предложению, — попыталась разрядить обстановку Аннабелла.

— А мне дела нет до того, что вы себе думаете, — сказала Дора, разглаживая край салфетки.

— Вот смотри, — Аннабелла подцепила пальцами веревочку, ухватилась за нее и сняла с пальцев Абигайль крестообразную рамку.

— Тук-тук, — послышался голос. В дверном проеме показался букет диких цветов, а вслед за ним — улыбающееся лицо Джеймса. — Ого, сколько вас тут!

— Не бойтесь, — откликнулась Ханна, — входите.

— Не лезь не в свое дело, — одернула ее Дора. — Давайте я поставлю их в воду. — Она поднялась, взяла у него цветы, получила поцелуй в щеку и, скромно потупив взор, вышла.

— Стало быть, вот, — проговорил он, когда она удалилась.

— Да вы садитесь, — сказала Ханна.

Он кивнул и сел, со вздохом одарив Аннабеллу улыбкой и зажмурившись, словно ее красота слепила подобно солнечному свету. Наклонившись, погладил по плечу Абигайль; девочка взглянула на него и отвернулась.

— А это ваши простыни, — сказала Ханна.

— Мои? — откликнулся он и наклонился, чтобы к ним прикоснуться.

Ханну аж передернуло. Вот от этого-то, на ее взгляд, и надо было бежать: от жизни с простынями и скатертями, унылой, благоустроенной, тихой жизни. И вдруг она спросила, как будто ему в укор:

— Скажите, а вы будете счастливы, когда женитесь на Доре?

— Я… я… что за вопрос! Ну конечно, буду. Взаимное уважение, брак, основанный на приязни и взаимном уважении…

— Я так и думала, — прервала его Ханна. — Будете, даже не сомневаюсь.

Вошла Дора, держа в руках кувшин с цветами.

— Ну вот, — сказала она. — Джеймс, мне кажется, вам жарко. Вы не захворали?

Ханна фыркнула.

— Ханна вела себя невежливо?

— Невежливо — это слишком сильно сказано.

— Я так и думала. Ханна, ну почему ты не можешь держать себя в рамках приличий?

— Я могу. А тебя здесь и вовсе не было.

— Понятное дело. Если бы я здесь была, ты, возможно, вела бы себя не настолько…

— Не настолько… не настолько что?

Абигайль прижалась к юбке Аннабеллы и даже ухватилась за ткань рукой.

— А если бы тебя здесь не было…

— Ну хватит! Все с вами ясно. Мне здесь делать нечего! — Ханна вскочила и пулей вылетела из комнаты. Аннабелла, в повисшем тягостном молчании, нацепила веревочку обратно на пальцы Абигайль и последовала за подругой.

— Ты только посмотри, — сказал Мэтью Аллен сыну. — Красота!

Он наклонился вперед, упершись руками в колени и вглядываясь.

— Это Модели, — пояснил Томас Ронсли.

— Знаю, знаю. Специально все это изучал. Просто я прежде никогда в жизни не видел работающего механизированного токарно-винторезного станка.

Его движения, тихие, мерные, ритмичные, вводили в транс. А тягучие толчки хорошо смазанных приводов! А повороты треугольного центробежного регулятора на верхушке, туда-сюда, подобно головке девушки, слышащей свое имя и оборачивающейся в ответ: Да? Да? Да?

— Этот тип станка, — произнес Ронсли, — по всей видимости, удовлетворяет как вашим целям, так и моим. Я использую уголь, которого здесь, конечно же, в избытке, ведь вокруг лес.

— Да, так я и решил, изучив все доступные описания. Но я еще не рассказывал о своих планах сыну.

— Верно, не рассказывал, — подтвердил Фултон, поморщившись от прорезавшего воздух звука дрели в руках одного из рабочих. — Ну, и в чем же они состоят?

— Оглядись. Здесь все, что нужно.

Фултон и в самом деле огляделся и увидел груды обтесанных деревянных брусков, кое-где, особенно по краям и сзади, сохранивших природную шероховатость, но по большей части лишенных той формы, которой наделила их природа, и отныне геометрически правильных. Он взглянул на инструменты, на сладко пахшую древесную пыль, на множество выставленных в витрине деревянных шестеренок, на ящики с такими же шестеренками.

— Мы тоже будем делать детали механизмов?

— Нет-нет, здесь я не готов конкурировать с нашим другом Ронсли, — улыбнулся Аллен. — Нет уж, увольте.

Помедлив, он объявил:

— Мы займемся механической резьбой по дереву!

— Вроде вот этого?

— Я же сказал, что нет! Для мебели. Домашней. И церковной.

— А что, все это вполне будет пользоваться спросом, — вставил Ронсли, который уже был в курсе дела. — Рынок массового производства — он весьма внушителен.

— Понятно, — проговорил Фултон.

— Как я погляжу, ты не в восторге от этой перспективы, — сказал сыну Аллен. — Вот уж не ожидал! Ты же станешь богатым. Только подумай обо всех новых церквях в каждом городе. И обо всех людях, которые не могут позволить себе мебель с ручной резьбой, но которые получат то же самое, и даже того же самого качества, всё в точном соответствии требованиям гильдии, а знаешь почему? Потому что это будут совершеннейшие, точнейшие копии оригиналов ручной работы, только несоизмеримо дешевле. Те же красота и благородство, та же возвышающая дух обстановка, но доступная великому множеству людей.