Портрет Лукреции - О' Страница 22

Она поднимает глаза на каменный выступ церкви; на фоне летнего неба кампанила кажется аппликацией, искусно пришитой за коричневые края к синему полотну. Покачнувшись, Лукреция встает.

Стены церкви милосердно заглушают городской шум. Мать с отцом омывают руки в купели, Лукреция тоже тянется к воде, но замирает в восхищении, заметив убранство зала. Ничего подобного она еще не видела. Дорожка из алых плит уходит вдаль, а по обе стороны от нее торжественно высится череда арок. Из невидимых окон высоко над головой под косым углом льется свет, согревая вершины арок и обращая белую штукатурку в золотые ромбы. Огоньки свечей трепещут в маленьких ореолах света и озаряют полумрак. И линии на потолке, и проход между рядами ведут к одной точке — алтарю, окруженному окнами из разноцветного стекла и статуями святых с золотыми нимбами.

Онемев от восторга, Лукреция жадно обводит взглядом то левую сторону, то правую, силясь запомнить зал во всех подробностях, чтобы потом его нарисовать. Понадобится бумага, мелки, белая и алая краски, а еще лазурь окон, золотистый блеск нимбов, яркая желтизна солнца. По телу пробегает волна — то ли предвкушения, то ли тревоги. Хватит ли времени? Сможет ли она запечатлеть все в памяти? Поразительно, что в каменном теле здания скрывается сердце из пламени и золота, воплощение неземной красоты.

Они шагают к алтарю. Воздух пропитан благовониями, струйки дыма кольцами закручиваются в свете острых солнечных лучей, хор тихо запевает на латыни. Под ногами Лукреции лежит беломраморная надгробная плита с барельефом умершего; глаза его закрыты и почти стерты множеством ног, а тело совсем немного выступает над полом — кажется, что оно наполовину погружено в воду. «Вот уж странное место для надгробия, — удивляется Лукреция. — Пол в церкви! Все по тебе топчутся, тревожат твой вечный покой».

У алтаря стоит группка людей во главе со священником в бело-золотом облачении до самого пола. Ног священнослужителя не видно, он будто двигается на колесах или парит над землей.

Лукреция улыбается про себя, ибо в таком божественно-прекрасном месте ей ничто не угрожает, здесь не может произойти ничего дурного; ее до краев переполняет благоговейный восторг. Воображение превращает прозаичные деревянные балки под крышей в невесомые, сотворенные из света. Краем сознания она отмечает, как отходит в сторону отец, а ее руки галантно, однако решительно касается чужая рука. Длинные пальцы, широкая теплая ладонь. Черные волосы на ней растут в одну сторону: они похожи на колосья, согнутые ветром, а принадлежит рука высокому мужчине рядом с ней.

Лукреция ахает, всколыхнув фату. Значит, это Альфонсо. Стоит рядом и ждет начала церемонии. А она, дурочка, и не догадалась сразу! Альфонсо, герцог Феррары, заберет ее в свой замок заодно с вещами и приданым. Он правда здесь, он ей не привиделся.

Над головами новобрачных держат меч, затем Альфонсо завязывает на талии Лукреции золотой cintura[33], тяжелый от рубинов и жемчуга. Потом жених встает и надевает на пальчик Лукреции кольцо, затем еще одно и еще. На третьем изображен его фамильный герб — расправивший крылья орел. Оно чуть великовато, и Лукреции приходится согнуть палец, чтобы не соскользнуло. Какая непривычная тяжесть… Козимо протягивает Альфонсо серебряное блюдо и boccale[34]. Мужчины обмениваются церемонными поклонами.

Альфонсо передает дары своему человеку, поворачивается к Лукреции и поднимает ее фату все выше и выше. О, можно свободно дышать и все видеть! Ничто не застилает глаза, ничто не мешает жадно вбирать в себя каждую мелочь в церковном зале, вдыхать насыщенный благовониями воздух, нет больше преграды между Лукрецией и миром, между Лукрецией и этим малознакомым мужчиной перед ней.

Священник объявляет начало мессы, и Альфонсо становится лицом к алтарю. Спохватившись, Лукреция повторяет за ним.

Слова на латыни волной прокатываются над головами и возносятся к потолку. Лукреция никак не может собраться с мыслями, даже понять священника она не в силах. Выхватит слово-другое — «Отец», «душа», «союз», — но неясно, откуда они взяты и как связаны с остальными словами. Церемония очень серьезная, и положено ей внимать, однако Лукреция уголком глаза рассматривает Альфонсо: коричневые туфли, очертания стопы под начищенной кожей, изгиб стройной лодыжки в чулке, блестящие серебряные запонки. Волосы у него темные и чуть длиннее, чем у знакомых ей мужчин, даже падают на глаза. Память ее не подвела: он и правда высокий и широкоплечий, как настоящий солдат. Ее макушка едва достает ему до плеча.

Он тянется к кубку и передает Лукреции, а она прислушивается к дыханию жениха, шуршанию его одежды.

Священник забирает у Лукреции букет, соединяет руки новобрачных и знаком велит повернуться друг к другу лицом. Опять непонятные слова; Лукреция улавливает только «мужем», «женой» и «не разлучит вас». Свершилось: она замужем, и ничего не попишешь. Она стала другой — а какой, пока неизвестно; имя у нее теперь новое, и дом тоже. Отныне она принадлежит этому человеку и ожидает увидеть в его взгляде мрачную серьезность.

Но нет! На лице Альфонсо, герцога Феррары, иные чувства. Он проникнулся важностью церемонии не более, чем она. Заглянув в глаза невесты, он улыбается уголками губ и едва заметно косится на священника (тот все твердит о Боге и христианском долге), потом чуть приподнимает брови.

Он явно забавляется и смотрит на нее, как на сообщницу. «До чего занудный! — говорят его глаза. — Поскорее бы уже закончил!»

Станцуй Альфонсо на алтаре, Лукреция не так удивилась бы. Она невольно расплывается в улыбке.

Они еще не рассоединили рук, и он сжимает ее пальцы. А еще чуть-чуть морщит нос, будто мышка! Точно так же, как давным-давно, на зубчатой стене. «Неужели ты помнишь? — так и подмывает Лукрецию спросить. — Помнишь меня и ручную мышь?» А еще: «Не жалеешь, что не Мария стоит в этом платье, держит тебя за руку? Не злишься, что вместо нее — я?»

Хотя к чему спрашивать? Они уже идут к выходу через золотистые арки света, по алым плитам пола и мраморным надгробиям, через высокие двери; Альфонсо берет ее под руку, и все чувства до того обостряются, что она слышит потрескивание вышитой ткани его рукава, ощущает напряженную работу мышц под одеждой.

Выйдя на крыльцо, Альфонсо машет толпе, и Лукреция следует его примеру. Фата отброшена, солнечные лучи играют на ее лице, и горожане радостно кричат, размахивают флажками и платками под хмурым взглядом отцовских стражников. Альфонсо кивает флорентийцам, его черные волосы блестят. Он поворачивается к Лукреции и впервые заговаривает с ней.

— У вас еще осталась картина с куницей-белодушкой?

Вот первые слова ее мужа.

— С la faina? Конечно! — восклицает Лукреция. — Она мне очень дорога. Я поставила ее на прикроватный столик. Как просыпаюсь, первым делом вижу вашу зверюшку.

Герцог с любопытством ее разглядывает, улыбаясь уголками губ.

— «Зверюшку»? — переспрашивает он.

Лукреция кивает.

— Я решила, что куница девочка.

— Как думаете, ей хочется уехать из Флоренции в Феррару?

Лукреция поднимает глаза на этого человека, ее мужа, который два года назад нарушил традицию и вместо своего портрета прислал ей картину с куницей, отметил и запомнил любовь Лукреции к животным — к той мышке с розовым носиком! — и подарил ей первую в ее жизни картину.

— Да. Думаю, хочется.

И вот, на ступенях церкви Санта-Мария-Новелла, Альфонсо берет Лукрецию за руку, а лучи солнца освещают их обоих, толпу зевак, каменные плиты пьяццы, зубчатые стены палаццо, улицы, канавы и арки, красные крыши города и все холмы, деревья и поля вокруг.

Выжженная земля

Fortezza, неподалеку от Бондено, 1561 год

Кто-то сидит у ее постели и ласково успокаивает. На лоб ложится рука, отводит волосы, подносит кубок ко рту, и в него льется вода, холодным ручейком скользит внутрь.