Наталья Нестерова - Стать огнем Страница 23

На третий занос в парилку со Степанова лба по площадке громадного носа закапало.

— Эт, прошибло! — обрадовались мужики.

И отходили Степана вениками так, что он превратился в громадного вареного рака. На улицу вытащили, за ноги-руки взялись, раскачали — и в сугроб закинули. Степан провалился в снег на полметра, рычал и дрыгал конечностями, смеялся и проклинал товарищей. Краешком памяти мелькнуло, как Василия Кузьмича в первый раз в сибирской бане парили… Чуть не сварили доктора…

— Я вам! — поднялся Степан и с кулаками пошел на мужиков.

Бабы по домам сидели, но, заслышав вопли, на улицу повыскакивали. Издали смотрели, головами качали, в кулачки смеялись. Нагие мужики затеяли ребячью потасовку на снегу. А на улице-то морозище! Впрочем, женщин это не пугало. Сибиряки простудами не страдали. На памяти матери Степана или его жены Прасковьи он никогда не хлюпал носом и горлом воспаленным не маялся.

«Светлый путь»

Создавая свою коммуну, Степан избежал ошибок, из-за которых пострадали многие товарищества по совместной обработке земли (ТОЗы). Они сгоняли скот на общие дворы, где за ним не было надлежащего ухода. Начинался падеж, процветало воровство. Та же картина и с птицей. В деревне Бугалы согнали в одно неприспособленное место более тысячи кур, уток и гусей. Когда опомнились и обратно по дворам вернули птиц, ее меньше половины осталось. В коммуне «Красный путь» открыли общественную столовую, и каждый день забивали из общего стада одного-двух бычков. Два месяца сытно питались, пока не уразумели, что стадо тает стремительно. Были еще хитрованы, что вступали в ТОЗы, внося в общий котел по минимуму. Скажем, у него было восемнадцать коров, десять рабочих лошадей, сорок овец, а в коммуну пришел с одной лошадью и одной коровой.

Степан мог бы привести десятки примеров безхозяйственности и плохой организации труда — насмотрелся, пока был председателем сельсовета. Он много думал-передумал, посоветоваться-то не с кем было и прочитать негде. Начал с того, что выхлопотал под коммуну «Светлый путь» участки отличной пахотной земли и пастбищ, заручился ссудами на строительство. Усадьба «Светлого пути» располагалась в деревне Масловка, в пятидесяти верстах от родного Погорелова, на подворье раскулаченного тысячника Маслова. Степан к экспроприации богатств Маслова никакого отношения не имел, но как только прослышал, сразу в голове звякнуло: «Самое то!» Выставил круглосуточную охрану вокруг усадьбы, чтобы тысячника Маслова прихлебатели не пожгли, и помчался в Омск оформлять документы на владение для коммуны.

В начале их было двадцать семей. Отобрал-то Степан тридцать — по разным деревням и селам нашел крепких надежных семейных мужиков, но десятерых с ходу сагитировать не удалось. Но они потом тоже вступили в коммуну. С каждым Степан говорил лично и не по разу. Затем собрал мужиков в Масловке, показал угодья, имеющиеся постройки, поделился своими планами по их переделке или расширению.

Более всего Степана мучил вопрос, как избежать несправедливости уравниловки. Ведь вступали в коммуны с неравным добром — у одного шесть голов тяглового скота, пяток овец; у другого три коровы и десяток отличных рабочих лошадей, а его жена птицы развела — на пруду бело. Один трудится истово, другой ленится, не хочет «на всех» горбатиться. Эта проблема разрешилась, когда случилась большая удача. Удачу звали Андрей Константинович Фролов.

Степан заприметил его, счетовода в заготконторе, давно. Есть люди, которые с первого взгляда внушают уважение к себе, хоть и нет у них представительной внешности. Сорокалетний Андрей Константинович, щуплый, востроносый, со впалыми щеками, узкими нервными губами, всегда был одет в костюм-тройку с белоснежной рубашкой и галстуком, на носу сидели круглые очки в металлической оправе, за ними прятались добрые и одновременно настороженные глаза.

Как-то заехав по делу в заготконтору, Степан стал свидетелем бурной перепалки председателя заготконторы, известного прохиндея, с Андреем Константиновичем.

Счетовод, бледный, точно заиндевевший, сидел за столом, усеянным бумагами. Председатель, красномордый от гнева, размахивал руками. Начала ссоры Степан не захватил, конец услышал.

— Милостивый государь! — цедил Андрей Константинович. — С цифрами не поспоришь.

— Государи кончились в семнадцатом году! — разорялся председатель. — Теперь товарищи!

— Товарищем вы мне вряд ли станете. И липовых отчетов я подписывать не буду! Покорный слуга!

Разъяренный председатель выскочил из кабинета.

Андрей Константинович несколько секунд сидел молча, поджав губы, которые, похоже, тряслись. Потом повернулся к Степану:

— Что у вас?

— У меня коммуна, — вдруг выпалил Степан, напрочь забыв, зачем пришел.

Стал рассказывать, то несвязно, торопясь, то останавливаясь, уточняя, приводя примеры. Про коммуны нынешние и богатые крепкие сибирские артели в старое время, про ошибки и про перспективы новой формы хозяйствования, с помощью которой только и можно накормить страну. Поделился даже своим главным сомнением — как избежать неравенства при вступлении в коммуну.

— Это как раз просто, — сказал Андрей Константинович. — Необходимо установить своеобразный ценз на вступление. Скажем, пять коров, десять лошадей или сколько-то овец и еще чего там последует в общее пользование. У того, кто не способен внести полный ценз, будут произведены постепенные урезания из заработной платы.

— Дык как пересчитать-то коров на овец, на семенное зерно, плуги и прочее?

— Определив их условную стоимость.

— Ах, какая светлая мысль! — восхитился Степан. — Сам-то я не додумался. Ведь при такой организации стимул возникает аграмадный! Мужик станет жилы рвать, чтобы стать полноправным членом обчества, артели… тьфу-ты, разволновался! Коммуны! Раньше в Сибири Обчество было, чтоб в него вступить, надо было доказать… и в артелях промысловиков распределение по труду… Ах, любезный вы мой Андрей Константинович!

— Я не понял, зачем вы мне про все это рассказываете… — нахмурился счетовод.

— Дык идите к нам! Главным счетоводом, или как по-другому должность назовем. Зарплату положим. Не знаю какую, но, клянусь, постараемся не обидеть! — Степан замер, страшась получить отказ, понимая, что без правильного планирования и учета коммуна обречена. Учитывать и подсчитывать мог только образованный человек. Где его найти? Вот — сидит перед тобой, хмурится. Сейчас откажет с какими-нибудь дворянскими словечками: «покорнейше благодарю, весьма польщен…»

— Неожиданное предложение, — сказал Андрей Константинович. — Мне нужно посоветоваться с женой… А вот она сама. Уже обед?

Он встал, когда в комнату вошла женщина в оренбургской шали, повязанной поверх бархатной шляпки, в темном пальто, отороченном серебристым каракулем. В руках она держала корзину с крышкой. Очевидно, обед супругу.

— Позволь тебе представить… э-э-э, — замялся Андрей Константинович.

— Степан Еремеевич Медведев, — поклонился Степан, — председатель коммуны «Светлый путь», то есть еще не председатель, не выбирали, организатор я.

— Моя супруга Ирина Владимировна. Представь, Ира, зовет в свою артель на должность экономического управленца.

— Зову! Очень зову! От всего сердца!

Ирина Владимировна, как и муж, носила очки. Несколько секунд они смотрели друг на друга, точно вели мысленный разговор. За блеском очков Степану было не разглядеть выражения глаз.

— Это ведь в сельской местности? — спросила Ирина Владимировна. — Природа и чистый воздух?

— Великолепная природа! — заверил Степан. — Лес, луга, река, пруд — красотища. И воздух, конечно.

— Омск — ужасно пыльный город. — Ирина Владимировна поставила корзинку на стол. — На обед у тебя консоме и пирог с капустой, — сказала она мужу.

Степан понял, что его вежливо выпроваживают, но все-таки уточнил:

— Когда приступить сможете?

— Думаю, что мое увольнение из сей организации не за горами, — попрощался Андрей Константинович.

Фроловы были, конечно, белой кости, дворянской. И не сибиряки. Как их занесло в Омск, Степан так и не узнал. Ушлые бабы выяснили, что вроде и он, и она раньше в гимназиях преподавали. Он — математику, она — языки. И что был у них ребенок, девочка, умерла в пятилетнем возрасте от скарлатины. Постельное белье Ирина Владимировна стирала с белением и крахмалением. На стол мужу еду подавала (точно видели!) на нескольких тарелках фарфоровых, одна плоская, а сверху суповая, третья маленькая рядом — хлеб класть. Салфетка крахмальная (для одного раза пользования!) в кольцо засунута, по краям от тарелок по нескольку ложек, ножей и вилок серебряных.

Ирину Владимировну оформили учительницей, бывший сарай под школу оборудовали. Два класса: с восьми до десяти годков детвора и с одиннадцати до четырнадцати — всего семнадцать голов. Учебников не было, бумаги и карандашей не достать, как Степан ни старался. Дети писали между строчек в старых книгах, которые раздобыли, когда скит старообрядцев под снос пошел, и на листах, выдранных из толстых амбарных книг — архива Погореловского Обчества, который Степан перевез в Масловку.