Виктор Шкловский - О мастерах старинных 1714 – 1812 Страница 23

Господин Парадиз говорил взволнованно.

– Сладостен ветер свободы! – закричал он.

Воронцов ответил спокойно:

– Англия преградит ему дорогу. Мой милый Парадиз, вы наивны, я могу вам дать другой и новый материал для вашей статьи, и вы используете его в следующем номере.

– Использую, – сказал Парадиз недовольно, – если он направлен к свободе и добродетели.

– У меня был вчера любопытнейший разговор со шведским послом, которого лишили английской субсидии. Посол барон Нолькен, подойдя ко мне на приеме во дворце, спрашивает с тревожным видом, зачем наша галерная эскадра вышла из Кронштадта. «Для практики в гребле, – ответил я. – Галеры вооружены, и нужно, чтобы люди не ели даром хлеб…» – «Но зачем вы вооружились?» – «Затем, что вы вооружились тоже!» – «Но мы и не думаем напасть на вас». – «Мы в этом уверены, потому что на каждую вашу галеру вооружаем две своих и на каждый ваш корабль – два корабля».

– Что ответил барон?

– Вы знаете, он ответил мне с неожиданной дерзостью: «Любезный граф, есть способ нам навсегда сдружиться». – «Скажите про него». – «Вы так раскинулись и у вас так много земель, что вы можете немного подвинуться: пусть ваш двор уступит нам Вильмантрам и Нислот, и Швеция никогда больше не будет воевать с вами». – «Вы очень скромны в ваших просьбах, барон мой, – сказал я. – Почему вы не пожелаете еще Выборга?» Барон ответил: «Я говорю не шутя: у Швеции есть общее дело с Россией – английское железо плавится на каменном угле, оно может вытеснить и шведское и русское. Это важнее городов». – «Барон, я забуду о том, что вы мне говорили. Все это ведь только шутки, а наш двор не любит шуток. Итак, все останется тайной для нашего двора».

Обратите внимание, мой дорогой Парадиз, я не обещал хранить эту тайну от английской печати. Пишите что хотите. А если вы хотите сохранить тайну, то пускай в статье говорят друг с другом два китайца. Англичане понимают китайские разговоры, когда разговор касается английских выгод.

– Я ухожу, – сказал Парадиз. – Материал, который вы мне дали, интересен. Но, граф, напрасно вы не верите в будущий союз Франции и России. Россия будет другом свободы.

– Прощайте, мой дорогой Парадиз.

Вошел отец Яков.

– Вас господии Сурнин ждет.

– Господин?

– Сурнин Алексей Михайлович, – повторил отец Яков.

– Еще и Михайлович? Позовите Алешу.

Алексей Михайлович, хорошо одетый и спокойный, вошел.

– Ваше сиятельство, – сказал он, поклонившись, – настойчиво прошу о возвращении в Россию.

– Почтеннейший, – сказал граф, – просьба твоя не дельна. Да ты садись.

– Спасибо, ваше сиятельство.

– Друг, – сказал граф, – чем тебе плохо? Жалованья ты получаешь от хозяина своего свыше двухсот гинеев. Никто из инженеров трети того не имеет, уважение, значит, ты видишь от всех полное. О тебе скоро весь Лондон будет говорить. Да ты садись, Алексей Михайлович, что ты у дверей стоишь?

– Спасибо, – сказал Сурнин, садясь.

– Будем говорить откровенно, – сказал граф. – Такие люди, как ты, поддерживают уважение к нашей стране и мне здесь нужны.

– Ваше сиятельство, – ответил Сурнин, – где мне… Суворов наш уважение поддерживает. Я думаю, в Лондоне скоро по-русски научатся говорить.

– Ты куда же торопишься, Алексей Михайлович? Живу же я здесь и домой не прошусь!

– Ваше сиятельство, как полагаю я по чтению газет, великие будут в мире войны, и нужно будет России оружие. А я и Лев Фомич работаем по станкам, значит, нам тоже дело есть.

– Что, и Сабакин пришел? – спросил граф.

– Дожидается, – ответил отец Яков.

– Куда ты, Сурнин, торопишься? – продолжал граф. – Вот небось Леонтьев не просится. Сидит здесь, говорят – за фабрикантову племянницу сватается…

– Яков Леонтьев вашему сиятельству челом бьет и просит слезно, чтобы пустили его в Тулу работать на родном заводе.

– Как думаешь, отец Яков, пустим в Россию Леонтьева? Его голова, его риск, а нам он здесь не нужен.

– Несамостоятельный он, ваше сиятельство, человек: скажет – соврет, вещь возьмет самую нужную – потеряет, да еще нагрубит.

– Мастер хороший Леонтьев Яков, – сказал Сурнин, – дома он нам сгодится.

– Не докучай, сын мой, его сиятельству! – гневно сказал отец Яков. – Не пущу, и просить графа не смей! В России своих бунтовщиков много. Я ему разрешу, а скажут, что это подсыл бунтовского человека. Твой Яков во Франции мотался, Бастилию брал! Нет ему возврата!

– Пусть будет так, отец Яков. Зови Сабакина.

Вошел Лев Фомич.

– Что вы меня все покидаете? – сказал граф. – А я все о вас в Санкт-Петербург написал. Думаю, что скоро вам жалованье пришлют.

– Домой отпустите, ваше сиятельство, – ответил Сабакин. – Читал я, что Кулибин мост в один пролет через Неву ставит. Это значит, что сорок сажен. Значит, надо бить сваи. А у меня для этого машина есть. Да станки я кое-какие измыслил. Голова моя может пригодиться.

– Надо ли тебе, Сабакин, ехать? – спросил граф. – В России тебе быть нездорово.

– Ехать мне надо, ваше сиятельство, – сказал Сабакин. – Время, ваше сиятельство, смятенное, могут дороги прерваться. Мы газеты читаем. Дороговизна в Англии. Опять-таки в городе говорят, что весь товар скупают французские миллионщики, народ волнуется. Очень мне помочь хочется, ваше сиятельство, фельдмаршалу Суворову и генералу Кутузову.

– Ты, милый, осведомлен плохо! Генерал Кутузов более не военный генерал: он скоро едет посланником России в Константинополь[8]. Он на мою помощь надеется, а не на твою, любезный.

– Наше дело – мастерское. Мы, ваше сиятельство, при станках… У меня машинки разные в памяти и в чертежах. А тут война, ваше сиятельство, будет: Англия с Францией воевать будут, а потом еще неизвестно, кто с кем, а нам оружие свое иметь надо.

– Я разрешение на твой въезд спрошу.

– Слезно прошу, ваше сиятельство. Детей у меня двое, детишки не совсем маленькие, надо их в школу отдавать. Открыта господином Николаем Петровичем Архаровым школа для малолетних. Боюсь, пройдут у детей лета без обучения.

– А я их тебе сюда выпишу.

– Ваше сиятельство, человек я бедный, отпустите меня. Газету я читаю, разные мысли у меня, мне к дому надо: может быть, там машина моя будет работать,

– Слушай, Сабакин, – продолжал граф, – тебе, может, лучше здесь оставаться? Ты этому Болтону друг, ты, может быть, сам из вольнодумных людей?

– Я Болтону, ваше сиятельство, не друг.

– Ты подумай, братец. Людовик, король французский, почти под арестом сидит и подписывает то, что ему мещане подносят. Я даже в голове его не уверен, а дворяне французские его не защитят – они сейчас к шпаге меньшую склонность имеют, чем люди из простого народа.

– О Людовике, короле французском, ваше сиятельство, мнений не имею, его дело иностранное.

– Ты, может, не знаешь про осуждение некоторых людей, неосторожно писавших. Написал человек книгу неосторожную. И вот приговорят его к четвертованию или же пошлют в Сибирь на десять лет для безысходного содержания.

– Я, ваше сиятельство, работаю по механической части и книжки пишу самые простые.

– А свою книжку «Малое здание» помнишь? Вот ты туда послал книжку о миросотворении, а ее уж и продают.

– Книжка простая, для самых малых детей.

– И Радищев сослан за книжку, а десятилетняя ссылка в Сибирь хуже смерти для человека, имеющего детей, которых он вынужден или покинуть, или, взявши с собой, лишить воспитания и будущности.

– За мной никакой измены нет.

– Сейчас мысли боятся, дорогой мой. Впрочем, поезжай. Так зачем ты едешь? Воевать, что ли?

– Войну предчувствую. Хочу машины делать, оружие.

– Ну, сговорились. Поезжай, но в Москве и Петербурге жить не настаивай, держись где-нибудь в тишине при деле. Справку о тебе я дам самую добрую. Кстати, любезный, тебе сто фунтов стерлингов присланы по свидетельствованию нашему за отменные твои успехи, – сказал граф.

– Изъявляю ее величеству чувствительную благодарность. Куплю я на те деньги нужный инструмент, а ехать надо.

– Останься на год.

– Отпустите, ваше сиятельство.

– Ну, письма я пошлю через Сурнина на все адреса, а ты в Пермь, что ли, поезжай, там поживи при моих заводах.

Светлейшему князю Потемкину граф Воронцов написал с первой почтой письмо, самое лестное для Сурнина. Он говорил в письме также про то, что в Лондоне все уважают туляка.

В Тулу, наместнику Кречетникову, граф Воронцов написал:[9]

«…Якова Леонтьева хвалить не буду. Сей бездельник бегал во Францию и вообще ведет жизнь беспорядочную. Жизнь же Алексея Сурнина с самого его прибытия в Англию заслуживает всяческого одобрения: всегда трезв, честен и неутомим в приобретении успехов для пользы России.

Одним словом, я не могу довольно нарекомендовать Сурнина милости Вашего превосходительства, а прошу, как вы любите отечество и неусыпно стараетесь в пользу оного, не упустить сего случая доставить Сурнину способ привести в действие его знания, чем и ваше патриотическое расположение прославлено будет навсегда, и отечество приобретет несказанную пользу. Прошу покорно определить к Сурнину несколько мастеров и помощников, поручить их ему в команду и дать ему способы и волю привести в достоинство свое знание, из чего и плоды его вам видны будут. Прошу также взять его в особливое ваше покровительство, дать ему награждение таковое, которое могло бы послужить примером для тех, кто, будучи посланы вне отечества, ведут себя порядочно. Уверен, Ваше превосходительство, что оставшийся здесь бездельник Леонтьев, если бы не пропивал, мог бы вырабатывать здесь около ста гиней в год, а если бы Сурнин остался здесь, то с его трезвенностью и прилежанием легко мог бы выработать двести гиней, что на наши деньги составляет 1600 рублей. Если господин Сурнин по милости Вашего превосходительства удостоен будет надлежащего одобрения, то ни за какие деньги того купить нельзя будет, что от него в короткое время оружейники приобретут».