Альберт Брахфогель - Рыцарь Леопольд фон Ведель Страница 23

— Гораздо лучше, если бы господин Мориц жил вместо вас. Это был единственный князь, который нам мог помочь в теперешнее трудное время!

— В этом доме не должно быть споров, — прервал их Коппе. — Если мы даже принадлежим к разным евангелическим обществам и исповедуем различные учения, то у нас все-таки один общий враг — римская тирания. С милостивого дозволения курфюрста мы собрались в Виттенберге для примирения и единства, если наше дело удастся, то будет созван общий протестантский собор для полного установления братства. Вы, граф, много потрудились для этого дела, и я не могу подумать, чтобы вы рассорились с человеком, который хотя и поступил преступно, но это было вызвано жестокой казнью отца и гибелью всего семейства.

— Хорошо, пусть совесть каждого отвечает за его поступки. Я приветствую вас так же, как и остальных, господин Коттериц. — Мансфельд молча наклонил голову и протянул руку Ланге. — Мы с вами не виделись с самой свадьбы Оранского.

— И я боюсь, что мы видимся в последний раз. Я теперь очень нужен в Нидерландах. Это, кажется, наш певец Леопольд фон Ведель? Здравствуйте, молодой господин. Я и теперь с удовольствием вспоминаю ваши прекрасные слова: «Оранский зовет! Мое сердце рвется к нему! Оно навсегда должно принадлежать ему!».

Бог знает, что будет, граф, но я, во всяком случае, хочу помочь принцу восстановить свободу в моем несчастном отечестве или пасть от ярости Филиппа Испанского.

Он смущенно пожал руку Мансфельда, кивнул головой Леопольду и указал ему на место около себя. Остальные господа все уселись вокруг дубового стола. С участием рассматривал юноша последних мужей из той фаланги, которую собрал около себя Лютер своим словом о свободном вероисповедании. Несмотря на все неудачи при княжеских дворах, Леопольд с жаром, свойственным его возрасту, верил, что бескорыстию этих великих мужей удастся сделать то, чему постоянно мешали равнодушие и политическое тщеславие.

— Позвольте мне, господа, сказать слово, — начал Леонард Коппе, вынимая из складок своего сюртука старинную Библию. — Я начну первый, потому что я более всех вас знал покойного доктора Лютера, его дух и поступки всегда были известны мне.

— Вы справедливы, — согласился граф.

— Но я хочу первый согласиться на все, что поведет к спасительному единству.

— Всякое спорное учение должно быть оставлено, теперь мы идем все к одной цели. Не здесь решать, кто справедлив: лютеране, филипписты или кальвинисты, мы все протестанты против римского насилия и папских притеснений! Поэтому я раскрываю Библию Лютера на первой главе Иоанна: «В начале было Слово!». На эту Библию, носящую собственноручные пометки нашего покойного друга, Мартина, Библию, бывшую первым немецким изданием Божеского Слова, на нее возложим мы руки, как братья, и поклянемся оставить всякое различие и все споры до того времени, когда будет побежден общий итальянский враг. Тогда будет время решать, что лучше удержать и что лучше отбросить в католицизме.

Все встали. Все положили руку на писание. «Да будет так!» — единодушно прозвучали их голоса.

— Хорошо, друзья! — воскликнул Мансфельд. — Мы покажем, что если князья были ленивы и равнодушны к Божеским делам, то народ восстанет за истину!

— Мы теперь должны разобраться, — продолжал Коппе, — какие нам остались пути для осуществления единства, завещанного нам Лютером. Нам нужно выбрать также средство для ниспровержения папского могущества!

— Этого мы никогда не выполним, если будем надеяться на чужую помощь. Мы должны рассчитывать только на свои собственные головы и собственные кулаки! — пламенно воскликнул Ланге. — Нам много неутешительного писал граф Мансфельд о том, что творится при немецких дворах. Германия много выиграет для своей свободы, когда новое умение победит в Нидерландах и во Франции и Филипп Испанский получит достойную награду за свои дела. Этим странам должны вы подать руку помощи! Уже развевается красный лев, как знамя нидерландской республики, пусть восстанет Германия и мы, в свою очередь, поспешим на помощь к вам!

— Впрочем, есть еще другой, более короткий путь, — прервал его Коттериц, — кроме того, он менее насильственный. Кто теперь захочет возобновить ужасные дни Томаса Мюнстера и Карлитанда, кто возьмет ответственность за все на свою совесть? Я и друг мой Вольфганг сообщим вам новость, в высшей степени удивительную, но, тем не менее, вполне верную. Небо рассудило послать помощь совершенно с другой стороны, откуда мы и не могли ждать, от императора!

— От императора?! От молодого Максимиллиана?! Из Гофбурга?! — воскликнуло все удивленное собрание.

— Выслушайте сами. Молодой император по своей воле прислал вчера сюда одного из своих доверенных советников, пригласил меня и господина Вольфганга, своих старых учителей в Вену. Он уже дозволил в Австрии свободное религиозное исповедание, издал эдикт, изгоняющий иезуитов из империи и нас приглашает для распространения протестантства в Австрии. Если глава Германии добровольно делает это, то неужели весь народ не примет с восторгом эти постановления? Неужели, наконец, князья не последуют его примеру? Иначе они потеряют все свое могущество и всякое уважение!

Ланге покачал головой и засмеялся.

— Я что-то сомневаюсь, чтобы воля императора Максимиллиана была постоянна и верна. Новые любят быть кроткими и послушными, а позже они опять одумываются!

— Я же вовсе не спрашиваю, — воскликнул Коттериц, вскакивая с места, — постоянна ли воля Максимиллиана, а спрашиваю вас, хорошо ли вы обдумали это дело? Неужели вы не знаете, что происходит в Венгрии?! Неужели вам не известно, что полумесяц все более и более занимает владения империи и император без государства ничего не может сделать с ним? Германия неохотно раскрывает свои кошельки, а князья вовсе не имеют желания идти на помощь императору. Тут скрывается очень тонкая хитрость, монарх не надолго поможет делу Лютера в Германии, и таким образом нас затащит к себе в войско!

— Если же император серьезно обдумал начатое дело, о котором вы сейчас сообщили, господин Китреус, — сказал Ланге уже гораздо более спокойнее, — пусть он сначала прекратит злодеяния Филиппа Испанского в Нидерландах, и тогда мы совершенно поверим ему!

— Ланге, — начал доктор Вольфганг Калига, — я слишком уже стар, чтобы дожить до такого отдаленного спасения Германии Нидерландами, — но мои года еще позволят мне увидеть восстановление Евангелия в Австрии. Если император выступит против дона Филиппа, мусульмане успеют занять Богемию! С такими политиками, как вы, ничего не поделаешь. Как старый воспитатель его императорского величества, я объявляю, что дело, задуманное Максимиллианом, непременно будет исполнено. Вы говорите, что он нуждается в помощи государства в борьбе с турками, но мне кажется, что в Германии еще много христиан, многие князья и народы охотно встанут под имперское знамя, и для этого глава Германии вовсе не должен становиться лицемером и обманщиком своих католических и протестантских подданных! Помощь требуется, но от всех, кто верит в Христа, Бога. Дать свободу учению Лютера в Австрии, — это еще далеко не значит победить. Вот императорские пригласительные письма мне и Китреусу, завтра мы едем! Вскоре вы услышите, что, несмотря на известные препятствия, наше дело удается: император без помощи государства распространит свободное слово. С краской на лице вы тогда сознаетесь, что в то время, когда немецкие князья были глухи и слепы, Максимиллиан II распространял мысль Лютера среди нас. Вы увидите, что человек, без которого Писсауский договор был невозможен, сделавшись императором, зажег по всей Германии свет новых, свободных идей, в то время, как старые идеи снова начали овладевать нашими сердцами!!!

Быстро и восторженно сказал это Вольфганг Калига. Остальные молча просматривали письма императора.

— Эти письма, господин Вольфганг, говорят сами за себя, — начал Ланге. — Было бы несправедливо сомневаться в них, мы совершили бы преступление, если бы отвергли добро, исходящее из могущественных рук, хотя в помощи их мы и не убеждены вполне! — Знаете ли вы, кого мы теперь представляем? Мы, подобно двенадцати апостолам, должны отвергнуть Иуду и обращать всех язычников на путь истины. Пусть всякий из нас помнит это и поступает сообразно своему предназначению. Мы обещали друг другу согласие, теперь же каждый может действовать по своей воле и делать добро по своим силам!

— Я думаю так же, — сказал Мансфельд.

— Это — самое верное, сбить общего врага на всех пунктах! Вас, Губерт, зовет Оранский. Идите и принесите ему новое известие. Вы оба, Вольфганг и Давид, идите в Австрию и проложите там широкий путь к свободе. Но не забудьте сказать императору, что если под его пурпуром действительно скрывается свободное слово, то это слово не должно залиться кровью его единоверцев в Нидерландах и во Франции. Я останусь в Германии, буду повсюду разглашать об императорском посольстве и примером Максимиллиана пристыжу шмакальденских господ! Воистину, им лучше было бы всем лечь в Лохайской долине, чем сидеть спокойно теперь, когда даже Максимиллиан гораздо великодушнее их!