А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2) Страница 24

Казалось, это была девственная земля, которую кое-где ковырял древней сохой человек.

В бесконечной пустыне нищеты стояли столицы с их сказочными дворцами и помещичьи усадьбы, похожие на столичные дворцы.

А между тем необыкновенная весна была в полном цвету. В лесу не умолкал птичий разноголосый крик. Деревни утопали в распустившихся кустах черёмухи и сирени. Яблони оделись в белый наряд, бархатный зелёный покров трав ласкал взор.

Радищев подъехал к станционному зданию уже в сумерки. Станционный двор стоял на краю бедной деревни. Во дворе скучились экипажи, коляски и кареты проезжих, ямщики распрягали и запрягали лошадей. Важный лакей, в туфлях с пряжками, чулках, белой с золотом ливрее и шляпе с пером, стоял посреди двора, заложив руку за пазуху и глядя на дворовых людей, вынимавших из дорожного дормеза поставцы и чемоданы. На крыльцо выбежала простоволосая краснощёкая женщина с большим животом, крича:

– Мишка, где же ты, Мишка?

Из-за угла показался вихрастый мальчишка, обсыпанный веснушками, в синей рубахе и белых портках, меся загорелыми ногами пыль.

– Тебе чаво?

– Мишка, иди скорей самовар ставить, вот я тебе задам!

Радищев вылез из почтовой коляски, разгибая нывшую поясницу, отряхнул дорожный плащ и пошёл в станционную избу.

Грязная занавеска делила её на две части. В половине для приезжих за столом, покрытым белоснежной скатертью, сидели статский генерал, пожилой, лысый, без парика, в камзоле, миловидная молодая дама – его жена, нарумяненная, с подведёнными глазами и бровями и большой мушкой на щеке, и гусарский полковник – мужчина высокого роста, плотный и чрезвычайно воинственного вида. Серебро и хрусталь дорожных флаконов сверкали на столе вперемежку с бутылками и флягами с вином и блюдами с дичью. Денщик-гусар и два лакея прислуживали за столом. Гусарский полковник поглядывал на даму глазами охотника, который следит за птицей, но уже видит её общипанной и поданной к столу, и подливал ей вина, не забывая и мужа. Тот был уже наполовину готов и клевал носом.

В углу стоял второй стол, непокрытый, потемневший от грязи. За ним сидел бородатый купец, видимо старовер, в летней белой поддёвке и хлебал деревянной ложкой окрошку. Против него расположился какой-то бедный чиновник, глотая слюни и стараясь не смотреть ни на купца, ни на генеральский стол.

Радищев вышел на середину комнаты, не зная, куда сесть. В это время генерал икнул, встал и на нетвёрдых ногах, почтительно поддерживаемый лакеем, пошёл на свежий воздух. Гусарский полковник удовлетворённо посмотрел ему вслед и наклонился ближе к даме всем своим высоким корпусом. Радищев приподнял занавеску и глянул в хозяйскую половину. Большая печь, люлька, подвешенная к потолку, стол, скамья и деревянная кровать, застланная тряпьём, составляли всё её убранство. Беременная жена смотрителя качала люльку, в которой спал младенец. За её подол держалась девочка лет четырёх и большими чёрными глазами глядела на Радищева.

– Возможно ли, сударыня, присесть к вашему столу? – спросил Радищев, кланяясь, держа плащ в одной руке и шляпу в другой.

Женщина взглянула на него растерянно. Подобие улыбки появилось на её когда-то миловидном, а теперь оплывшем и грубом лице. Она перестала качать люльку и бессознательным движением начала оправлять свои растрёпанные волосы.

– У нас, ваше благородие, господа не кушают, пожалуйте на чистую половину.

Но Радищев уже шагнул к лавке, бросил на неё плащ и шляпу и приказал слуге, пожилому, степенного вида и чисто одетому человеку, вносить чемоданы. Пока ему разогревали самовар и накрывали на стол, несколько раз вбегал смотритель – худой, с землистым лицом и испуганными глазами человек. Он что-то прошептал жене, указывая головой на Радищева, – видимо, ему было стыдно за свою бедность.

Подали самовар; когда Радищев заварил чай и взял кусок сахару в руки, то увидел, что девочка уткнулась в подол матери и заплакала. Худые плечи её вздрагивали. Жена смотрителя большой, сильной, когда-то красивой, а теперь изуродованной вздувшимися венами рукой молча гладила её по голове.

– Чего она плачет? – спросил Радищев.

– Да вот боярского кушания захотела – сахару, мы-то его не видим, а проезжие иногда угощают, вот она и приохотилась…

Радищев встал, высыпал сахар в подол девочке. Она встрепенулась, бросилась за угол печки, и оттуда только сверкали её глазёнки и слышно было, как она грызёт сахар.

Стемнело. Слуга зажёг свечу и поставил её перед Радищевым. Скудный свет озарил убогую обстановку избы. Смотрительша длинным ухватом переставляла в печи чёрные закоптелые чугуны. Из-за занавески доносился раскатистый голос полковника, взвизгивание и смех его дамы, мерное похрапывание статского генерала, спавшего на расставленной походной койке. За окном послышался конский топот, крики, чьи-то голоса, хлопнула входная дверь. В избу вбежал смотритель, прикрывая руками голову, за ним влетел, звеня шпорами, огромный усатый драгун в каске с конским хвостом, пыльных ботфортах и с плёткой в руках.

– Лошадей, не то я из тебя дух вышибу!

Смотритель, загнанный в угол, бросился на лавку, отворачивая голову и стараясь не смотреть на страшное видение. Жена его вскрикнула и стала перед ним, как бы защищая телом своим мужа.

– Поверьте, сударь, – сказала она, обращаясь к Радищеву, – вот каждый день такая мука и страх от фельдъегерей этих… Нажрутся вина и лезут драться…

– Кто пьян? – вскричал драгун, ударяя плёткой по скамье, на которой сидел смотритель. – Я пьян? Я службу государеву сполняю… Я тебя, подлеца… – И он, не докончив фразы, мутными и пьяными глазами повёл вокруг.

Радищев вскочил и, ещё неясно отдавая себе отчёт в том, что он делает, бросился вперёд, вырвал плётку у драгуна и бросил её в угол.

– Извольте выйти отсюда вон! Приличный воин плёткой не допустит коснуться и любимого коня своего. Вы же с людьми приучены обращаться, как со скотами!

На шум приоткрылась занавеска, и показался полковник в расстёгнутом мундире. Дама его с испугом и не без любопытства глядела из-за плеча. Красивое лицо полковника изображало досаду, он крикнул:

– Я полагаю неудобным, сударь, чтобы штатская персона вмешиваться могла в распоряжения властей военных…

Драгун отдал честь полковнику.

– Ваше высокоблагородие, как мне его превосходительство генерал приказали…

Радищев обернулся к полковнику, в глазах его сверкало.

– Генерал не мог приказать ему избивать честных людей плетью… К тому же он пьян. Помимо сего, я не обязан вам объяснять свои действия…

– Как не обязан? – сказал полковник, застёгивая мундир и делаясь ещё более воинственным. – Ежели вы не желаете считаться с моими словами…

Радищев побледнел и шагнул вперёд:

– Не желаю. Может быть, вы хотите удовлетворения? Прокофий Иванович!

Слуга Радищева степенным шагом подошёл к нему и наклонил лысую голову.

– Я вас слушаю, сударь…

– Подай пистолеты!

Тем же плавным шагом ничему не удивляющегося человека Прокофий Иванович подошёл к вещам, раскрыл чемодан и вынул оттуда большой футляр, выложенный изнутри тёмным бархатом, на котором выделялась блестящая сталь дуэльных пистолетов.

Дама ахнула и отбежала в дальний угол комнаты, смотритель стоял, схватившись за голову, драгун застыл, раскрыв рот, жена смотрителя испуганно прижимала к себе девочку.

Радищев взял один из пистолетов в руку:

– Не угодно ли, господин полковник, я дворянин, кавалер и имею чин коллежского советника… Фамилия моя – Радищев…

Полковник бледнел всё более, с каждой минутой теряя свой воинственный вид. Это был один из тех придворных гусар, которые умирали только в постели от глубокой старости и получали ранения разве от неудачно разбитых бутылок шампанского. И теперь он вовсе не собирался окончить жизнь во дворе дрянной почтовой станции от пули сумасшедшего проезжего дворянина. Весь гнев его обратился на драгуна.

– Пошёл вон, дурак! – заорал полковник фельдъегерю таким голосом, что статский генерал вскочил со своей койки, вероятно думая, что это относится к нему, а девочка в люльке громко заплакала.

– Извините, сударь, – обратился он к Радищеву, – но я вовсе не намеревался задевать чести вашей. Что же касается меня, то жизнь моя принадлежит отечеству…

И он с достоинством повернулся и ретировался в чистую половину.

Радищев посмотрел ему вслед, усмехнулся, бросил пистолет на стол, потом обернулся к слуге:

– Убери и постели на лавке… – И, не раздеваясь, прилёг, завернувшись в плащ.

Вся империя была приведена в движение приготовлениями к путешествию императрицы. Двор, виднейшие вельможи, иностранные послы – все готовились к отъезду из столицы. По всему пути строились или восстанавливались дорожные дворцы, сгонялись лошади на почтовые станции, губернаторы, предводители дворянства и архиепископы проводили ночи за составлением приветственных речей. Потёмкин нервничал, уговаривал императрицу отложить поездку – не убедил и, рассерженный, уехал в Тавриду.