Виктор Андриянов - Полынь чужбины Страница 24

Трудно сказать, сколько развелось их тогда по Европе — в Берлине, Париже, Варшаве, Софии... В одной Чехословакии в начале 20-х годов насчитывалось 46 украинских буржуазно-националистических объединений и группировок. 12 националистических организаций действовали в 1926 г. в буржуазно-помещичьей Польше.

В союзы и общества объединились ревнители памяти государя императора Николая II, бывшие воспитанники Пензенской гимназии, ахтырские гусары... С десяток украинских эмигрантов создали «Товарищество святого Владимира — великого князя Украины-Руси». Наряду с мелкими группами, академическими и профессиональными кружками действовали крупные объединения с широко разветвленной сетью. Так, «Российский общевоинский союз», организованный в сентябре 1924 года, имел отделения едва ли не во всех крупнейших городах Европы, возглавляли его Врангель, Кутепов и Миллер.

«Акция помощи русским», как ее официально назвали, приняла в ЧСР государственный характер. В министерстве иностранных дел завели специальный отдел. Ежегодно на содержание эмигрантов выделялись огромные средства. За десять лет, с 1921-го по 1931-й, как свидетельствуют документы, на содержание белой эмиграции в Чехословакии было ассигновано более полумиллиарда крон. В Центральном государственном архиве ЧССР мы листали целые тома расписок за казенные подачки «Союзу кубанцев», «Донскому союзу», «Обществу грузинских эмигрантских студенческих организаций» и т. д. и т. п.

Лидеры эмиграции не уставали благодарить Масарика, «Целое поколение за границами своей родины готовится к новой творческой жизни в благодарной, семейной атмосфере Вашей заботы и на средства Чехословацкой Республики». Растроганный президент распорядился оригинал письма князя Львова оставить у себя, а для архива снять копию.

Словеса о «новой творческой жизни» прикрывали подготовку кадров для буржуазной России, на восстановление которой рассчитывали в европейских столицах. Таков был классовый смысл «Акции помощи русским». Ее организаторы, по точной оценке Г. В. Чичерина, рассчитывали на «восстановление у нас буржуазного строя» и готовили «к этому моменту государственных людей из белогвардейцев». Бенеш, продолжал нарком иностранных дел, «кормит и обучает государственных преступников, как бы содержит притон таковых».

Политика чехословацкого правительства по отношению к эмигрантам, говорил в палате депутатов Национального собрания ЧСР коммунист Карел Крейбих, есть не что иное, как создание великолепно организованных условий для существования здесь резервного войска... на помощь русской контрреволюции. «Почему эта эмиграция рассеяна до сих пор по Европе? — продолжал Крейбих.—Кто не желает вернуться в Россию?.. Не желают вернуться домой те... кто горит желанием организовать заговор против советского правительства».

2

Константину Найдичу зачли два семестра медицинского факультета, пройденных еще до семнадцатого года, в той далеко^ жизни, где сверкали купола Софии и тихий, чистый снег усыпал Золотые ворота, а погожими летними вечерами в Мариинском парке убаюкивала музыка духового оркестра. В той далекой жизни, где он после зимнего пикника в Дарнице мирился с политехником Рыбачуком в кафешантане «Аполло» на Меринговской улице. Больше всего сейчас ему хотелось тишины, какая бывает только на Владимирской, когда на ресницах, на губах тают стылые снежинки. Но тишины не было ни в университете, ни дома, на далекой окраине, где он снял комнатенку. Сокурсники-чехи получали стипендию едва ли не в два раза меньше и, пересчитывая кроны, косились на эмигрантов: «Нахлебники!» Хозяин дома — легионер, у которого, казалось бы, можно найти сочувствие, ворчал: мало вам дали красные, свалились теперь на нашу голову.

Найдич по давней привычке доверял пережитое только дневнику. И теперь еще —на расстоянии — Кочергину. Галлиполийская размолвка забылась. Кочергин рвался из Галлиполи, расспрашивал, какие учебные заведения открылись для эмигрантов в Праге. Найдич обстоятельно перечислял: русский юридический факультет, украинская экономическая академия, пединститут, украинский вольный университет... Перечислял и настойчиво звал Дмитрия в Прагу — душевное одиночество было невыносимо.

Наконец от Кочергина пришла весточка: отплываем в Варну.

Они плыли на судне, которое месяца за три до этого перевезло в Болгарию казаков с острова Лемнос. Обгоняя переполненный транспорт, над волнами пронеслась тогда телеграмма Врангеля, адресованная болгарскому правительству: «К вам едет банда дезертиров из моей армии, по преимуществу преступный элемент, большевистски настроенный, опасный для государственного порядка».

Казаки, коротая время, оставляли на стенах кают, на переборках послания будущим пассажирам: «Тут ехали товарищи с химической фабрики Врангель и К0 в Галлиполи, после того, как были перекрашены из белого в красный цвет», «Мы отвоевались. А ты?», «Из проклятой Кутепии еду в неведомую Совдепию и не сомневаюсь, что там лучше».

Кочергин читал прыгающие строчки, точно письмо, адресованное лично ему. А сам-то он куда плывет? Куда вынесет волна? Нет, он сам всегда выбирал дорогу. «Я в шестнадцать лет ушел добровольцем на великую войну,— думал Кочергин.—В 22 года командовал полком. Был популярен среди офицерства и солдат. Награжден высшими орденами. Но когда передо мной открылись карты, я вслух стал говорить, что нечего больше держать армию, что нужно забыть «царя-батюшку» и отпустить людей учиться, работать. Так меня начали «кушать». Сам Врангель подписал громоносный приказ о моем неповиновении». Кочергин едва заметно улыбнулся: «И вот я здесь вместе с Надей».

В Варне, едва сойдя на берег, они услышали о врангелевском заговоре, раскрытом болгарской контрразведкой. Газеты писали, что у заговорщиков конфискованы планы всех софийских казарм, складов оружия, почты, телеграфа, мостов, мобилизационный план армии Врангеля...

В порту, где Кочергин устроился подработать на первое время, все оурлило. Болгарские докеры наотрез отказались разгружать очередной врангелевский транспорт. Капитан судна бросился к казакам. Казаки митинговали. Как волна за волной, накатывались голоса:

— Врангель добивается восстановления в России тирании царя и помещиков...

— Не будем воевать с Россией!

— Навоевались!

Чем ближе узнавал Кочергин эмиграцию в Болгарии, тем больше убеждался в правильности своего решения. В том же порту болгарские докеры-коммунисты предложили отчислять часть заработка в пользу голодающих в России. Кочергин согласился первый. Врангелевские офицеры, теперь такие же грузчики, обрушились на него с бранью. Кто-то рванул и скомкал подписной лист. Вспыхнула драка.

— Господа! Господа! — надрывался Кочергин.—Мы же русские, мы даже в Галлиполи...

Ему не дали договорить, оттолкнули...

Через несколько дней Софию потряс выстрел. Подручный генерала Покровского, известного тем, что даже вешателя Шкуро считал либералом, выстрелил в упор в Агеева, одного из тех белых офицеров, кто открыто разошелся с белогвардей-щиной. Он возглавлял «Общеказачий земледельческий союз», добивался присылки делегации Красного Креста, которая занялась бы отправкой людей в Советскую Россию. Сам поехал в Москву. И вот — расправа, уже не первая.

Сотни эмигрантов провожали по софийским улицам гроб, покрытый красным флагом РСФСР. Хор казаков Гундоровско-го полка, отвергая запрещение начальства, отпевал покойного.

Через три дня после похорон казаки-земледельцы собрались на съезд. Над сценой они повесили портреты Ленина, Калинина и Буденного...

Встревоженные, смятенные ехали Кочергины в Прагу, куда им выхлопотал визы Константин Найдич. Он единственный и встречал их на старом вокзале с высоким расписным куполом.

Они спустились мимо чахлого скверика к трамвайной линии, поставили чемоданы... От шума большого города — лязга сцепленных по три трамвайных вагонов, грохочущих автомобилей, цоканья пролеток — у Нади даже голова закружилась.

— Я себя чувствую совершенной провинциалкой, впервые попавшей в столицу.

— Привыкнешь,— успокоил Кочергин, стесняясь признаться в таких же чувствах.

За «малый» билет они проехали одну остановку и вышли, чтобы пересесть на одиннадцатый маршрут, идущий в Стражнице, далекую по тем временам окраину Праги, облюбованную из-за дешевизны квартир эмигрантами и небогатыми студентами.

Ожидая, пока подойдет трамвай, Найдич тоном заправского экскурсовода знакомил Кочергиных с Прагой:

— Справа вверху — Национальный музей. Вниз за нами идет Вацлавская площадь — там мы еще погуляем...

— А коня кто это оседлал? — спросил Кочергин.

— Вацлав IV,—коротко ответил Костя, а Дмитрий подумал, что в любой столице встретишь каменного всадника.