Алоис Ирасек - Скалаки Страница 25

Юноша бодро шел проселком. Вновь показавшееся после долгого перерыва солнце немилосердно палило. Жара и духота предвещали грозу. Невозделанные участки и поля с тощими всходами озимых представляли печальное зрелище.

Несмотря на июль, низкий, чахлый хлеб до сих пор оставался на поле. И даже эти жалкие дары земли мешали убрать ненастье и господа.

Вначале Иржик шел вдоль леса, но потом повернул от него в сторону и полевыми тропками вышел на дорогу, ведущую к большаку. Вздыхая, глядел он на согнутые фигуры, которые словно что-то искали на пустом поле; он знал, что эти бледные, истощенные люди собирают пырей, чтобы сварить его вместе с крапивой и этим утолить свой голод. На краю тихой, словно вымершей деревушки Иржик увидел заброшенную крестьянскую усадьбу; через открытые настежь ворота виднелся пустой двор, на котором не было видно даже куренка. Крестьянин, видно, бросил свой дом и пошел побираться. А вот через дорогу плетется старушка попросить у соседей кусок хлеба. Ее сын ушел, и она, беспомощная, осталась одна. Из убогих лачуг доносится жалобный детский плач. Там за забором, окружающим сад, дети собирают под деревьями паданцы и с жадностью их едят. Эти несчастные создания с болезненно-бледными личиками и вздутыми животами тщетно пытаются насытиться. Их уже подстерегает смерть. Кругом раздается стук — это мелют древесную кору; из нее вместе с отрубями или мельничной пылью будут печь черные, несъедобные лепешки. Все это было хорошо знакомо Иржику. В этой деревне, как и во всех остальных, жестокий голод толкал людей на всяческие ухищрения. Они с жадностью ели распаренную крапиву и разные коренья. Каждая изба, бедная или зажиточная, являла собой страшную картину: на бедных постелях стонали больные, несъедобная, отвратительная пища подкосила их здоровье. Полунагие мужчины, женщины и дети умирали от голода, их мутный, умоляющий взор напрасно взывал о помощи.

Хозяйка богатой усадьбы, окруженная плачущими детьми, утешает их, что скоро вернется отец и принесет хлеб. Вот раздаются знакомые шаги, радостные дети бегут навстречу отцу. Отец жутко улыбается и бросает на стол кошелек, туго набитый деньгами. «Вот, ешьте, — говорит он глухо. — Нигде ничего не купишь, хлеба нет».

Иржик шел по деревне. Завидя его, люди закрывали двери, боясь, что он попросит кусок хлеба. Выйдя в поле, он отдохнул. Такую же страшную картину увидел он и в следующей деревне. У дороги, скорчившись, лежали и сидели опухшие люди в рубищах, с бледными, болезненными лицами. Они протягивали к юноше костлявые руки. Даже самое черствое сердце дрогнуло бы при виде такого зрелища. Иржик отвернулся, стараясь не смотреть на этих измученных людей, на их мутные неподвижные глаза.

Время приближалось к полудню, когда Иржик вышел на дорогу, ведущую из Находа в Ртыню. Очутившись на высоком берегу, он осмотрелся и, заметив внизу у белого камня в овраге согнутую фигуру, направился к ней. Это был его отец.

Когда-то блестящие и темные волосы Микулаша поседели. Его лицо осунулось, запавшие глаза были неподвижны, губы крепко сжаты. Став жертвой господской несправедливости, он должен был скрываться, жить в глуши в полном одиночестве и терпеть нужду. Он стал скрытным, недоверчивым, избегал людей. Единственное, что у него осталось, это неотступная мысль о мести и расплате.

Пока жив был отец, Микулаш в угоду ему сдерживал себя. Теперь отец покоился в земле, и Микулаш полностью отдался своей думе.

— Давно ждете? — спросил его Иржик.

— Только что пришел. Ну, как дела?

— Поешьте сначала, — и, достав из кармана ломоть хлеба, который дал ему на дорогу Балтазар, Иржик отдал его отцу. Тот с жадностью стал есть.

— Ну, а что сказал Салакварда?

— Передал вам поклон и велел поскорее прийти к нему.

— Так, гм, а ты говорил с ним о деле?..

— Говорил, но об этом и думать нечего. Он сказал, что теперь не время. На народ, мол, положиться нельзя.

— Так, значит, он тоже, как все, — вздохнул Скалак и нахмурился. — А там как живется? — спросил он после паузы.

— Плохо, очень плохо! У него-то еще ничего; пришел к нему при мне староста и посылал его на панское празднество.

— А он?

— Вначале отказался, но потом уступил и согласился послать свою воспитанницу. Она пойдет в процессии.

— У него есть воспитанница? И он пошлет ее в процессию? Чтоб князь выбрал себе какую-нибудь из этих девушек! — язвительно усмехнулся Микулаш. Иржик покраснел. — Значит, ничего не вышло, — продолжал отец. — Да, я так и знал! Эти люди сами себе помочь не могут, они только жалуются да молятся. Но бог оставил нас.

Он произнес это с горечью. Люди всегда пугались, когда в ответ на их жалобы он говорил: «Почему вы все терпите? Помощи ждать не от кого. Поднимайтесь на господ!» И Микулаш отвернулся от людей.

— Э, да это ведь Скалаки! — раздалось невдалеке. Отец и сын обернулись на голос. Неподалеку от них, опираясь на трость, стоял невысокий мужчина средних лет в синей куртке. У него было выразительное лицо с орлиным носом и сверкающими глазами. Несмотря на его простую одежду, было видно, что он из зажиточных крестьян.

— Здравствуй, Рыхетский, — приветствовал его Микулаш.

— Что, советуетесь? — спросил тот в ответ. — Эх, милый Скалак, дела плохи, а помощи никакой. Но у меня все же есть надежда. Через пять дней в замке начнутся торжества, на эти праздники приедет какой-то вельможа. Буду добиваться, чтобы он принял меня, и расскажу ему обо всем.

— А управляющий тебя за это в кутузку посадит.

— Меня, свободного крестьянина? Думаю, что вельможа поймет все.

— Он не лучше других, — усмехнулся Микулаш. — Сами увидите. Ничего нам не остается, как только…

— Этим ничего не добьешься. Поднимать народ теперь не время.

— Жди, когда настанет время. Еще хуже будет, — отвечал язвительно Микулаш. — Ладно, оставим этот разговор. — Он встал.

— Куда теперь?

— В лес, — ответил Микулаш.

Рыхетский сочувственно покачал головой. Иржик молча шел рядом.

Рыхетский был старостой из деревни Ртыня. В наследство от отцов ему досталась вольность, старинная усадьба-рыхта и должность старосты. Его настоящая фамилия была Нывлт, но все звали его Рыхетский. Он пользовался всеобщим уважением за свою рассудительность. Его не касалось тяжелое бремя, лежавшее на крепостных, над ним не тяготела барщина; он всегда защищал бедняков. Рыхетский не заискивал перед управляющим, не добивался его расположения и прямо говорил все, что считал нужным, и заступался за крестьян. К тому же он был грамотей, разбирался в книгах и не давал канцеляристам обманывать себя. Народ ему доверял во всем. Скалаков он знал с давних пор.

Дорогой Рыхетский рассказал о приготовлениях, которые ведутся в Находском замке в связи с вступлением молодого князя во владение поместьем.

— Там теперь дым коромыслом, паны из канцелярии с ног сбились. Уже начали съезжаться гости, молодые графы, все в бархатных расшитых кафтанах, в мундирах. А какие церемонии! Сколько одной дичи из господских лесов навезли.

— А народ умирает с голоду, — добавил Микулаш.

Вскоре показалась Ртыня, наполовину скрытая густыми деревьями; на краю, возле кладбища, стояла маленькая церквушка с деревянной колокольней, а перед ней каменная статуя царя Давида. Статую соорудили по заказу одного из предков Нывлта, служившего в Находском поместье. Напротив церкви, у самой дороги, среди раскидистых лип виднелась крыша большого деревянного здания. Это и была рыхта.

Рыхетский приглашал своих спутников зайти, но Микулаш с Иржиком направились в Матерницкую пущу, к лачуге, где скончался старый Скалак. Войдя в пустую избу, Микулаш сел, оперся локтями на колени и закрыл лицо мозолистыми ладонями. В последнее время Микулаш часто задумывался, но сегодня он необычно долго оставался в таком состоянии, и Иржик, собирая ужин, с удивлением посматривал на отца. Однако он удивился еще больше, когда Микулаш, вдруг выйдя из раздумья, заявил, что ему хочется посмотреть на торжества в замке. Лицо его было мрачно, когда, схватив сына за руку, он сказал:

— Обещай мне, Иржик, что ты сохранишь нашу веру, никогда не станешь на сторону господ и не примиришься с ними. Обещай мне это.

— Обещаю, — сказал Иржик, словно в забытьи. Изменившееся лицо отца, его волнение подействовали на юношу.

— Помни об этом, — сказал старший Скалак, — и не забудь о могилах Марии и деда, не забывай и о тех, кто явился причиной нашего несчастья.

Пораженный Иржик невольно спросил отца, что с ним. Но тот, ничего не ответив, велел сыну идти спать.

Иржик лег и быстро заснул, а отец еще долго бодрствовал и молился.

Глава тринадцатая

В ЗАМКЕ

После долгого затишья вновь ожил Находский замок, некогда древняя резиденция панов Смиржицких, а ныне собственность рода Пикколомини. Много гостей съехалось на торжества по случаю вступления молодого Иосифа Пикколомини во владение поместьями. Пятого августа 1771 года должно было произойти провозглашение его совершеннолетия и торжественная передача ему поместий вдовствующей княгиней Маркетой Катериной. Конюшни замка не могли вместить всех лошадей, которые доставили на торжества господ, двор был полон слуг и господской свиты, часть пришлось разместить в городе. За два дня до начала торжеств прибыл из Вены молодой князь с юной женой Марией Кристиной, княгиней Карачиоли. Среди прибывших, помимо чешских дворян, были и гости из Вены, во главе с камергером, представлявшим королеву Марию Терезию. Приехала также тетка молодого князя, графиня Франкенберг, со своей компаньонкой фон Стреревитц. Вскоре после злополучной охоты, в связи с отъездом графини в Вену, фон Стреревитц должна была покинуть замок, где в тенистой буковой беседке, у статуи Дианы, она провела столько сладких часов в объятиях молодого князя. Теперь, сидя в большой дорожной карете, рядом со своей госпожой, она подъезжала к Находскому замку и радовалась предстоящим торжествам. Она знала, что князь женился, что он влюблен в свою молодую очаровательную жену, но это не смущало сердце веселой любительницы амурных приключений. Там будут гости — молодые, изысканные господа, праздники, балы. А фон Стреревитц все еще была красива и пленительна.