Август Цесарец - Императорское королевство Страница 25

Это его любимая присказка. Он потирает руки и ни на шаг не отходит от Пайзла. Идут рядом, на минуту между ними воцаряется молчание.

— Ну, как ты? — прерывает молчание нетерпеливый Пайзл.

— Как прикажут.

Ответ банальный, Пайзлу он не нравится, ему кажется, что Петкович метит в него.

— Все так, как прикажут.

— Тебе виднее.

— Что виднее? Почему мне?

— Почему? Ну, например, ты знаешь, придет ли сегодня Елена.

— Елена? Думаю, нет. Не придет, это и ни к чему, сегодня или завтра я выйду отсюда.

— И ты? — удивился Петкович, словно услышал об этом впервые. — Ах да, ты говорил вчера. Я размышлял всю ночь и очень за тебя радовался. Поздравляю, Франё.

— Спасибо! — Неохотно и холодно Пайзл протянул ему руку.

— Значит, мы вместе, вместе. Я пойду к своим шахтерам. Хочешь со мной, Франё? Как было бы здорово основать рабочую партию, радикальную, антиреспубликанскую — только вместе с рабочими можно вести борьбу, но не против императора. Ну как, согласен? Сербия ведет войну и победит. Ее победа укрепит и нас в условиях монархии, только надо, чтобы сербы пришли к нам, укрепили и себя и нас. Ты радуешься, Пайзл.

Пайзлу скучно разговаривать с сумасшедшим о таких вещах. В сущности, его занимает другое: есть ли возможность, когда он выйдет на свободу, обмануть правительство, обвести его вокруг пальца? К Елене это никакого отношения не имеет. Но вопрос Петковича, придет ли Елена, заставил-таки его пожелать, чтобы она на самом деле пришла, чтобы была рядом. Кто знает, как долго это будет продолжаться? Пусть он снова переживет те муки, которые она ему доставила, — она прекрасна и в роли палача. Кто знает, его освобождение может затянуться. Ее приход полезен Пайзлу, потому что, во-первых, он хотя бы на краткое время отвлек бы ее от доцента и напомнил о себе — законном муже, и, во-вторых, убедил бы ее в том, что результаты ее хлопот в Вене не такие уж утешительные, чтобы считать ее спасительницей. Эти и многие другие размышления привели Пайзла к решению послать Елене письмо; тут же был найден и предлог — якобы из-за Марко. «Марко и вправду тяжело болен, хочет тебя видеть». Подействует ли это на нее, которая вчера отказалась увидеться с больным братом?

— Мое мнение, — нехотя выдавил он из себя, — для нас, хорватов, была бы предпочтительнее победа Турции. Но оставим это. Ты бы хотел увидеться с Еленой? Надо ей написать. Ты сам напишешь?

— Написать ей? Великолепно. Но лучше бы ей написал ты. И, пожалуйста, извини, что не пришел вчера, когда она хотела меня видеть. Она звала меня, давно я не видел свою сестренку.

Елена вчера его не звала, хотя Пайзл, желая прекратить объяснения с ней, просил об этом. Она отказалась, а Петковича, который позже узнал от Рашулы о ее приходе, он обманул, сказав, мол, сестра ждала, но его не нашли. Что значит не нашли? Странным казалось это Петковичу и сильно его угнетало, что Елена забыла о его существовании. Но сейчас все в нем бурлило от радости: он увидится с сестрой!

Пайзл, однако, на какое-то мгновение отказался от мысли звать Елену. Вдруг они опять повздорят, и она не преминет обвинить в этом его?

— Эх, совсем забыл, она не придет, не сможет, никак не сможет. У нее репетиция в театре.

— О, эти несчастные репетиции! Ими постоянно занята и госпожа Рендели, поэтому и она не может посетить меня. Всегда обещает и уверяет, что придет завтра, а назавтра опять какая-нибудь репетиция. Хорошо, если бы они обе пришли; могли бы и на автомобиле приехать.

— Непременно на автомобиле, — потешается Пайзл, шурин ему смешон.

— Было бы превосходно. Знаешь, мы бы все мирно уладили. Я согласен на то, чего вы от меня требуете, — зашептал он таинственно. — Я просил Его Величество быть моим опекуном. Да.

— Его Величество, — усмехается Пайзл. Он хорошо знает, что все письма Петковича дворцовой канцелярии попадают в правительственную корзину.

— Думаю, и ты будешь этим доволен. Ты, мой цензор. Мой цензор, — смеется Петкович.

— Какой цензор?

— Цензор моей жизни, ха-ха-ха. Но не смей сердиться, я тебе прощаю. Пойдем же, пойдем. Напишем письмо Елене, — тащит он Пайзла за рукав. А у Пайзла мелькнула мысль, что этот человек, не помешайся он, мог бы давно помирить его с Еленой, может, даже сегодня он мог бы это сделать. Но, кажется, он вообще не так безумен. В нем еще много здравого разума.

Они стояли на том же самом месте, где Пайзл, ссылаясь на своего шурина, пытался обмануть Рашулу. Сейчас Пайзл позволил Петковичу увести себя в здание тюрьмы. Ну, напишут они письмо, что из того? Написать еще не значит послать его.

Вот они уже у самого входа. С поленницы смотрит на них Юришич, особенно на Пайзла, смотрит с таким вызовом, ненавистью и так высокомерно, что Пайзл остановился, готовый принять бой.

— Идем, идем, — тащит его Петкович.

Быть может, Пайзл и не удержался бы, сделал замечание Юришичу, но вдруг увидел, что на него с какой-то странной усмешкой смотрит Рашула, поэтому он только презрительно кривит рот и идет за Петковичем.

Юришичу стало известно, что Пайзл не был утром У Петковича, поэтому-то он так вызывающе мерил его взглядом. Рашула усмехался по другой причине. Дело в том, что незадолго до второго появления Пайзла во дворе он забегал по своим делам в тюрьму, заглянул на второй этаж, где была камера Пайзла, и случайно услышал, как Пайзл передает надзирателю письмо в суд. Воспользовавшись хорошими отношениями с надзирателем, он разузнал, куда адресовано письмо; оно предназначалось члену правительства, о котором он знал понаслышке. Что это могло означать?

Старое предположение Рашулы, что Пайзл не добьется свободы, пока не удовлетворит бог знает какие требования правительства, подтвердилось теперь вопреки всем возражениям Пайзла, заявлявшем о своем освобождении, как о деле решенном, как о том, что вот-вот произойдет. Но если это так, не следует ли изменить тактику по отношению к Пайзлу, не попробовать ли уладить дела с ним после утренней ссоры? Пожалуй, так и следует поступить, а может, и нет — ведь письмо Пайзла могло означать нечто совсем иное. Но что именно?

Действуя скорее инстинктивно, нежели расчетливо, Рашула улыбнулся Пайзлу, как будто искал примирения, и сейчас, после его ухода, сел за стол, но мгновенно вскочил: над могилкой канарейки снова сошлись Юришич и Мачек. Мачек, оказывается, страшно расстроил Майдака своим намерением вытащить из могилки крест. Мальчишеством называет это Мачек, и Юришич с ним соглашается, однако продолжает заступаться за Майдака. У Рашулы нет ни малейшего повода вмешиваться, но он все-таки подошел и оттолкнул Мачека.

— Уважайте могилы, к мертвым следует относиться хорошо.

Мачеку не ясно, шутит Рашула или нет. Голос у него странный, серьезный какой-то.

— Неужели вас так волнуют мертвые канарейки?

— Больше, чем люди вашего сорта, — отрезал Рашула, наблюдая, как его слова подействовали на Юришича и Майдака. — Неужели вы не видели, с каким умилением Петкович смотрел на эту могилу? Ради него надо ее беречь!

— Похвально, что вы так о нем печетесь! — съязвил Мачек, после ссоры чувствуя себя свободнее. — Жаль, Петковича нет здесь.

— Нет, значит, скоро придет. Да как же его нет! — вдруг просиял Рашула. — Вот он, рядом с Мутавцем!

Столпившиеся вокруг них писари враз обернулись, а проворнее всех Ликотич, и по одному потянулись в ту сторону.

Только Майдак медлит. Он и Юришич еще прежде приметили, что Петкович вернулся и пошел к Мутавцу. Но вот и Майдак потихоньку засеменил вслед за Юришичем.

Петкович действительно вернулся во двор и, заметив Мутавца одного в углу, подошел и остановился возле него. Он стряхивает с его пальто пыль, поправляет поднятый воротник.

— Вам холодно? Отчего вам так холодно? Вы дрожите, господин Мутавац.

А Мутавац дрожит не столько от холода, сколько от страха, что этот человек подошел к нему совсем близко, даже чувствуется его дыхание.

— Да, и… и… — хочет он сказать, что и у Петковича воротник поднят. Но сбился и замолчал. Он застегивает пальто на все пуговицы, словно хочет отгородиться от этого человека.

— Но ничего, господин Мутавац, — с улыбкой успокаивает его Петкович, — сегодня будет теплый день. Жаль, что у меня нет с собой шубы, я бы ее вам дал. Вам надо больше бывать на солнце. Еще до наступления зимы вы выйдете на свободу. Да, так и будет, — оживляется он. — А хватит ли у вашей супруги дров на зиму? Да и для ребенка необходимо кое-что, не так ли? Потерпите, сегодня меня освободят, и я сразу же схожу к ней, все улажу. Не дадите ли вы мне ее адрес, господин Мутавац?

Искра доверия и благодарности промелькнула в глазах Мутавца, но только на мгновение. Этот человек наверняка все бы сделал, будь он в разуме, но он сумасшедший. Положим, выйдет он на свободу, не испугается ли Ольга этого сумасшедшего? И не влечет ли его к ней что-то еще?