Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова Страница 26

Англичанин неопределенно кивает головой.

– Испания предлагала нам за материальную помощь порт Магон. Ваши лорды и это посчитали нарушением равновесия! Да бог с ними, с приобретениями. Много мы, могли их иметь в Средиземном море с Чесменской победы. Но нынче не для них сражались. Пролита кровь ради греков, ради наших потуреченных братьев-славян. Неужели этого не хотят знать ваши тори? Зачем же герцог Веллингтон приезжал в Петербург? Зачем подписывал договор?

– Но тогда русский флот не утверждался в портах Архипелага и ваш бывший министр, граф Каподистрия, не выступал в роли президента-правителя Греции. Разве все это не может служить причиною подозрительности в Англии?

Англичанин задает вопросы быстро, словно они приготовлены заранее, и остро впивается взглядом в Павла Степановича. И капитан-лейтенант внезапно сознает, что перед ним неглупый, но неосторожный агент, и мнимая откровенность, и стихи Байрона только мостки к этому главному.

– Я не в курсе видов русской политики. Я лишь офицер российского флота, – нарочито громко говорит Нахимов.

– Ну и брось о политике говорить, – подхватывает Рыкачев. – Замечаю, что вы оба не пьете. Штраф!

Павел Степанович охотно подвигает свой бокал и вежливо чокается с тайным агентом. Но опьянение не приходит, а больше повторять тосты не хочется. "Странно сидеть среди возможных завтрашних врагов, – размышляет он. – Мы слишком доверчивы… Да, доверчивы и благодушны… А они живут, уверенные в своем превосходстве и праве утверждать свой флаг всюду, где есть соленая вода… Они хотят играть, и хотят, чтобы мы были фигурой в их игре, а греки – даже пешкой, Нет, господа хорошие, не выйдет".

Пользуясь минутой, когда на эстраду выбегает танцовщица и все офицеры шумно аплодируют, Павел Степанович ускользает. Он чувствует, что вечер испорчен, что не в состоянии сейчас слушать даже милый щебет Эми Кодрингтон. Может быть, следует рассказать о разговоре Михаилу Петровичу? Или самому графу? Или дипломатическому советнику? Но что? В конце концов, в словесной дуэли он ничего не узнал нового по сравнению с газетными сообщениями и ни в чем не компрометировал свою страну. Начальникам может показаться, что он хвастает своей наблюдательностью.

Назавтра он почти забывает этот случай, потому что приходит почта из России, а с нею почетные для эскадры рескрипты царя. Графу Гейдену присвоен чин вице-адмирала с арендами и имениями в Эстляндии. И главное – Лазареву дан чин контр-адмирала. Снова волна балов и приемов, в которых русские становятся гостеприимными хозяевами, и снова капитан-лейтенантом Нахимовым овладевает общая веселая беспечность.

– Авось до драки с англичанами не дойдет.

– А дойдет, так за андреевский флаг постоим.

Так говорят лейтенанты и мичманы, не вдумываясь в существо разногласий дипломатов, и Павел Степанович следует общему течению.

Однажды утром он просыпается в трактирном номере. В открытое окно влезла ветка душистой акации и сухо стучит колючими иглами в голубое стекло. Он вытягивается и размечает день: сапожник, портной, перчаточник, капитан Райт, полковник Уинтворт, вечером опера Россини, надо завезти букет леди Понсонби. Завтра нужно в док. Он делает недовольную гримасу, укоряет себя за день.

"Впрочем, скоро опять в Архипелаг. Когда еще удастся повеселиться".

И снова дремлет, когда в дверь стучат. Входит матрос с пакетом от начальника штаба. Зевая, Нахимов небрежно ломает сургуч, пальцем рвет нитку.

Капитан-лейтенанту Нахимову предписывается отобрать на пополнение команды корабля "Азов" сто рядовых из числа матросов, прибывших на черноморских транспортах.

Павел выскакивает из постели, ставит свою подпись на конверте, протягивает матросу и восклицает, только теперь узнав посыльного:

– Сатин! Ты как же здесь?

– Узнали, ваше благородие. Наших, "крейсеровских", много на "Александре Невском".

– Да, верно. Но я тебя ни разу не встречал. Что так? Не гуляешь?

Он благодушно смотрит на матроса. Лицо бывшего рулевого "Крейсера" почернело и скулы обозначились еще резче. За три года он состарился на десяток.

– Садись, Сатин, и рассказывай, как живешь. Матрос послушно усаживается на кончик стула, укладывает темные руки на колени.

– Ничего живем, ваше благородие. Не хуже, как на "Крейсере".

Нахимов завязывает галстук, и зеркало показывает, что в углах сжатых губ матроса обозначаются иронические складки.

– Ты брось со мной церемониться. Говори толком. Я капитана Богдановича знаю. Он не злой человек.

– А што нам с евонной доброты, Павел Степанович. Лейтенанты дерутся, мичманы…

– Жаловались?

– Как пожалуешься? Устав запрещает… Молчим, пока терпится… Опять же за Наварин шесть крестов на команду прислали, так их квартирмейстерам дали, которые матроса за турку считают.

– Да, нехорошо… Я поговорю с контр-адмиралом Лазаревым. Он не допустит зряшных наказаний. Да в чужих портах еще.

Павел Степанович надевает сюртук и достает монету.

– Выпей, брат, с "крейсеровцами" за мое производство.

Сатин оставляет монету на открытой ладони.

– Нас и на берег не увольняют. Все деньги в ротном сундуке лежат.

– Это совсем чепуха какая-то. Ты не врешь напрасно?

– Зачем же. Вы мичмана, господина Завойко, спросите.

Павел Степанович намерен на следующий день при докладе начальнику штаба об отборе матросов в экипаж "Азова" сообщить о неполадках на "Александре Невском", но Лазарев обедает у губернатора и ужинает с графом Каподистрия. А потом сам он хлопотливо готовится к карнавалу, для которого русские офицеры наряжаются в крестьянские костюмы. И рассказ матроса выветривается из памяти, и когда он вспоминает его, уже нельзя предупредить тяжкие события. На "Александре Невском" шестнадцать матросов арестованы и ожидают военного суда за возмущение.

"Может быть, и Сатин, которому я дал обещание… Что ж он теперь обо мне думает?"

В трактире Викари Нахимов находит мичмана Забойко и просит к себе в номер.

– Скажите, мичман, вы знаете арестованных матросов по фамилиям? Я плавал со многими из вашего экипажа на "Крейсере".

Плотного сложения молодой человек, в слишком тесном мундире, багровеет.

– Гнусная история, Павел Степанович. Офицеры наши, конечно, кругом виноваты. Фамилии арестованных? Саврасов – боцман, Зуев и Афанасьев боцманматы, квартирмейстер Шовырин…

– Никита, беломорец?

– Он самый. Потом матросы Стрекаловский, Другов, Бутин, Швалин, Веселовский, Баташов. Остальных не помню, все молодежь и не моей роты. Впрочем, отбор виновников произвольный. Мой ротный командир Стадольский заявил, что из нашей роты никто в возмущении не участвовал, и ежели нужно виновного, то пусть привлекают его… Отступились.

– А как все это возникло? Из-за неспуска на берег, невыдачи денег.

Завойко удивленно вскидывает на Нахимова глаза под лохматыми, разлапистыми бровями.

– Между нами, мичман. Я до возмущения беседовал с одним матросом. В вашем экипаже вас считают справедливым офицером.

Завойко стесненно кланяется и бормочет:

– Очень лихие у нас матросы. У них учиться и учиться. Кругосветники. Не только на "Крейсере" – на "Мирном", "Кротком", "Востоке", "Суворове" и "Предприятии" многие плавали. Ни один английский корабль такой команды не имеет.

Он ярится:

– Посудите, Павел Степанович, мы же марсели крепим быстрее всех. А как рифы берем?! Когда наши примутся работать, сердцу весело. Таких матросов, уже кричит он и простирает свои медвежьи руки, – на руках носить надобно. Они погулять, конечно, рады, любят и хорошо одеться. Да почему бы им не погулять? Не одеваться? А их форменно ограбили и на берег ни-ни. Вся эскадра три дня гуляла, а наших на вторые сутки запрягли на корабль…

Он снова садится, вытирает вспотевшее до подбородка лицо.

– Конечно, в таких настроениях любой случай может озлить людей. А у нас в один день два происшествия случилось. Лейтенанта Бехтеева знаете? Бехтеев-четвертый – он у нас ревизором. Двадцать осьмого числа привезли свежее мясо и зелень. Бехтеев распорядился лучшую провизию отделить для офицерских денщиков. Понимаете, из матросского кармана оплатил офицерский счет! Мы, конечно, этого не знали! А среди матросов пошел разговор. Вахтенный офицер, мичман Стуга, тоже зверь (мы его в корпусе не любили), плюнул в физиономию одному матросу. Будто раньше его распоряжения взялись за койки.

– Ну-с, тут началось брожение. "Не нужно нам ваших коек!" И пошло, и пошло… "Люди гуляют, а нас только по рылу бьют, обворовывают". Ушли вниз.

– Стуга, гад, к капитану. Наш Лука Тимофеевич растерялся. "Бунт", говорит и трясется. Двинулся к фор-люку, а команда кричит "ура" и толпится в нижнем деке. Тут он засигналил на "Гангут": "требую адмирала". Лазарев же случаем та корабле не оказался, и сам граф Гейден приехал. Ну, команду поставили во фрунт, – Завойко махнул рукой с безнадежностью: – Уж назад не повернешь…