Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова Страница 27

В зале трактира скверные скрипочки пилят; разносится топот ног офицеров, обучающихся кадрили. Кто-то пьяно хохочет и вопит:

Мирандолина, Мирандолетта,

Па-ацелуй меня За этта.

– Господа, тащите его в бассейн! Выкупаем мичмана! – ревут другие.

– Это он самый, Стуга, веселится, – сумрачно говорит Завойко. – Знаете, просто сбежал бы с корабля.

Павел Степанович, уткнув подбородок в сжатые кулаки, неподвижно чернеет на кровати.

– Это трусость, мичман. Мы должны служить с матросами России-родине. И не быть такими свиньями, понимаете… На этой Мальте, признаюсь, я тоже повел себя преподлейшим образом.

– Что-нибудь бы, сделать для них.

– Ничего не сделать. Коли отдали под суд, до императора дойдет. Поэтому капитаны преподнесут адмиралу строжайший приговор. Я завтра узнаю, заходите за мной.

На прощание он крепко жмет руку честного юноши.

Теперь товарищи смеются, что Нахимов безнадежно влюбился и впал в байронизм. Он вдруг начинает избегать общества и пишет короткие извинения в ответ на пригласительные билеты. Он хлопочет в доке на "Азове" или ездит в лазарет к Бутеневу, которого врачи еще не выпускают в город.

Потом, занятый какой-то мыслью, посещает здание английского военно-морского суда. Судят пиратов с греческого судна. Пираты – страшное и неверное именование. По сути дела, судят морских партизан, которые перерезают сообщения Константинополя со Смирной, Салониками и Александрией, блокируют оккупационную турецкую армию. Но с сентября 1827 года по настоянию английского правительства военно-морские операции греков строго ограничены территориальными водами Морей, Эвбеи и Пелопоннеса. Греческий флаг, поднятый на путях Турецкой империи, объявлен разбойничьим.

Восемьдесят матросов, шкипер и его помощник сидят на скамье подсудимых. Они получают государственного защитника и, кроме того, от их имени выступает нанятый мальтийский адвокат. Защитник, лейтенант флота, на основании выписей шканечного журнала доказывает, что экипаж "Зевеса" не мог знать о декларации английского адмирала, когда выходил в плавание. Адвокат распространяется о любви к отечеству подсудимых и отсутствии у них материального интереса, потому что взятые "Зевесом" призы передавались греческому правительству. Судьи и присяжные заседатели слушают. Обвинитель настаивает на том, что во встречах с крейсерами, записанных в том же журнале, командир "Зевеса" осведомился о декларации адмирала. Он требует расстрела шкипера и ссылки остальных подсудимых в Ботани-бей.

Нахимов возвращается в суд на следующий день выслушать приговор. Судьи утверждают заключение присяжных, признают виновными офицеров и унтер-офицеров греческого куттера и приговаривают их к ссылке в далекий Ботани-бей. Матросов освобождают, и Нахимов выходит из залы вместе с угрюмо жестикулирующей толпой. Греки что-то кричат своим товарищам, оставшимся под стражей, и им отвечает горячей речью шкипер:

– Английская справедливость всегда несправедливость. Они вмешиваются в нашу жизнь, чтобы мы работали на них в колониях. Паликары, мы вернемся в Грецию!

Он кричит, пока караульные прикладами отгоняют его к остальным арестованным и увозят.

"Шкипер судит об англичанах справедливо, но все же у них есть видимость закона", – размышляет Павел Степанович.

"По крайней мере, подсудимых выслушали. Они могли защищаться. А шестнадцати нижним чинам "Александра Невского" никто не задал вопроса: признают ли они себя виновными? Вызвав возмущение, офицеры внесли шестнадцать ветеранов в список вожаков, а старшие офицеры, получив этот список, только определили меру наказания. За храбрость, проявленную в Наваринском бою, шестнадцать оговоренных нижних чинов милостиво избавлены… от смертной казни! Девять матросов получили по 200 ударов кошками, исключены из военного звания и отсылаются на "Гангуте" в Россию. Они пойдут в Нерчинскую каторгу навечно; семь матросов получили по 100 ударов кошками и посланы в каторгу на два года.

Если бы военный суд состоялся по английскому образцу и Павел Нахимов, капитан-лейтенант российского флота, был назначен защитником жертв? Что он сказал бы? О, в первую очередь он потребовал бы посадить рядом с матросами капитана Богдановича, лейтенанта Бехтеева и мичмана Стугу. Он сказал бы, что эти господа позорят звание флотских офицеров.

Но в чем обрести надежду, что когда-нибудь на российском флоте слово честного человека будет играть решающую роль? Для офицеров "Александра Невского" дело кончилось очень хорошо. Богданович, правда, смещен, но назначен на должность капитана порта; это даст ему возможность греть руки за счет казны и подрядчиков. А Стуга и Бехтеев получили устный выговор от адмирала без занесения в послужной список. Гнусно! И Лазарев ничего не мог сделать – жесткие инструкции из Петербурга. А Гейдену, голландцу, что до русских людей?!"

Одна за другой приходят любезные записки от мисс Эми Кодрингтон. Павел Степанович вертит в руках надушенные голубые конверты и рассматривает детские, круглые и крупные буквы: "Дорогой мистер Поль…"

Дорогой мистер Поль видит длинные розовые пальцы с блестящими, обточенными ногтями – и голубые глаза под длинными ресницами. Золотые локоны на худых детских плечиках. Милая, кроткая, воздушная. Она поймет…

Это первый вечер карнавала. В окнах верхних этажей домов еще держатся отблески закатного солнца, а на улице мелькают цветные фонари и факелы. Движутся, смешиваются в веселых группах домино, Арлекин, рыцари, черти, гении, арапы, Пьеро и Коломбины. Нежные губы и белые шеи женщин в черных полумасках обещают забвение.

По Рояль-стрит, обсаженной кипарисами, катится карета с дамами. В Нахимова бросает горсть конфетти леди Понсонби. Он спешит завернуть в переулок и попадает в объятия костюмированных офицеров.

– К Кодрингтонам, Павел Степанович?

– Мы все туда же. Погодите, позабавимся.

С хохотом они бьют группу егерских английских офицеров вареными в сахаре зернами и заставляют ретироваться на другой угол.

Толпа аплодирует победителям. "Для них это тоже победа? Так встречали нас, когда мы пришли из Наварина", – думает Нахимов. Он уже не рад, что с шумной гурьбой входит в гостиную Кодрингтонов и видит очаровательную Эми в костюме русской крестьянки.

Она взволнованности Павла не замечает. Она премило капризничает:

– Вы не оделись а ля мюжик? Я так хотела с вами танцевать русский. Вы и сегодня Чайльд Гарольд?

"Кокетливая гримаска, заезженные слова… Боже, она глупа. И ей хотел я рассказывать, с нею делиться?!"

Павел Степанович бормочет извинения и смотрит в сторону.

Вице-адмирал Гейден и контр-адмирал Лазарев идут, окруженные блестящей свитой. За ними офицеры в русских костюмах, с прилизанными волосами или з русских париках.

– Милорд Кодрингшн, позвольте вам представить наших православных крестьян, – акцентирует Гейден. Кодрингтон церемонно кланяется.

– Граф, разрешите вам показать пансион благородных девиц – туристок славной Британии. – И Кодрингтон ведет адмирала к шеренге офицеров британского гарнизона, выстроившихся во главе с полковником в девичьих белых платьях; колючие мужские щеки скрывает слой пудры.

"Пошлость, пошлость! А в это время всамделишные мужики, изуродованные кошками, лежат в трюме "Гангута"… А доблестные греческие моряки в трюме ждут, когда невольничий корабль распустит паруса".

Павел Степанович пробирается к выходу – прочь от "мужиков" и "пансионерок", под хохот общества, отплясывающего кадриль.

"Нет, в плавание надо!" – шепчут губы, и он уходит с освещенных улиц в темноту, на приморский бульвар и смотрит на посеребренную луной теплую гладь бесконечного, любимого моря.

Отношения России и Великобритании остаются натянутыми. Но Николай I понимает, что, имея Францию союзником, не рискует вызвать враждебные действия Англии. В апреле на Мальту приходит сообщение, что Россия официально начала войну с Турцией и русские войска уже перешли Прут. Из Балтики приходит отряд под флагом контр-адмирала Рикорда. Русские корабли постепенно покидают Мальту и уходят в крейсерские операции к турецким берегам.

Фрегат "Проворный" очень скоро отсылает на Мальту захваченный в открытом море вражеский корвет. Когда приз выпускают из карантина, капитан-лейтенант Нахимов направляется осмотреть его для доклада контр-адмиралу Лазареву. Он обходит вокруг корабля на шлюпке и любуется стройными линиями крепкого корпуса из левантийского дуба, узким длинным форштевнем и высокими тонкими мачтами.

Два дня Павел Степанович выстукивает и ощупывает корабль, как лекарь больного. Проходит с фонарем в трюмы, проверяет все крепления, пересматривает соединения бимсов с шпангоутами, пересчитывает имущество шкиперского склада, штурманской части, крюйт-камеры, мысленно размещает команду и офицеров, приказывает откатить пушки и изучает каждое из двадцати четырех орудий.