Дмитрий Смирнов - Золотая Ладья Страница 27

Через некоторое время Энунд стал столь же проворен и могуч, что и его наставник. Он возмужал, стал вынослив, неприхотлив в еде, невозмутим в преодолении трудностей. Вооружившись секирой и щитом, сын Торна Белого упорно тренировался в речных источниках, забираясь в них по шею и делая выпады и развороты, дабы преодолевать толщу воды. Подчиняя себе стихию Воды, он научился подолгу сидеть в холодных источниках с головой. Чтобы покорить Огонь, Энунд прижигал факелом кожу, ходил по углям и даже, как требовали заветы служителей Тора, стоял в грозу с обнаженным мечом, поднятым над головой. Еще юноша воспитал в себе настоящее хладнокровие, упражняясь на краю высоких обрывов с завязанными глазами.

Только после этого Ботвид посвятил молодого хирдманна в более тонкие науки. Наставник поведал ему секреты получения особой силы от ношения когтей и клыков диких зверей, от употребления их крови, смешанной с янтарным медом. Использование медвежьей и волчьей крови вызывало состояние Алого Тумана. Раскрывая ум воина, оно изменяло ощущение времени, ускоряя движения в два-три раза. Особыми упражнениями Алый Туман помещали в область сердца, заставляя питать его звериной мощью. Это было начальной ступенью Божественного Вдохновения или Одержимости.

Среди хирдманнов имелись люди, одержимые медведем, волком, вепрем или диким псом. На следующей ступени священная фюльгья превращалась из спутника воина в его двойника, замещая само человеческое существо. Но для этого важны были не только обряды под руководством готи из числа ульвхединов[87], но и прирожденные способности. Энунд знал случаи, когда даже многолетний труд не позволял сделать из хирдманна настоящего Одержимого. Тут все определяло его естество, которое распознавалось зорким жреческим оком.

Свое посвящение в воины-медведи Энунд прошел в семнадцать лет, в Йолльскую ночь зимнего солнцеворота. В темном душном святилище готи Хьяльм со своими помощниками завернули его в медвежью шкуру и положили в маленький склеп, завалив камнями. Там, в полузабытьи юноша провел сутки без пищи и воды. Он пережил смерть человеческого существа и рождение в новой, звериной ипостаси. Первым видением, которое сын Торна Белого усмотрел, придя в чувство, был глаз Альфедра[88], взирающий на него из подводных глубин. Юноша понял, что это око, которое было принесено в жертву Отцом Богов во имя прозрения и до сих пор покоится на дне источника Мимира[89].

После того, как Энунда обогрели и отпоили травяными настоями, ему увиделась дорога, ведущая к берегу моря и удаляющаяся спина человека в иссиня-черном плаще и соломенной шляпе. Энунд хотел догнать его, но человек растворился у края обрыва, оставив лишь шум высоких волн, разбивающихся о камни и далекий шепот, в котором юноша распознал зов Повелителя Битв. Так молодой хирдманн вступил на путь служения Одину. Он приобщился к божественной тайне.

Принеся клятву на крови и мече, Энунд осознал внутри себя новые силы и знания. Как и всякому Одержимому, ему открылась память о деяниях родных богов и героев. «Сущность служителя Всеотца подобна вихрю, который закручивает в себе потоки крови и дыхания, — сообщил Хьяльм. — Внимай движению этого вихря. Пусть он кружит над землей, вбирая в себя дух ветра, воды, земли и камня. Отныне через тебя будет действовать владетель Асгарда, собирая души поверженных врагов, чтобы провести их через горнило тьмы и очистить в костре Сияющего Света Истины».

Совершенстуясь в ратном мастерстве, Энунд Раздвоенная Секира стремился стать лучшим из лучших. На это постаревший Ботвид только посмеивался.

«Путь этот не имеет конца, парень, — говорил он. — Ты можешь стать самым сильным во всем Срединном Мире. Но куда мы денем еще восемь миров? Великие Асы Тор и Тюр умели оставаться равно непобедимыми во всех них. Говорят, что конунги из рода Юнглингов Фьельнир и Ванланди достигали воинского мастерства в двух мирах: Мидгарде и Юсальфхейме — сфере волшебных свеноносных существ. Ивар Широкие Объятия из рода Скьельдунгов, как полагают, сумел обрести силу сразу в трех, включая Свартальвхейм — мир темных созданий. Потому ему везло больше, чем другим людям, а держава его была самой обширной. Тебе же пока явно далеко до всех них».

«Кто же распределяет мастерство для разных миров?» — спросил тогда Энунд.

«Тоже Всеотец. В каждом из девяти миров знание имеет свою непохожую форму. Это касается и поэзии, и музыки. Если Один отмечает кого-нибудь из поэтов и скальдов своим вниманием, он позволяет вкусить Меда Вдохновения из Одроэрира[90]. Тогда творения такого счастливчика открывают ему врата в самые разные чертоги, населенные разными обитателями. Если же Всеотцу угодит тот или иной воин — в его сердце вкладывается искра Божественной Ярости, делающая неуязвимой для человеческих клинков и чар альвов или кобольдов. Высшее воинское достижение — соединить Ратание Срединного Мира с искусством обретения силы в соседних пространствах. Воителей, добившихся чего-то подобного, во все времена было немного. Потому я и говорю тебе, что как бы ты не был опытен и умел в битвах, тебе всегда будет, куда стремиться».

— О чем задумался? — Альв Бешеный вывел Энунда из воспоминаний.

— Пустяки, — отозвался юноша.

Он скользнул взглядом по лучистой глади вод. Чайки кружили над ней низко, пытаясь выхватывать из реки беспечную рыбу. Берега все сильнее сглаживались — потянулись желтые поля, высушенные солнцем.

В полудне пути от слободы Осиная Пустошь объявили привал, и Волки Одина с радостным гулом стали выгружаться на берег, чтобы размять кости и отдохнуть от бесконечной гребли. Разбили стан, и Олав с Торопом сразу ушли куда-то на его окраину, затеяв приглушенный разговор. Только несколько пар глаз наблюдало за ними.

Как успел заметить Энунд, мерянский охотник близко сошелся с Кандихом, молодым варном, прибившимся к Братьям в Смоляной Веже.

Это было неудивительно. Рогдай смотрел на урман с почтением и почти обожанием, но от них, как чудилось ему, веяло чем-то потусторонним. Казалось, что они каждый миг готовы принять объятия смерти. Кандих же, веселый, незлобивый, охотно шутивший и не обижавшийся на шутки, просто лучился любовью к жизни. Он легко отвечал на подначивания свеонов, выполнял любые их распоряжения и — сам как-то больше тянулся к новичкам в дружине урман, таким как Тойво и Рогдай. Еще он часто ошивался возле Торопа. Может быть, это было связано с тем, что с боярином кривичей ему было легче общаться — языки их были куда более схожи друг с другом.

— Энунд! — Альв кивнул молодому хирдманну в сторону Кандиха, и сейчас старавшемуся держаться поближе к Торопу, — оттащи куда-нибудь этого проходимца, пока ярл не отправил его на речное дно.

Бешеный приметил, что назойливый варн помешал серьезной беседе, заставив Торопа замолкнуть на полуслове, а Олава Медвежью Лапу — с сопением раздувать ноздри. Энунд подоспел вовремя, избавив Кандиха от гнева ярла. Он за руку увел его на другую окраину стана и препоручил Рогдаю, разводившему костер.

Как только боярин убедился, что поблизости больше нет посторонних, он продолжил свою речь, не спуская взгляда с Олава.

— До Осиной Пустоши меньше дня пути. С князем сейчас не более двух десятков ратников, вся дружина ушла на Полдень. Но слобода хорошо укреплена. Там издавна селились охотники, которым приходилось отбиваться и от лихих соседей, и от матерых волков, так что стрелять селяне умеют. Ворота тоже крепкие. А вам надо как-то попасть внутрь…

— Ничего, — усмехнулся ярл. — Не впустят — мы их по бревнышку разберем.

— Нельзя вам ни шум поднимать, ни штурм устраивать, — Тороп покачал головой. — Дружина должна скоро вернуться, если услышат, что князь в осаде — примчится вихрем.

— Примчится — встретим, — отозвался Медвежья Лапа равнодушно. — Пугать своих слуг будешь. Говори лучше, что дальше делать!

— А дальше надо взять князя и выпытать, где он золото хранит. Вот что трудно: живым его полонить. Или кого-то из ближников его, но как угадать, кто еще тайну ведает? Так что берите князя. Из прочих же уйти не должен ни один: вы против течения быстро не выгребете, а дружина на конях, легко вас догонит. Сам видел, какие узкие берега возле Смоляной Вежи, если там настигнут — просто стрелами побьют, не принимая боя.

— Не люблю я ваши леса, — скривился ярл. — И ваши реки. Ну да ладно. Сделаем все, как надо. И тебя не забудем.

Он обнадеживающе хлопнул боярина по плечу.

Кандих тем временем разглядывал темно-зеленые с бурым оттенком холмы, от самой береговой луки уходящие вдаль тесной цепью.

— Скажи, а почему у тебя имя аварское? — спросил он Рогдая неожиданно.

— Так ведь… — Рогдай удивился. — Отец так назвал.

— И много у вас похожих имен?