Александр Савельев - Сын крестьянский Страница 27

— Ну дак вот, боярин наш у царя Василия Ивановича в почете великом состоит. А Плешаково, деревня наша, — вотчина его.

Кто-то добавил:

— Кобель он старый.

— Нишкни, непутевый! Типун те на язык за слова такие поносные! — зашипели на того.

Ночевали странники в этой деревне, в подклети у мужика. На следующий день был праздник. Люди повалили в кабак. Ерема с Олешкой подошли к кабаку, видят, вроде как нет царских прихвостней. Запели:

…Дали нам царя, князя Шуйского,Злыдня старого, плешивого…

Тут к «слепцу», откуда ни возьмись, подбежали два истца[30], схватили за руки, завопили:

— Ты пошто, вор, царя-батюшку Василия Ивановича чернишь? Пошто на гиль[31] народ честной позываешь?! Добро, узнаешь теперь с мальчонкой твоим мастера заплечного!

Люди разбежались, сыщики поволокли Ерему в съезжую избу.

Тот не упирался, шел, а сзади тащился Олешка. Поглядел «слепец» в разные стороны, видит: лес близко. Как крикнет:

— Олешка, стреляй!

Тот вытащил из-под зипуна пистоль и бахнул в спину одному истцу. Сыщик завалился. Другого Ерема ударил наотмашь кулаком по уху, потом из пистоля тоже убил наповал. «Слепец» с поводырем бросились наутек в лес, только пятки замелькали.

Ищи ветра в поле, зверя — в чаще!

Ближе к Москве странники опять вышли из лесов к большаку. Увидели толпу людей, бредущих по дорожной пыли. Вокруг них — верхоконные. Потом тащились несколько телег с вещами, с привязанными сзади конями. «Слепцы» остановились у обочины дороги, пока толпа не прошла. На задней телеге ехал начальник, выпивший. За ним и пошли странники. Ехавший окликнул их:

— Садись, слепец, а ты, поводырь, иди!

Тот сел в телегу. Частенько прикладываясь к сулее с зеленым вином, словоохотливый начальник рассказал:

— Деревня Петрушки гиль учинила супротив царя. Царских грамот мужики не слушали. Боярину подати платить перестали. Хлеб господский себе забрали. Стару метку перепахали, столбы — грани — повыметали, землей самовольно завладели. Людишек мы усмирили, кого саблями посекли, кого удавили, а этих непотребцев в Москву гоним на земляные работы. Баб и девок боярам продали. Ребят — коих в огонь побросали, а кои разбежались, как щенята без сук. Скоро в село приедем; гилевщиков — в подклеть, под запор.

«Слепец», заводя белки глаз, произнес:

— Истинны слова твои, милостивец! Беспременно их под запор надо, не то, не ровен час, разбегутся…

Беседуя и не заметили, как добрались до села. Солнышко стояло уже низко.

— Благодарствую, как тя звать-величать, не ведаю, что имал жалость ко мне, слепцу безродному. Век не забуду и за тебя господу нашему Иисусу Христу молитвы усердные зачну воссылать! — заговорил нараспев «слепец».

Раздобревший начальник поднес Ереме на прощание чарку вина. Странники видели, как мужиков загнали в подклеть съезжей, дверь — на запор. Ключ взял страж, усевшийся на крыльце.

Ерема с Олешкой обошли подклеть. Ограды кругом не было. Оконца в железа забраны — не убежишь!

Странники ночевали на сеновале. Стало темнеть. Олешка пошел к подклети. Возвратись, рассказал:

— Дозорный с бердышем, никак, уснул. В самой съезжей огня не видать.

Через час стало темно, хоть глаз выколи! Тишина, только временами по селу псы брешут. Ерема и Олешка подошли к подклети, услыхали храп стража. Как тигр, кинулся Ерема на караульного, схватил его за горло. Тот и не пикнул. Олешка сунул ему в рот кляп из пакли. Быстро связали трепещущего стража, вынули у него ключ из кармана, открыли дверь в подклеть, втащили туда связанного. В темноте многие завозились. Ерема тихо сказал:

— Вставай, православные! Затаясь, спешите за мной!

Люди стали выходить. Олешка запер дверь подклети, ушел последним. Когда забрались глубоко в лес, Ерема воскликнул:

— Вот и укрылись! Садись, ребята!

Один из темноты спросил:

— Ты кто, добрый человек, будешь?

— Я — воеводы Ивана Болотникова ратный человек. Днем сзади вас на телеге ехал. Подвез меня старшой над вами. Видит, слепец с поводырем бредет, и подвез; про вас все баял. Чую, вы супротив Шуйского и бояр голытьба, вот я и прозрел к ночи, да вашу братию и вызволил из узилища. Так-то!

— Благодарствуй, благодетель!

— Спаси бог! Милостивец ты наш! — наперебой стали благодарить мужики.

— Без тебя привелось бы нам сгинуть!

— Ну, братия, куда же вы податься думаете?

— Куды? Избы наши в дым пущены. Чада да женки распропали. С руки нам идти к Болотникову!

— А куда идти к ему, не знаем, — выступил вперед степенный старик, — может, укажешь к ему дорогу?

— Вот что, братия, утро вечера мудренее. Ложись, почивай, а с зарей встанем и укажу я вам путь-дорогу!

Утром Ерема напутствовал их в Путивль. Попрощались, разошлись.

Большака «слепцы» теперь опасались. Шли лесом. Путь узнавали по солнцу, по звездам. Зашли на поляну с тремя ветхими избушками. Поводырь постучал клюкой в оконце, забранное бычьим пузырем.

— Подайте, Христа ради, православные!

Из избы выскочили три здоровенных бородатых мужика с кистенями и собака, впившаяся было Ереме в ногу, но один детина пинком отшвырнул ее. Из других избенок повылазили еще люди явно мятежного обличья. Ерема подумал:

«Беспременно разбойники! Опричь их некому быть!»

— Чаво надо? — спросил недружелюбно детина.

Ерема закланялся.

— Подайте, Христа ради, слепцу на пропитание, люди добрые! Да помянет господь бог вас во царствии своем!

— Вишь, чаво надумал: господь во царствии… Станет он с нами возжаться? Аль ему, окромя нас, грешников, иных делов нету? Ладно, входи, слепец, и ты, вьюнош! — сказал подобревший мужик.

Вошли в избенку с низким закопченным потолком и стенами, на которых висели кафтаны, зипуны, шапки и тут же кистени, бердыши, топоры. На полатях раздавался храп нескольких человек. Один спустил с полатей ноги и чесался. В углу — русская печь. На ней тоже храпели. Грубые скамейки, стол. Детина крикнул:

— Эй, Гришуха, мечи из печи, что в ей стоит!

Слепцам дали жирных щей с бужениной. Они помолились на иконку в углу и приступили к еде. Из бочонка нацедили браги.

— Ну как, слепец?

— Брюхо, аки бубен: хоть бей по ему, взыграет. Ну-ка, Олешка, зачинай!

И стали они играть да петь. Народу лесного набралось в избе — и не пройдешь! Раздавались восклицания:

— Ай да слепцы!

— Добра игра, славно поют!

Запел им Ерема песню про царя Димитрия Ивановича. Слушали и крякали от удовольствия.

— Уж и славная песня!

— Ну его к бесу, Шуйского, прихвостня боярского!

— Нам своего царя надо!

— Иная жизнь будет, когда нам почто гулять с кистенем во зеленом лесу?! Заживем по-христиански, подобру!

Ерема встал, усмехнулся, топнул ногой.

— Ну-ка, люди честные, станичники дорогие! Развернитесь, слепцу простору дайте! Эхма! Олешка, веселую!

Рванул Олешка струны. Пустился Ерема в пляс да такие коленца отхватывал, что любо-дорого, небу жарко стало, у зрителей дух захватило.

— Ну вот, будет! — сказал Ерема, утирая рукавом пот с лица. — Отплясал и прозрел. — Что мне перед вами, други, тень на плетень наводить? Я — слепец для Шуйского, для соглядатаев его, а для вас, станичников, я — со всей душой!

Все были необычайно довольны.

— Как ты, сокол, прозываешься? — спросил рослый рыжебородый мужик.

— А зовуся я Ерема, Сергеев сын. Прозвали меня «Кривой». Окривел я, друг сердешный, на Дону. Око вышибли в бою с турчинами на Суражском море, Азов-море также прозывается, Бахр-Ассак по-турецки… Казаковал я. Ныне мы с Олегом ратные люди, Путивльского ратного приказа. Брели да плутали, к вам попали. Дайте завтра мне парня верного, проводил бы нас до Москвы. Дадите?

— Дадим, дадим!

— Еще, браты, что скажу? Для дела нашего, то бишь, чтобы покончить царя Шуйского, такие, как вы, атаманы-молодцы, зело нужны. Ворогов бить! Кой согласен кистенем, саблей да самопалом послужить нашему делу, за народ черный, тот пущай идет во Путивль-город, к Болотникову Ивану Исаевичу. Ерема Кривой, дескать, прислал. Ну, что баять станете?

— Помыслим, заутра ответим.

— Согласны, хоть сейчас! — раздались возгласы.

Утром, после доброй закуски в этом стане разбойных людей, Ерема пошел к атаману, бывшему вчера в отлучке.

Атаман оказался мужик могучий, русый, веселый. Сидел на завалинке у точила, которое вертел ему мальчонка: острил саблю. Отложив ее в сторону, атаман Аничкин Петр дружелюбно поздоровался.

— Сказывали мне, молодец, как ты улещал мою братию к Болотникову податься. Что ж, дело славное! Я и сам о том думал. Будя, побаловались! Пора и честь знать и Руси-матушке послужить. Ладно, подожди! Пойду подыму на это дело молодцов своих.