Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь Страница 29

— Не концентрируй внимание двора на беседе с Морвелем, это впоследствии может навести на подозрения, отведи его туда, где вас никто бы не видел. Это надо сделать сегодня; завтра, возможно, будет уже поздно. И еще. Предупреди всех добропорядочных католиков о готовящейся акции, скажи им, что час возмездия близок, пусть будут готовы. Но пусть не распускают языки, особенно при бабах. Кого заметишь — немедленно убей, такие нам не нужны. Для чего я говорю тебе все это? Да только потому, что замечаю злобные взгляды и хмурые лица католиков, косящихся на гугенотов, вижу, как готовы они броситься в драку, как только видят чересчур загордившихся и заносчивых южан, задирающих нос оттого, что им удалось заполучить французскую принцессу и что их адмирал в такой чести у короля. Не надо с ними враждовать и настораживать их, наоборот, прикажи католикам обходиться с ними мягко, ласково и предупредительно, будто с лучшими друзьями. Это усыпит их бдительность, что, в конечном счете, послужит нам во благо, а им во вред. Ну, теперь ты все понял?

— Я все сделаю так, как вы говорите, моя милая матушка, ибо вашими устами глаголет Бог и святая церковь.

— Вот и хорошо, — молвила герцогиня, вставая. — А теперь поедем в Лувр, нас, наверное, там ждут.

Глава 6

Свадебные празднества

Весь день в Лувре царило веселье, ибо отмечали небывалое празднество, подобно которому не припоминали ни придворные, ни горожане. Последние после церемонии венчания молча, разбредались по улицам Парижа и, останавливаясь у дверей домов, живо обсуждали сегодняшнее событие. Для одних, и их было меньшинство, оно означало залог мира, которого они не хотели, другие усматривали в этом причину новых волнений и вооруженных столкновений с гугенотами, съехавшимися в большом количестве в столицу. Втихомолку ругали короля, позволившего совершиться такому святотатственному браку, и громко недоумевали, чего ради была устроена свадьба с королем-богоотступником, еретиком. Возмущались, роптали и не могли понять, как можно унизиться перед теми, кого совсем недавно считали заклятыми врагами? С кем теперь целовались, братались и обнимались, будто со старыми закадычными друзьями, недавнюю вражду с которыми считали ошибкой. Уж не собирается ли двор принять Реформацию, как это случилось в Англии?

В самом деле, стоило только посмотреть, как король Карл IX, который еще год назад собирался казнить Колиньи на Гревской площади, теперь целуется с ним и называет отцом и первым лицом в королевстве; как герцог Риз дружески пожимает руку тому же адмиралу, которого поклялся убить; как королева-мать улыбается и мило беседует с ним, заклятым врагом; как Генрих Наваррский вежливо раскланивается с нею и идет под руку, ласково называя ее тещей, хотя до сих пор не разуверился в том, что она являлась убийцей его матери; как Генрих Конде пожимает руку герцогу Анжуйскому, который убил его отца; как жены гугенотов и католиков, только вчера бывшие заклятыми врагами, теперь сидят за одним столом, мило беседуют и пьют, чуть ли не из одного бокала — стоило только посмотреть на все это, как у людей не то чтобы подозрительных и осторожных, но просто здраво мыслящих невольно возникало недоверие и сомнение по поводу искренности происходящего. Сомнение, как известно, порождает напряженную работу ума и вызывает страх перед неизвестностью; страх рождает желание защитить свою жизнь, взяв в руки оружие. Так и поступали горожане, и не было ни одного, кто ходил бы по улицам без ножа за поясом или у кого в доме не помещался бы целый ружейный арсенал.

Среди дворян, восседавших сейчас в Большом Луврском зале Кариатид за пиршественным столом, мысли такие возникали только у видящих далеко вперед людей. И действительно, если внимательно приглядеться, можно было заметить под рубахой у Монтгомери, де Лерана, дю Барта, дю Плесси-Морнея и Каваня мелкие кольца кольчуги, а за поясом у каждого, стоило им снять колеты, сразу обнаружили бы пистолеты и кинжалы. Остальные настолько очарованы были обходительным отношением, заботой и вниманием, что ни о чем подобном и не думали; искренне радуясь, они с готовностью поднимали бокалы и, чокаясь с католиками, пили за здоровье молодых.

Первым актом этой поистине большой чудовищной человеческой комедии можно было назвать это шумное застолье, где все горланили, крича и перебивая друг друга, где пели песни под сопровождение музыкантов, где жонглеры, шуты и акробаты выделывали свои комические номера, где гугеноты читали стихи про католиков, а те — про гугенотов.

И лишь совсем небольшая группа людей, хоть и делала вид, что наравне со всеми принимает участие в веселье, все же была одержима иными думами, чем те, которые царили за столом. К ним относилась, прежде всего, сама устроительница этого концерта, королева-мать Екатерина Медичи. Смерть адмирала представлялась ей делом, решенным и богоугодным: так протестанты лишались вождя. Тут-то как раз и понадобится их гнев. Если Гиз догадается сразу же улизнуть из города — его счастье, если же нет, то король предоставит гугенотам все права, и они, преисполненные жаждой мести, найдут способ убить Гиза. Это вполне устраивало мадам Екатерину.

Так думала королева-мать, сидя во главе пиршественного стола и глядя на слияние враждующих партий, мысль о котором она так долго лелеяла. Отныне кто-то должен был победить в этой борьбе умов, в этой смертельной схватке двух женщин: либо умная и дальновидная герцогиня Д'Эсте, либо хитрая и коварная королева Медичи. Но у герцогини было преимущество — она знала противницу и разгадала ее планы, а королева-мать даже не подозревала, какого неожиданного соперника она вчера себе нажила. Каждая из этих женщин боролась за своего сына, но Анна Д'Эсте твердо была уверена в победе, так как воевала с королевой ее же собственным оружием.

Впрочем, некоторые подозрения зашевелились в уме всегда сомневающейся и все подмечающей королевы-матери, когда она увидела, как Гиз, изображая на лице полнейшую невинность, таинственно перешептывается с Невером, Немуром, Таванном, Монлюком, братом Майеном, Гуа и другими. Но, приписав все это предстоящим планам убийства адмирала, она перестала думать об этом.

Второй раз ее насторожила неожиданная активность католиков, которые начали брататься, обниматься, целоваться, шутить, смеяться и пить вино из одного бокала с недавними врагами, которых они месяц назад готовы были безжалостно истребить. Начиная догадываться, что здесь что-то не так, она стала решать в уме сложную задачу, стараясь понять, о чем могут переговариваться представители католической аристократии. Она пыталась выведать об этом у Таванна и Невера, подойдя к ним во время прогулки по залу, но те, помня данные им указания, отделались шуткой, уверяя, что Гиз приглашал их прогуляться по ночному Парижу и посетить кое-кого из любовниц, куда он прикажет принести вино, и доставить дам для своих спутников. Ответ соответствовал духу времени, и удовлетворил королеву; больше она не стала задавать вопросов и переключила внимание на короля, который, выйдя из-за стола, стал кричать, что он желает выпить со своим зятем и кузеном Наваррой и хочет, чтобы того сейчас же отыскали и привели к нему. Генриха Наваррского, возможно, долго не нашли бы, если бы не увидели Лесдигьера и Шомберга, карауливших у дверей одной из комнат. Юный король, верный своей ветреной натуре, скрывался здесь с одной из дам, Екатерины Медичи, которой и было поручено королевой-матерью стать любовницей Генриха Наваррского. Так Екатерина узнавала планы врагов, которых и предпочитала держать в собственном доме.

— Наварра! — воскликнул Карл IX, когда к нему привели Генриха. — Я уже битый час ищу тебя, но не нахожу ни среди пьяных, ни среди трезвых, ни среди сидящих за столом, ни среди бродящих между столами. А между тем ты у нас виновник торжества, а твоя жена и моя сестричка Марго откровенно скучает. И это в день свадьбы!

— Думаю, дорогой кузен, — с улыбкой ответил Генрих, — что мое общество не очень развеселило бы вашу сестру, но, поскольку вы настаиваете, я вернусь на место, дабы у гостей всегда был повод выпить за здоровье и счастье жениха и невесты.

— Нет, братец, черт тебя подери! — вскричал король, — сначала ты выпьешь со мной, и мы весело поболтаем, а уж потом можешь возвращаться к толстухе Марго. Потому что я искренне люблю тебя, Генрих, и хочу, чтобы ты знал об этом.

И он неожиданно громко крикнул на весь зал:

— В лице сестрицы Марго я отдаю гугенотам сердце моего королевства!

Слова эти тут же облетели не только все залы, комнаты, коридоры и подвалы Лувра, но выпорхнули за его пределы и стали достоянием толпы. Одним они вселили надежду, другим — отчаяние, у одних вызвали улыбку, других заставили сдвинуть брови.

— Посмотри на мою матушку, Анрио, — кивнул король в сторону матери, — вон она ходит, как привидение, между гостей и опять, наверное, что-то замышляет. Видишь, ходит и прислушивается то там, то здесь. А спьяну ее можно и не заметить. Это еще один из ее способов выведывать тайны врагов.