Мика Валтари - Тайна царствия Страница 29

– Даже не думай возвращаться в город! – заботливо сказала Марфа – Наступил самый жаркий час дня! Изволь остаться и немного отдохнуть под нашей крышей.

Я испытывал небывалую усталость и не смог бы сказать, была ли она физическая или духовная. Я сделал усилие, чтобы подняться, но, с одной стороны, все члены моего тела оказались словно сонными, а с другой, – приветливость этих женщин была мне столь приятна, что ни за что на свете я не тронулся бы сейчас в путь. Если бы у меня действительно возникло желание, я, конечно же, мог попрощаться и покинуть их дом, но при одной только мысли об уходе меня охватила такая слабость, что я ощутил боль в каждом суставе. В голове на минуту промелькнуло подозрение, что Марфа, подсыпала мне в вино снотворное. Однако зачем? Кроме того, разве я не почувствовал бы горького привкуса?

– До Иерусалима не очень далеко, но если позволите, я с удовольствием приму приглашение отдохнуть, – сказал я. – В этом доме мне в самом деле очень нравится.

Обе они как-то загадочно улыбнулись, словно лучше меня знали, что у них я чувствую себя превосходно. Исходящая от них мудрость заставила меня на несколько секунд вообразить, что передо мной вовсе не люди, а какие-то странные существа, которые обладают чем-то большим, чем человек. Однако это не внушало мне никаких опасений, и я почувствовал себя ребенком, вернувшимся домой, после того как он потерялся.

Они вдвоем проводили меня во внутренний двор с тенистой беседкой из виноградных лоз. В состоянии полусна, воспринимая реальность лишь наполовину, я успел заметить, что их дом был намного больше, чем показался мне вначале. Он состоял по меньшей мере из четырех зданий, построенных в разное время вокруг двора. Марфа и Мария поднялись за мной по лестнице, ведущей в самое новое строение, и открыли дверь, за которой была маленькая комнатка для гостей, выходящая на террасу. Почти все пространство занимало низкое ложе, стоявшее на ковре. Свежий воздух был наполнен запахом корицы.

– Приляг и отдохни, – хором сказали сестры. – На этом же месте не один раз спал тот, о ком мы говорили. У него была привычка после полуденного сна в одиночестве молиться в горах. Он приходил и уходил из нашего дома, когда считал нужным. Можешь поступать, как он.

Здесь же стоял наполненный водой таз, а рядом было разложено чистое белье. Несмотря на мои возражения, Марфа присела на корточки, сняла с меня обувь и смыла запыленные ступни моих ног, а затем вытерла их бельем.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я, – Ведь ты не прислуга!

Она взглянула на меня с той же загадочной улыбкой.

– Возможно, однажды ты так поступишь с кем-то другим, не будучи его слугой, – ответила она. – Вот ты здесь, передо мной, израненный, грустный и полный печали, несмотря на то что внешне ты пышешь здоровьем, а твоя голова полна различных познаний.

Ее слова угодили прямо в цель. Мои познания действительно похожи на вонзенный в открытое сердце нож, все заданные вопросы сгорают в пламени реалий, словно ночные бабочки, и мне трудно поверить в то, что я не могу себе представить.

Сестры бесшумно закрыли за собой дверь, и я сразу же погрузился в глубокий сон. Отдых на этом пахнущем корицей ложе, в этой маленькой уютной комнатке был для меня большим облегчением.

Я проснулся от ощущения, что в комнате я не один, что кто-то дожидается моего пробуждения. Ощущение было таким сильным, что для этого мне даже не пришлось открывать глаза. Я пытался уловить дыхание или какое-то движение присутствовавшего здесь человека. Но когда я решился открыть глаза, комната оказалась пустой и никого, кроме меня, в ней не было. Я испытал неописуемое разочарование. Неожиданно стены и потолок словно пришли в движение и вскоре вовсе растворились. Я закрыл глаза и опять ощутил чье-то близкое присутствие. Тогда я вспомнил, что однажды уже испытал нечто подобное, войдя в гробницу.

Я вновь уснул, но проснувшись на этот раз, ощутил тяжесть собственного тела, которое распространяло запах пота, и отметил прочность окружавших меня глиняных стен. Это пробуждение стало таким тягостным, что я не сразу решился оглядеться вокруг.

Когда же я наконец открыл глаза и, покинув ласковую безмятежность сна, вернулся к реальности, то сразу заметил, что на сей раз в комнате действительно был кто-то еще. Присев на ковер, незнакомая женщина ожидала моего пробуждения.

Лицо покрыто вуалью, а одета она была в такие просторные одежды, что поначалу я даже не понял, что передо мной человеческое существо.

Пытаясь подняться, чтобы присесть на краю ложа, я почувствовал, что конечности мои словно налиты свинцом, будто на них повисла вся земная тяжесть.

Заметив, что я пошевелился, женщина встала и открыла лицо. Оно было бледным и немолодым. Видно, что ее потрепала жизнь, уничтожив былую красоту. Однако в ней было нечто странное и излучающее свет.

Когда она поняла, что я окончательно проснулся, то слегка пошевелила рукой под плащом, как бы подавая знак: не обращай на меня никакого внимания, и слегка хриплым голосом принялась напевать на священном языке иудеев. Это были псалмы, которые она пела достаточно долго, а затем перевела их на греческий язык.

– Всякая плоть сравнима с травой, а ее красота – с полевым цветком, – начала она – Трава высохнет, а цветок увянет, когда Господь дунет на них. Трава высохнет, цветок увянет, а Господь останется на веки вечные. Наш Бог полон тайн.

Она неподвижно смотрела на меня, и лишь искорка сверкала в глубине ее темных глаз; кивком головы я дал понять, что слушаю ее, хотя пока что мне не удалось понять смысл ее слов.

– Господь сказал так: «Тебе, слуге моему, слишком мало восстановить былую славу рода Иакова. Сделаю тебя светом для неверующих, дабы ты всему миру мог поведать о спасении».

Несколько раз она запнулась, словно не могла точно припомнить текст. Затем опять продолжила по-гречески:

– Так сказал о нем пророк Исайя, и смиренные сердцем помнят это: «Он был презрен и умален перед людьми, муж скорбен и изведавший болезни, и мы отвращали от него лицо свое; он был презираем, и мы ни во что его не ставили. Но он взял на себя наши немощи и понес наши болезни, изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши, наказание за наше умиротворение было на нем, и ранами его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, и совратились каждый на свою дорогу. И Яхве возложил на него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст своих».

Она тряхнула головой, и по ее щекам пробежали слезы; надломленным голосом она продолжала:

– Он сам предался смерти, и ему назначили гроб со злодеями, но он принял на себя все грехи наши и пострадал за грешников.

Мне показалось, что однажды в Александрии я уже читал подобный текст под руководством своего эрудированного друга, но тогда эти слова не нашли во мне никакого отклика. Заплаканная женщина распласталась на полу, прикрыв свое лицо черной вуалью, чтобы я не видел ее боли.

– Я понял то, что ты хотела сказать! – неожиданно воскликнул я – Все свершилось так, как гласили ваши пророки. Однако что это значит?

Она мотнула головой, и из-под черной вуали донесся ее голос.

– Мы сами не знаем и не можем понять, – сказала она – Однако больше не существует множества путей, и у каждого не может быть своего – остался лишь один путь.

Она открыла лицо, и я смог разглядеть его черты.

– О, женщина, как твоя жизнь? Мне кажется, я тебя знаю, – промолвил я наконец.

Утерев слезы, она полностью отбросила вуаль.

– Я тоже знаю тебя, – произнесла она, пытаясь улыбнуться, – поэтому я и пришла сюда. Когда он умирал на кресте, ты ударил скрибу и отогнал тех, кто насмехался над ним.

– Нет, нет! – из скромности возразил я – Ты ошибаешься, я никого не бил! Правда я хотел осведомиться о происходившем у одного из скриб, но он оскорбил меня, тогда я обратился к центуриону. Он и прогнал тех, кто над ним издевался.

Однако женщина отрицательно покачала головой.

– Я собственными глазами видела, как ты в приливе злости ударил богохульника, хотя, будучи чужестранцем, мог ни во что не вмешиваться, – заявила она.

Я решил, что будет лучше прервать этот спор. Во всяком случае, перед смертью царя все происходило в такой темноте, что женщина легко могла ошибиться.

– Кажется, я видел тебя рядом с матерью казненного – уточнил я.

– Да, ты прав, – ответила она – Тебе обо мне уже рассказывали: я – Мария из Магдалы, я повсюду следовала за ним с тех пор, как он изгнал из меня демонов; он позволял мне делать это, несмотря на многочисленные упреки.

И дав волю до этого сдерживаемым чувствам, она протянула в мою сторону руку.

– Говори! – взмолилась она, – Я слышала, что по приказу прокуратора ты побывал в гробнице и оказался первым римлянином, убедившимся в том, что он воскрес. Расскажи мне о том, что ты увидел. Мне никто не хочет верить, потому что я женщина.