Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2 Страница 29

Рекс понял — обманули его! Пока он сражается с палками, которыми его тычут сквозь ворота, там, на дальнем конце двора, где хранится его любимая кость, двое таких же человеческих щенков, преодолев забор, проникли во святая святых — во двор Хозяина! Один бежит к воротам, но наглее ведет себя другой подзаборный. Ползая на четвереньках, он вынюхивает и роет руками снег именно там, где хранится любимая кость Рекса!

С яростным рычанием Рекс в несколько прыжков преодолевает пространство двора, легко уворачивается от бегущего к воротам, кидается на подзаборного, предвкушая, как сомкнутся его яростно оскаленные зубы на беззащитной тонкой шее наглого двуногого щенка, который подобрался к его любимой кости! И в тот миг, когда со смертоносным оскалом страшных зубов, полцентнера разъяренных мускулов взлетают в прыжке, устремляясь к нежным хрящикам человеческого горла, подзаборный выхватывает из снега какую-то палочку и испуганно выставляет ее перед собой! Плохо был обучен молодой пес: не знал он о смертельной опасности железа в человеческой руке, поспешил броситься не на руку, а на горло… и дорого обошлась ему эта поспешность!

Боль!!! Жгучая боль впивается в грудь Рекса под собачье горло вместе с заточкой. Яростное рычание Рекса захлебывается болью и кровью, а клыки бесполезно лязгают в нескольких сантиметрах от вожделенного горла подзаборного. Хрипя, задыхаясь от крови и боли, Рекс отталкивается задними лапами и через боль, через смерть тянется к ненавистному горлу, чтобы ощутить хруст горловых хрящей. Но удар железной палки подоспевшего Сереги обрушивается на хребет Рекса, лишая его подвижности. Задние ноги Рекса беспомощно повисают, не в силах оттолкнуться навстречу боли к горлу подзаборного. Рекс хрипло кричит… в крике этом не мольба о пощаде, не страх смерти, а яростная ненависть к торжествующему врагу.

Вторым хрустящим ударом железной палки Серега раскалывает череп Рекса, превратив огромный мир его собачьего сознания в яркий взрыв из мириадов ярких звезд, рассыпающихся искрами сверкающего фейерверка. Тихо гаснут звезды, но одна из них, звезда Рекса, остается. Разгораясь все ярче, она призывно, ласково освещает Рексу прямую, как луч, тропу, по которой бежит Рекс. Бежит легко и радостно, а прохладный звездный ветер, напоенный счастьем, наполняет грудь. Так бежал он в счастливых снах о воле! Не чувствуя усталости, бежит на свет яркой, ласково зовущей, голубой звезды… бежит в вечность.

Серега помогает мне подняться. Ноги дрожат, подгибаются. В тишине слышу окончание куплета:

В этот час ты призна-а-лась,Что нет любви!

Неужели прошли секунды?! Машинально поднимаю затоптанную в снег шапку и, забыв вытряхнуть из нее снег, надеваю. От этого в голове проясняется. Но перед глазами как наваждение маячит оскал зубов Рекса… Серега тормошит меня, отряхивает от снега. Его ладонь попадает в кровь на моей гимнастерке…

— Санька!!! Куда он тебя??!Вс-се хорош-шо, прек-красная марк-киза, — кое-как выговариваю я, стараясь казаться шибко жизнерадостным. — В-все в п-поряде, б-боб-бик сдох! Эт-то не м-моя кровь… — а зубы клацают, а губы дрожат, мешая говорить. Вспомнив, что

граф был невозмутим. Мало того, легкий румянец проступил на его мертвенно бледном лице.

я хорохорюсь:

— П-просто з-задуб-барел… к-колуп-паемся ссс б-блохастым б-боб-биком… а делов н-на к-коп-пейку…

Дальше — как по нотам. Толян бросает веревку через забор. Обвязываем Рекса и вира помалу! Колян уже на заборе сидит — помогает перевалить тяжеленного Рекса на ту сторону. С помощью той же веревки вытаскивает и нас. Завязав Рекса в клеенку, кладем на санки, матрац сверху и — полный вперед! А в морозном воздухе вместе со снежинками все еще кружится мелодия знойного танго:

Листья падают с кле-ена,Значит, кончилось ле-ето,И придет вместе с сне-егомОпять зима!

Судя по песне, мы это дело за минутки провернули?!! Уходим не по проторенной дороге, а по занесенному снегом пути, который зовут Тупик социализма. Это не самый легкий путь к баракам, которые зовут Дырой коммунизма, но, как известно из житейской геометрии: любая кривая короче той прямой, на которой встретится милиционер. Хорошо, что сообразительная Нинка позычила санки с широкими полозьями из детских лыж! Идти по колено в снегу тяжело, за нами остается глубокий след, но нас это не колышет: успеть бы добраться до бараков, а там ищи-свищи среди сотен одинаковых строений, каждое из которых сквозное! Никакой мент и за ящик тушенки не будет искать нас в бараках! Дыра коммунизма — не то место, где можно кого-то поймать, а то место, где тебя запросто поймают, еще и обидят. Зная про эту интересную особенность бараков, лягавые и в светлое время не охотно туда наведываются.

За слепящей пеленой снегопада мы невидимы. А сами различаем дорогу по округлым сугробам на ее сторонах. Снег для меня существительное самого женского рода — это что-то мягкое, нежное, чистое, ласковое и… таинственное. Мир, укрытый снегом, светел и нежен, как женщина. А формы снежных наносов пластичны, как совершенные формы женского тела… Ну и ассоциации! Не от капустной ли диеты?! А Серега и Колян, не думая ни о чем, впряглись и прут санки, как могучие коренники. Только снег летит по сторонам! Я и Толян едва успеваем подталкивать санки сзади огрызками палок. Все гуще снег, сильнее ветер! И разбойничий посвист вьюги доносит из памяти предков бесшабашную песню:

Ляг, дороженька удалая,Через весь-то белый свет!Ты завейся, вьюга шалая,Замети за нами след!

Дует ветер, вьюжит вьюга и муза лихого русского разбоя заметает след за нами!

Увидев Нинку, я понимаю образность языка Толяна, передавшего не внешнюю, а внутреннюю сущность Нинки словами: «Девка — сила! Вырви глаз!». Крановщица стотонного крана из кузнечного цеха Нинка — худенькая черноглазая девчонка, бойкая восьмиклассница со смешными косичками. Но! Не успел я удивиться несоответствию Нинки со сложившимся в моем воображении образом, как оказываюсь в полном ее подчинении. Впрочем, как и все мы. Даже строптивый Серега тут же покорен и приручен. Не пикнув, не пукнув и ухом не моргнув! Сила Нинки была внутри нее!

Уверенно берет Нинка бразды правления в свои ручки, исцарапанные, обожженные, мозолистые, но тем не менее такие нежные и миниатюрные, с такими трогательно-тоненькими пальчиками! И нет вождей и королей! Воцаряется беспрекословный матриархат — самый справедливый и разумный общественный строй, который сумело создать человечество. Нинка — наш матриарх, богиня и прачка, кухарка и королева! Одна минутка и моя выстиранная гимнастерка, покорно свесив рукава, висит на веревке! Наперебой мы ловим каждое слово Нинки и спешим выполнить каждое ее желание. Стоило ей посетовать, что дровишки сыроваты, как Толян с Коляном смотались к «милке», где под надзором ментов уцелел последний в районе УЗТМ деревянный штакетник. Теперь-то сухих дров вдоволь!

Пышет жаром раскаленная печка. В тесной комнатушке суетятся пятеро возбужденных людей. Сохнет гимнастерка и свежеотмытый от крови пол. Жарко, влажно, душно. А единственное окошечко не только закрыто, а еще и завешено одеялом: будто бы дома никого нет. Погасив керосиновую лампу, мы, сторожко прислушиваясь, время от времени распахиваем окно. Это помогает не надолго. Но Нинка свой парень, без жеманства, и вскоре мы, раздевшись до трусов, едим, обливаясь потом! Мы едим! Едим!! ЕДИМ!!! Едим мя-ясо… «Это тяжкая работа, морда лоснится от пота!» — писал про поедание мяса тонко чувствовавший за это дело поэт. Небось написал так смачно потому, что ему мясо долго не давали? Для нас этот стих — в самый цвет! Тем более, едим мы не заурядную говядину, а добытое на охоте самое вкусное и полезное в мире мясо — мясо собаки!

Нет ни календарей, ни двадцатого века! В уюте кроманьонской пещерки, укрывшей нас от пронырливых духов, мы, дикое племя охотников, урча и чавкая, пируем после удачной охоты. Нет ни вилок, ни тарелок — только ведерная кастрюля, по размерам аппетита, и руки, засаленные по локоть! И есть одно правило благородного этикета: жрать! Жрать!! ЖРАТЬ!!! Как можно больше! Еще! Еще!! ЕЩЕ!!! Кружится голова от хмельной сытости! Какое счастье быть кроманьонцем и служить прекраснейшему божеству — Женщине! А Нинка варит, жарит, сало топит, по баночкам разливает. У ее младшей сестренки чахотка, и средняя стала покашливать… но верим мы — спасет их собачье сало! Это — не порошки стрептоцидовые, не заокеанский химический лярд!

Чудо как хороша Нинка в легком халатике, раскрасневшаяся от печного жара! Все мы стараемся Нинке понравиться, а Серега, понатуре, ей нравится. И чувствую я ревнивую зависть, хотя понимаю — не мне равняться с Серегой. Когда гибкий, стройный Серега шуровал в печке, я подумал: как повезло бы кроманьонскому племени, в котором родился бы Серега! Предприимчивый, стремительный, безрассудно храбрый, везучий и с мгновенной реакцией: сперва действует, потом думает. И удивительно: действует удачно! Не прыгни Серега во двор, был бы унылый тухляк: изругав друг друга, а больше всего, конечно, меня, приплелись бы в общагу не солоно хлебавши, как всегда, голодные, еще и усталые!