Лариса Малмыгина - Лилия Белая. Эпический роман Страница 3

– Укладывайся, – пошатываясь на неверных ногах, велел новобрачной хмельной муж, – баил же, что моей будешь. Так и вылезло.

Стуча зубами от отвращения, Уля безропотно скинула с себя свадебный наряд, стащила подаренные Мотей фильдекосовые чулки и под тяжелым взглядом Тришки натянула на безупречное тело заботливо расшитую сестрицей Натальюшкой ночную рубаху.

Пузырящийся тягучей слюной рот постылого по-хозяйски обхватил ее дрожащие губы, чтобы засосать их в вязкую глубину, пропитанную водкой и чесноком.

«Все! – промелькнуло в голове страдалицы, – прощай навеки, вольная волюшка, посиделки вечерние с подружками милыми, жизнь неприхотливая и целомудренная».

Что-то мягкое и безвольное едва коснулось ее интимного места и внезапно замерло, пульсирующими толчками выдавливая из себя на оцепеневшие бедра омерзительно теплую комковатую жидкость.

«Что это? – ужаснулась девушка. – Вот срамота-то! Наверное, описался охальник ненавистный».

– Не скалься, дура, – раздраженно ткнул нареченную в бок любящий молодожен, – мотри, лапа чижолая у меня, выбью зубы- то, нечем лузгать семечки будет.

Уля притихла и в комочек сжалась. Не шутит окаянный, сделает, что обещал. Только отчего он гневается на невесту свою? Разве виновата она, что выпил Тришка за свадебным столом через край? Нахлебался водки и квасу, вот и помочился на нее.

– А ну тебя, – махнул прокуренной рукой на жену Трифон, – Дык вставать завтра раненько, смотреть простыню маманя с батяней будут. Чаво покажем-то?

– Простыню? – подивилась Уленька и вспомнила, как на Варькиной веселой свадьбе что-то красное вопящим от пьянки гостям казали. Тогда еще подумала девушка, что вишневое варенье это али свекла намазаны. Только почему муж серчает? Вот и к стене отвернулся и захрапел даже. Видимо, пожалел ее, сиротинку, Господь всемилостивый, отшатнул от нее рожу вонючую.

– Мой миленок, как теленок,Только веники вязать,Проводил меня до дому,Не сумел поцеловать.

За окошком послышался зычный голос сестры Матренушки.

– Везучая, – подумала Улюшка и, свернувшись в тугой калачик, горько заплакала. Долго ли продолжала рыдать несчастная подле ненавистного кобеля, она и не знает, только все же сморил ее сон плутоватый. И во сне она видела милую родительницу, Анну Петровну почившую. Или грозного свекра? Что он говорит ей?

– Вставай, краля, – положил горячую ладонь на вздрагивающее от рыданий худенькое плечико невестки Дементий Евсеич, – завсегда ведал, что сыночек мой единородный настоящим мужиком не является. Только какую байку мы гостям поведаем?

«Жалеет, – с удивлением подумала новобрачная. – А что за байка-то»?

– Соболезную я тебе, лапушка, – окидывая презрительным взглядом пытающегося поднять голову наследника, понизил голос Дементий Евсеич, – Подь за мной, любезная, и будет им простыня красная.

– Что вы говорите, батюшка? – не уразумела тысячника Ульяна, – куда мне идти, к матушке что ли?

– Эк непонятлива, чугунка, – досадливо крякнул старший Макаров. – Почивает Фекла Устиновна, десятый сон ужо видит да и неча знать ей о взаимоотношениях наших. Уразумела, ясынька?

«О каких взаимоотношениях»? – озадачилась Уленька, но приученная быть во всем послушной старшим по возрасту, встала и, натянув на внезапно озябшее тело сарафан, покрывшись шалью, покорно поплелась за хозяином каменной, почти господской, обители.

Дом спал и причудливо храпел на разные голоса, хотя где-то по-прежнему навязчиво играла гармошка и слышался похотливый бабий визг.

– Подь сюда, – неожиданно прохрипел грозный тысячник и обнял Ульяну так, что у той косточки затрещали. – Давно на тебя любуюсь, душенька. Нет краше тебя в Сорокине. И в Михайловске тоже нету. Обряжу тебя в парчу и кружева, озолочу, икрой и шоколадными конфетами кормить буду. Не отталкивай меня, девка, так как отныне заступником и опорой буду сиротке горемычной.

– Что вы, что вы? – отшатываясь от того, кто по деревенским законам должен стать ей вторым батюшкой, забормотала бедная девушка. – Пресвятая Богородица, грех-то, грех-то какой!

– Не вырывайся, – в исступлении начал целовать невестушку Дементий Евсеич, – а простыню-то пытливым гостям как являть будешь? – между поцелуями горячо шептал он. – Осрамиться хочешь, лапушка? Осрамиться и род Назаровых осрамить?

– Осрамиться? Как осрамиться? – упираясь локотками в грудь свекра, громко вскричала Улюшка и снова вспомнила развеселую свадьбу найденовскую. Свекла ли то была на этой простыне?

Кто-то кашлянул. Кто-то что-то протяжно проговорил. Или ругнулся? Ночь развиднялась. На первом этаже дома послышался грохот падающего предмета, наверное, стула, видимо, прислуга встала чуть свет, чтобы накрыть стол для полсотни гостей, до сухоты в глотках жаждущих увидеть этот испачканный проклятущий кусок горожанской льняной ткани, вышитой по краям полевыми цветочками. Раздался протяжный скрип открываемой двери, и сонная Фекла Устиновна, прикрывая зевающий рот пухлою, в изобилии унизанной сверкающими перстнями, пятерней, появилась в ее проеме.

– Чаво вы тута делате? – сморщенными губами прошамкала свекровка.

– Токо нехорошо бабе стало, – не смутился находчивый папаня Тришки. – А я как раз мимо проходил, стало быть, содействие оказал болезной.

– Содействие? – окидывая стремительным подозрительным взглядом растрепанные волосы растерявшейся девушки, высокомерно изрекла хозяйка дома – Поди к мужу, любезная, он тебя исцелит.

Возблагодарив Бога за подмогу, Уленька шустро отвернулась от пылающих адским огнем очей свекра и, провожаемая колким взглядом обманутой пожилой женщины, побежала к непонятному ей сопливому Тришке.

Не дождалась Уля утра, задремала, а оно подоспело нежданно-негаданно: дверь внезапно резко распахнулась, чтобы впустить в светелку к еще почивающим молодоженам стайку улыбчивых мужиков и баб.

– Девка не порчена! – выдернула из-под новобрачных смятую простыню, щедро вымазанную чем-то пунцовым, сестра Матрена и ликующе обвела победным взглядом притихших односельчан. – У Назаровых отроду в роду брака не было!

Уля вздрогнула и с недоумением посмотрела на мужа. Тришка сопел и исступленно тряс непутевой башкой. Фекла Устиновна, вскинув к вискам невидимые брови, застыла в тупом молчании. Дементий Евсеич довольно улыбался. Заглянув в его хитроватое лицо, Уля устыдилась и опустила глаза к сильным, покрытым черными волосками, дланям свекра. Большой палец на правой руке хозяина дома был перевязан какой-то желтоватой, пропитанной кровью, тряпицей.

Глава 3 Чужая

Прошли окаянные праздники. По вечерам, а ложились домашние неизменно рано, Тришка лез к дрожащей от отвращения жене, облизывал ее сладкий пухлый рот, а затем по-хозяйски задирал подол ее расшитой разноцветными мулине ночной рубашки, мочил интимное место сопливой комковатой жидкостью и мгновенно засыпал. Крепко стиснув зубы, Уля умышленно будила в себе воспоминания о злобной Аграфене Платоновне и, до боли кусая губы, терпела.

Дементий Евсеич больше не подходил, а только издали исподволь наблюдал за испуганной вечно молодухой и похотливо облизывался. Фекла Устиновна зыркала выцветшими глазами на мужа и сноху и, смежив несуществующие брови, хранила длительное стращающее молчание.

«Это и есть бабья жизнь, к которой так стремятся беспечные безголовые подружки, – шарахаясь от лютого колющего взгляда свекрови, думала бедная девушка, – недаром говорят: баба кается, а девка замуж собирается».

Матрена укатила с Григорием в город, а Натальюшка, несколько раз побывав в гостях у своей младшей сестрицы, исчезла с поля ее зрения. Филимон и вовсе не показывался.

По-прежнему пекла Улюшка пышные ароматные караваи, по-прежнему взбивала пуховые подушки и убирала постели, хотя в доме мужа находилась прислуга, призванная самой судьбой делать эти кропотливые немудреные дела. Прасковья Прохорова, рябая и толстая служанка, подоткнув цветастую юбку чуть ли не за пояс и обнажив жирные ляжки, усердно мыла крашеные доски и, роняя от натуги крупные капли пота, обтирала настоящую горожанскую мебель. Готовила еду старенькая, но еще крепкая Пульхерия Матвеевна Сидорова. Кряжистый, средних лет, Еремей Кузьмин колол дрова и подсоблял обеим бабам по хозяйству. А еще у Дементия Евсеича была куча мала батраков, которые теперича отдыхали по домам в связи с окончанием полевых работ.

Днем Тришка, как неприкаянный, шатался по немалому отцовскому дому и, лузгая любимые семечки, не обращал на молодую жену своего мужицкого внимания. Улюшка робела под его иногда брошенным властным взглядом и неизменно вспоминала недавно умершую матушку.

Но однажды, сытно отобедав, вознамерилась поехать Фекла Устиновна в гости к сестре, проживающей в соседнем селе Савельеве. Недовольно крякнув, Дементий Евсеич велел запрячь лошадей и к великой радости Уленьки уселся на подводу рядом с супружницей.