Андрей Мажоров - Дьявольский полдник. Петербургская пьеса Страница 3

В а л е н ю к строчит в блокноте. С корзиной, полной съестного, по лестнице в подвал скатывается П а ш к а.

К у п е ц. За смертью тя посылать.

Т е л у ш к и н. Не гневи Бога, паря справный. Наш, ярославский… У нас тама все такие – рукастые да глазастые.

К у п е ц. Сдачу себе оставь.

П а ш к а. Благодарствуйте! (Быстро и ловко выставляет на стол припасы и бутылки.) На улице, у ворот – екипаж застрял. Медикусы… Кучер прямо медвежина, прости, Господи… Распоследними словами кроеть… Хорошо, не по матерну.

К у п е ц. Шо ему не так?

П а ш к а. Так лужа под воротами… мелок брод – по самый рот! Лошадь не идёть, пужается… Во двор-то не въехать ему… В обход доктора пошли, огородами! За психическим нарядились, вот что по ночам воет. С двадцать шестой.

К у п е ц выразительно смотрит на Т е л у ш к и н а. Потом, виновато, на В а л е н ю к а.

К у п е ц. Шустрый… Давно к артели-то прибился? Питер, он тя быстро выучит…

Т е л у ш к и н. Питер – все бока повытер. Ён сам – не промах. На лету все хватат… Так, что ли, Паша?

К у п е ц (неопределенно). Вчерась из деревни, а уже – глядишь – петербургец.

П а ш к а радостно улыбается.

Т е л у ш к и н. Взваром своим чудодейственным меня спасат. Мамка его травы знат, заговоры… (Трясущимися руками берет штоф и, содрогаясь, открывает его.) Ежели я это… гр-хм… приболею. (П а ш к е.) Стклянки поищи тама… Сразу, понимашь, оттягиват. А поёт, бродяга, как все равно на тиятре. Где, скажи, токмо наловчился? Люблю я, грешный, песни-то… Пашка? Споёшь конпании, что ли?

П а ш к а. Можна. (Шмыгает носом, отступает от стола.) Пожалте фрыштык!

К у п е ц. Мы к тебе пришли не песни петь. (Отбирает у Т е л у ш к и н а штоф, сам разливает.) Дай я, расплещешь еще. По делу давай. Господин писатель желает знать, как ты до жизни такой дошел. Запьянцовской.

В а л е н ю к. Новый раздел наш будет называться – «Столичные физиологии».

Т е л у ш к и н. Так…

В а л е н ю к. В сем разделе намерены мы отразить быт и нравы северной нашей Гоморры. Со всей, станем так говорить, писательской дерзостью и гражданской прямотой. Не взирая на лица, сословия и чины. (Берет рюмку, строго на нее смотрит.) От чего, к примеру, славные сыны Отечества нашего столь несуразно употребляют? Зачем пребывают в такой, как бы это выразиться, горькой нищете и пьяной непотребности?

Т е л у ш к и н. Кх-м… Угу. (Тоже берет рюмку и тоже ее разглядывает.) Зачем?

В а л е н ю к. Заглянем в потаенные углы, навроде вот вашего. Что ж такое? Герои истинные, мастеровые люди – гордость Отчизны! А? Обитают в тухлых, станем говорить, углах. А сокрушители Бонапартия? Воины, всю Европу прошедшие, позабыты, позаброшены, влачат ничтожное существование, ютятся в подвалах, погрязли в пиянстве и немыслимом разврате! В то же время народы европейские и заметьте – побежденные-с! – процветают и в хозяйственном, и в культурном значении!

Т е л у ш к и н. Дурак народ наш… Пороты мы, видно, мало. (После паузы, осторожно.) Так что, гости дорогие? Со свиданьицем?

Все трое выпивают, крякают. В а л е н ю к и К у п е ц закусывают, Те л у ш к и н шумно нюхает рукав. П а ш к а вертится рядом.

Т е л у ш к и н (морщась). Ему плеснем, что ли?

К у п е ц (жуя). Вот еще, мальца спаивать… Где мётлы твои?

Т е л у ш к и н. В углу тама.

К у п е ц встает, направляется в дальний угол, выбирает метлу и ведро, жестом подзывает П а ш к у.

К у п е ц. На-ко, поработай. Три дни ни двор, ни улица не чищены. Лужу вычерпай! Неровен час, надзиратель заявится. Гривенник дам.

П а ш к а. Сделаем!

В а л е н ю к и Т е л у ш к и н между тем продолжают беседу.

В а л е н ю к. А признайтесь, милейший, чтО же изначально побудило вас к этой, станем так говорить, пагубной страсти? С вашим ремеслом решительно не совместной?

Т е л у ш к и н (помрачнев). А дурость моя несусветная. (Быстро разливает по стопкам.)

В а л е н ю к. Однако же заметил здесь любезный мой проводник о скоропостижной кончине супруги вашей… Как, бишь, ее?

Т е л у ш к и н. Анисьей звали. Ну тады, стало быть, помянем. Вроде как – годовщина у нас сегодня. (Выпивают.) Э, нет, господин писатель – до дна. За помин – токмо до дна, обидишь…

В дальнем углу продолжается разговор, не слышный для выпивающих.

К у п е ц. Ты вот что еще… (Берет П а ш к у за воротник и близко притягивает к себе.) Ты каким-таким отваром нашего Пётру выпаиваешь? Поделился бы…

П а ш к а. Так мамка с собой дала. На травах луговых да на березе. Да на шишках еловых.

К у п е ц (оглянувшись, еще тише). Специфический стероидный токсиноблокатор общего действия «Эол 304 М»?

П а ш к а ошарашенно молчит.

К у п е ц (снова оглянувшись, почти шипя). Еще раз услышу – отчислю с практики к чертовой матери. Марш на улицу!

П а ш к а пятится к лестнице, не сводя глаз с К у п ц а.

П а ш к а. Все сделаем в лучшем виде, Лексей Лексеич! Не извольте сумневаться! (Исчезает.)

К у п е ц (громко, вдогонку). И лужу от ворот отгреби! Развели мне тута… моря-окияны! Не пройтить, не проехать!

Сцена вторая

в которой обычный петербургский двор становится местом загадочных происшествий

На улице Пашку встречает серое питерское утро: воробьиное чириканье и воронье карканье, отдаленный барабанный бой, пиликание шарманки и почти сразу – отчаянный, нечеловеческий крик. Два огромных санитара в грязно-белых халатах выволакивают из дверей полуголого связанного человека. Сумасшедший дико выкатывает глаза, издает нечленораздельные звуки и плюётся. На шум собирается разношёрстный народ – мастеровые, разносчик с корзиной на голове, мелкий чиновник; шарманщик перестает крутить ручку своего разбитого инструмента; кое-где распахиваются окна, высовываются бабы. Изловчившись, сумасшедший высвобождает одну руку и с торжествующим воплем хватает за нос одного из санитаров.

С а н и т а р. Дво… Ах ты, бесов сын! А ну, пусти! Дворник! Дво… (Мотает головой, пытаясь освободить свой нос.)

С у м а с ш е д ш и й. Как смеешь ты, скотина, тащить самого царя гишпанского? Харя твоя немытая!

Из толпы доносятся смех и советы: «Под микитки яво! Под вздохи пхни яво! Так-то, эх!»

С а н и т а р. Дворник, черти тебя раздери! (Подскакивает П а ш к а.) Ты, что ли, дворник?

П а ш к а. Точно так!

С у м а с ш е д ш и й. А-а-а, капуцины мавританские! Христопродавцы! Вот тебе! (Бодает головой второго санитара в грудь.)

С а н и т а р. Ключ от фатеры в кармане возьми… В халате, слышь, возьми…

В т о р о й с а н и т а р. Я те пободаюсь, крапивное семя! Получай! (Сильно бьет сумасшедшего по голове. Тот обмякает, его снова связывают. П а ш к а вытаскивает ключ.) Квартального дождися, пусть обсмотрит все у него. Бумагу составит, то-сё. Некогда нам тут с ним… прохлаждаться.

С а н и т а р. В четвертом етаже каморка его! Под крышей!

П а ш к а. Знаю я!

С у м а с ш е д ш и й (очнувшись, горестно). Что ты знаешь? Ты ничего не знаешь. Мне жаль тебя, магометанин, дитя природы… Ты зришь, как падают короны и главы избранных родов! (С а н и т а р у, жалобно). Пусти руку, рожа… Наследника престола прибил, опричник…

С а н и т а р (толпе). А вы чего уставилися? Балаган вам тута, представление? (П а ш к а теснит зевак, выставив перед собой метлу. Нехотя публика подается назад.) Дворник, куды ты опять делся?

П а ш к а. Здеся я!

С а н и т а р. Туды, что ли, в обход?.. Туды, нет?

П а ш к а. Куды туды?

С а н и т а р. На Дворянскую вашу, «куды», аристокрация голодрана… Собралися, смотрют… Нет, чтобы лужу вычерпать… Ходи тута, ноги ломай…

С у м а с ш е д ш и й (изнемогая). Свободу России!

В т о р о й с а н и т а р. Сами скоро в нее ляжете… Порося православные…

С а н и т а р ы уволакивают хныкающего сумасшедшего. Толпа постепенно расходится. Шарманщик вновь начинает крутить ручку, наполняя двор унылыми звуками. Хлопают закрывающиеся окна. К П а ш к е, взявшемуся за метлу, подходит последний из зрителей – остроносый молодой человек в плаще, с волосами, ниспадающими на плечи из-под широкополой шляпы.

Ч е л о в е к в ш л я п е. Послушай, малый…

П а ш к а. Чего изволите-с?

Ч е л о в е к в ш л я п е. Вот этот… безумный… Кого увели. Кто он таков?

П а ш к а. Поприскин, титулярный советник… С двадцать шестой. Квартировал с Марфой Пономаревой, кухаркой. Токмо она теперь в деревню подалась – страшно, вишь, с блажным проживаться… Так-то он тихий был, незлобный, все в должность ходил, газетки читал да бормотал всякое… несуразное. Придет, бывало, с присутствия и сразу в постелю.

Ч е л о в е к в ш л я п е. Так обычное дело.

П а ш к а. Однако платил исправно, ничего не скажу. Достатков ему сильно не хватало, вот это было приметно. От того и повредился.

Ч е л о в е к в ш л я п е (негромко, сам себе). Чудесно… Титулярный советник от нищеты с ума сошел. Интересно… Ах, как хорошо…