Александр Лавров - Варяги и Русь Страница 30

— Горе вам! Горе тебе, Византия!.. — кричал он, — и я, я, любивший ее более всего на свете, убил ее сам…

— Подойди ко мне, — раздался голос Зои, — наклонись, я счастлива, что умираю за тебя… Если бы не я, ты погиб бы… так суждено… Я умираю… Отомсти за мою смерть!.. Отомсти не им… они не виноваты… — хрипела Зоя, — отомсти Византии за все ее коварство… Поклянись!

— Клянусь! — крикнул Аскольд. — Я камня на камне не оставлю в этом проклятом гнезде!..

— Благодарю… милый, любимый… Прощай!..

Началась агония. Зоя мучилась недолго… Яд врача Фоки действовал быстро…

Аскольд был страшен. Даже привычные ко всему варяги попятились перед ним…

Яростным, распаленным взглядом посмотрел он на бесстрастно стоявшего перед ним Фоку.

— Разорвать его между деревьями немедленно! — крикнул он.

Ни один мускул не дрогнул на лице византийского врача.

Из соседнего покоя раздались крики купцов, понимавших, что теперь для них все кончено.

— А с теми что прикажешь делать, княже? — дрожащим от бешенства голосом спросил Всеслав.

— Разметать конями по полю!.. Ее похоронить.

— Она была христианка, княже! — раздался спокойный голос Фоки.

— И вы, христиане, убили ее? — крикнул ему Дир.

— Так было суждено… Молю вас, похороните ее по христианскому обряду.

— Берите же его! — закричал вне себя от бешенства Аскольд, — и сейчас же…

Фоку утащили из покоев.

Озлобление против него было страшное. Предательство казалось славянам таким преступлением, за которое не может быть пощады.

Весть о случившемся в княжьих палатах уже успела обойти весь Киев. Толпа народа бежала отовсюду к молодому леску, где уже собрались дружины князей. Фока, по-прежнему спокойный и бесстрастный, приведен был туда же. Он столько раз видел смерть, сам, по приказанию других, совершал преступления, что всегда готов был к своему смертному часу. Но он не знал, что его ждет. Он плохо понимал славянское наречие, и смысл слов Аскольда был ему непонятен. Он даже не понимал, что готовится для него. С любопытством смотрел он, как пригнуты были к земле два стоявших близко друг от друга молодых деревца. Потом его повалили на землю… Фока чувствовал, что его ноги привязывают к нагнутым вершинам деревьев. Державшие верхушки деревьев разом отпустили их… Деревья быстро распрямились. Послышался ужасный крик… Все произошло в одно мгновение. Когда все взглянули вверх, то окровавленная масса, разорванная на две части, качалась между вершинами деревьев…

Издали слышались вопли разметываемых по полю купцов…

II

Прах несчастной Зои был предан земле по христианскому обычаю. На этом настоял Аскольд.

Зоя еще при жизни взяла с него клятву, что если только она умрет в Киеве, то он похоронит ее по обрядам, предписываемым христианством.

Лишь только могильный холм возвысился над ее прахом, звуки рогов возвестили, что князья желают говорить с дружиною и народом.

— Народ киевский и дружина моя храбрая! — сказал Аскольд, когда все собрались к крыльцу его терема. — Уходим мы в путь далекий и опасный. Знаю и теперь уже я, не вернутся назад многие. Но пусть не плачут о них матери и жены. Смерть храбреца — счастье. Пусть утешатся и дети. Они не будут сиротами, если приведет мне судьба возвратиться в Киев, — всех их приму я к себе; если я не вернусь, то сделает это брат мой Дир, а если не вернемся оба, то должен принять к себе сирот тот, кто заменит нас.

— Зачем говоришь так, батюшка князь? — раздались восклицания. — Как это можно, чтобы ты не вернулся!

— Зачем сердце наше понапрасну смущаешь такими речами?

— Не ходи тогда уж лучше, оставайся с нами в Киеве!

— Нет, все готово для похода, и мы пойдем. Византия, никакая сила не спасет тебя от этой грозы! Только ты, киевский народ, поклянись, что останешься нам верным…

— Клянемся! Во веки веков! Пока Клев стоит, будем тебе верными! — кричал народ.

— Как мы забыть тебя можем, благодетеля нашего? Ведь ты от хозар нас избавил.

— Только оставь нам за себя кого-нибудь.

— Для этого я и созвал вас. За меня, пока мы будем в походе, здесь пусть останется Всеслав. Он будет править вами нашим именем, он будет творить над вами суд и милость.

— Князь! Я не останусь здесь, я иду с тобой! — раздался голос Всеслава.

— Молчи! — вдруг засверкав глазами, прикрикнул на своего любимца Аскольд. — Я князь, я приказываю, и ты ослушиваться моей воли не посмеешь!

Впервые видел таким своего князя Всеслав. Он невольно смутился и только смог пробормотать в свое оправдание:

— У меня сын там!

— Я приведу его к тебе… Изока я знаю. Если ему суждено остаться в живых, он будет возвращен тебе, — смягчился Аскольд, — ты же нужен киевскому народу. Кто сумеет лучше тебя управиться с ним и дать ему правду? Ты знаешь народ, знаешь и мои мысли, твое место здесь.

— Я повинуюсь твоей воле, князь, пусть будет как ты пожелаешь, — опустив голову, отвечал Всеслав.

— Благодарю, я этого ожидал от тебя… А теперь, народ киевский, иди к моему столу и пируй в последний раз… Знает разве кто из вас, будет ли он пировать еще раз за моим столом?

Начался в палатах шумный пир, но первое место на нем занимал князь Дир. Аскольда среди пирующих не было. Не до шумного пира ему было, не то лежало у него на сердце. Казалось ему, что Зоя стоит перед ним, протягивает к нему руки и слышится ее молящий голос:

— Отомсти за меня!

Рано утром на другой день, когда головы многих были еще тяжелы после веселого пира, рога князей созвали воинов на берега Днепра к стругам и ладьям.

Аскольд торопился идти в поход. Он надеялся в пылу сечи унять свою гнетущую тоску, забыть Зою…

Все в стругах было приготовлено к отплытию. Снесены были припасы, каждый из отправлявшихся знал, к какому стругу он принадлежит, знал своего начальника и готов был пойти за ним в огонь и в воду. У всех чувствовался избыток сил, и всем предстоявшие битвы казались веселее пиров.

Собралось же всех до десяти тысяч человек.

Никогда еще такой большой рати не поднималось с берегов Днепра.

На первом струге во главе войска шли с отборной дружиной князья.

После жертвы Перуну Аскольд спустился по крутому берегу к своему стругу. Дир был с ним. Следом за князьями шли Руар, Ингелот, Стемид, Ингвар, Родрик — знаменитые скандинавские, воины и, наконец, скальд Зигфрид.

Все были воодушевлены, глаза у всех светились нескрываемой радостью.

Перед тем как вступить на струг, Аскольд крепко обнял Всеслава.

— Береги Киев! — сказал он.

— Хорошо, а ты, княже, не забудь о моем Изоке.

— Клянусь тебе, если он жив, я привезу его в твой объятия.

Но вот на княжеском струге затрубили в рога, взвился парус, и струг медленно отошел от берега и вышел на середину Днепра.

Следом за ним другой, третий, четвертый…

Стругов было так много, что княжеский давно уже скрылся из глаз, а средний только что отчалил от берега. Почти что на закате отошел от Киева последний струг, и оживление на Днепре сменилось мертвой тишиной.

Аскольд, угрюмый и мрачный, сидел на корме своего струга. Он был совершенно безучастен ко всему происходившему вокруг. Как сквозь сон он слышал, как запел скальд Зигфрид:

В поход пошли сыны Одина,Чертоги светлые их ждут,Средь сечи павшего, как сына,Встречает божеский приют.Смелей, смелей! Отваги полный,Ведет нас в сечу славный вождь;Не страшны нам морские волны,Мы на врага падем, как дождь!Щиты отбросим мы далеко,Возьмем секиры, и вперед!..Там в небесах, хотя высоко,Валгалла светлая нас ждет.Не вспомним мы на миг единыйО жалкой жизни на земле,Умрем мы все, сыны Одина,С печатью счастья на челе!

Крики восторга с ближайших стругов были ответом на эту песню. Всем было весело, всем было легко и отрадно на душе, только один Аскольд был угрюм и мрачен.

Пороги прошли волоком: Аскольд хотел сохранить людей и свои суда и счел, что лучше потерять больше времени на волок, чем рисковать хотя бы одним стругом…

Вот и устье Днепра.

За ним раскинулась необозримая гладь морская.

Но скоро и она оживилась… Все Черное море у правого берега так и белело парусами легких суденышек.

Гроза надвигалась на Византию…

III

Весть о неудаче, постигшей Фоку и купцов, уже была принесена в Византию…

И вот по всей Византии разнесся слух, что варяги уже в Черном море, уже близко от Константинополя.

Ужас напал и на царедворцев, и на чернь.

Вардас, Македонянин Василий и патриарх Фотий проводили время в постоянных совещаниях: они одни думали за всех и старались защитить Константинополь. Но, увы, возможности для этого почти не было. В Константинополе не было войска, способного бороться с грозным врагом — все оно было на границе Персии.