Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины Страница 31

Когда котел почти опустел и на дне болталось лишь немного мутного отвара и обломки костей, очередь дошла до отроков Свенгельда. Среди них сидели и Ольтур с Кислым. Свенгельд так и не узнал, что они нарушили его приказ и не уехали к Берлоге (сам воевода Берлога тоже был на пиру и, к счастью, не ведал, что эти двое должны находиться в рядах его дружины). А Сигге, наутро после смерти Свенгельда обнаружив их на прежних местах в дружинном доме, был слишком занят, чтоб разбираться, как это вышло. Они остались в Свинель-городце, лишь старались не лезть на глаза и были рады, что их не гонят.

– Затянул отец твой с девкой-то, – заметил Мистине Маломир, когда женщины отошли от них. Осторожно хлебнул горячего, несоленого и жирного варева – пищи мертвых, глотнул, торопливо запил медовухой. – У иного бы отца года три как замужем была и деточек рожала… Что же думаешь делать с ней теперь? Девка хороша, да такую… зрелую не всякий и возьмет.

– Сестра меня не объест, – с не менее непринужденным видом ответил Мистина. – Пусть живет, а там как богам поглянется.

Он не сомневался, к чему это замечание. В Киеве постоянно находились желающие присватываться к его дочерям: и не только к двенадцатилетней Святане, но и к Витяшке, которой было лишь пять. Пусти он теперь лишь слух, что подумывает выдать замуж сестру, – улица окажется заполонена сватами, которые что ни день будут драться под его воротами за право пройти вперед. Маломир, надо думать, норовит таким образом пристроиться в самое начало этой очереди.

Но менее всего Мистина намерен был с этим спешить. Незамужняя сестра была неплохим подарком от умершего отца, но, прежде чем распоряжаться этим даром, нужно было выждать, оглядеться и понять, в какой стороне от путевого камня лежит «богатому быть», а в какой – «убитому быть».

– Может, и на наш двор судьба глянет-то, – посмеиваясь, дескать, шучу, сделал Маломир более прямой заход. – Мы с воеводой жили дружно, взяли бы его дочь – был бы ей у нас почет и уважение.

– Неужели вы ни разу не заводили этого разговора с моим отцом? – осведомился Мистина; лишь самое внимательное ухо уловило бы в его голосе легкую насмешку.

– Да ведь он говорил: пока жив, не отдам! – всплеснул руками Маломир. – Дом, говорил, вести некому. Ну а у тебя своя хозяйка есть, другой не надо.

– А раз мой отец не желал выдавать сестру замуж, мы не станем говорить об этом над его незакрытой могилой.

На это Маломиру нечего было возразить.

– Ну, еще потолкуем, – кивнул он. – Нам о многом теперь еще толковать придется. Ушел прежний век, новый грядет. Новые ряды будем рядить. И коли будем в родстве, глядишь, и столкуемся быстрее.

– Не очень я тебя понимаю, возможно, скорбь притупила мой разум. – Мистина переменил положение и сел, целиком развернувшись к Маломиру и опершись локтем о колено, будто желая обратить к нему все свое внимание и не упустить ни звука. – Мы и так в родстве благодаря княгине Предславе, которая приходится двоюродной племянницей и княгине Эльге, и моей жене. И какие у нас причины рядиться по-новому?

– Как это – какие? – изумился Маломир. – Отец твой владел данью и мытом, от князя Ингоря они ему даны были в пожизненное владение. Теперь умер он – заново будем ряд устанавливать.

– Ты сам сказал: дань и мыто были даны моему отцу князем Ингваром. И князь Ингвар вовсе не умер. Как и твой племянник, князь Володислав. Оба владыки, между которыми заключался договор, живы и здоровы. Что же до посадника, то Ингвар, как вернется в Киев, даст вам нового. И мы дальше будем жить в мире и согласии, как положено при нашем родстве.

– Кого он ни даст – тебя или брата своего, что у нас гостил недавно, – с тем и будем рядиться! – настаивал Маломир, уловив только половину смысла рассуждений Мистины. – А у нас теперь и другая родня имеется. У Володислава теперь тесть – моравский князь! Он нас в обиду не даст!

– Когда Володислав обручался с Предславой, ее отец был киевским князем! – напомнил Мистина. – И он счел весьма подходящим то, что именно киевская дружина будет собирать мыто с купцов, едущих в Моравию. Не вижу причин, почему ему теперь этого не желать.

– Купцы ездят между нашей землей и державой свата нашего, а мыто собирает киевский князь! – Маломир, сильно угостившийся медовой брагой, пьянел все сильнее и все больше горячился. – Ты смотри, как бы вовсе киевским купцам путь не затворили! И князю своему передай! А не то ведь князь моравский…

– Князь моравский едва отбивается от угров, наседающих на его земли. Что ни год присылает серебро и просит нанять для него дружины за морем. Третьего лета посылал ему Ингвар дружину во главе с воеводами Бергтором и Сендимиром. Однако на Мораве разбили их угры, и вся южная часть державы к ним отошла. На другое лето ходил на угров князь Олег, хотел Велиград, стольный город предков своих, отбить, да не дал Перун победы. На то лето опять прислал к нему Ингвар Альгаута, а Земомысл ляшский – Любеша. И повернулся к ним было Перун с милостью, да угорские боги оказались сильнее: попали моравы в засаду, так сам князь Олег едва живым ушел и семью увез к тестю своему Земомыслу. Тревожит Ингвара судьба Олегова: не согнали бы его угры совсем с земли дедовой.

– Авось не сгонят! – уверенно возразил Володислав, подошедший поближе к важному разговору. – Вы в Киеве не слыхали еще, а у нас есть вести!

– Что за вести? – Мистина повернулся к нему.

– Угры далеко на полудень ушли, к фрягам, а баварский князь Генрик в их земли пришел ратью. Олег и Земомысл вместе вошли в Моравию.

– Я знаю, он ведь и этой весной просил у Ингвара дружины, – кивнул Мистина. – Но нынче весной сам Ингвар ушел в степь и помочь своему племяннику не смог. Не возьмусь предсказать будущее, но сдается мне, у родича нашего Олега Моровлянина иные будут заботы, кроме как ваше мыто считать… А как вернутся угры от фрягов да оборотятся в нашу сторону – и вовсе не до мыта станет.

Маломир хотел еще что-то сказать, но передумал и вновь принялся за брагу. Он и так был слишком пьян, и его отяжелевший язык не поспевал за мыслью хитроумного Мистины. Однако хмурый вид старшего князя ясно давал понять, что беседой этой он не удовлетворен и мыслей своих не оставил.

Мистину это не огорчило: он приехал сюда вовсе не для того, чтобы радовать древлянских князей.

А с дальнего конца, где сидели Свенгельдовы отроки и окрестные жители из простых, уже слышался шум перебранки.

– Кончился ваш век! – кричали древлянские отроки. – Теперь мы вас подвинем с земли-то нашей!

– Задницу свою подвинь!

– Сдох вупырь ваш, скоро сами все за ним пойдете во сыру-землю!

– Да мы таких, как вы, с кашей ели!

– Смотри не подавись!

– Теперь князья наши как дадут вам под зад, полетите обратно в свой Киев!

– Да без наших дружин вас угры в два счета всех попленят и хазарам продадут.

– Да под хазарами жить краше, чем под вами!

– Блудные вы бабы, а не мужики – только ищете, под кого бы лечь!

– И Киев скоро будет наш! Наши деды им владели!

– Кто такой смелый? – кричал воодушевленный Ольтур. – А ну давай, выходи!

И отдельные выкрики потонули в общем шуме потасовки.

Мистина только улыбнулся. Русские и древлянские отроки говорили друг другу примерно то же, что и они с Маломиром, только в более простых словах.

День кончался. Драчунов растащили, все уже были сыты и пьяны, земля усеяна костями и разными объедками. Заиграли рожки, воинские состязания сменились плясками. Мертвый должен уходить весело, ликовать на своей свадьбе с матерью сырой землей. Убрали с очага котлы и решетки, подложили дров, и высокое пламя ярко озаряло сотню пляшущих фигур. Одетые в белое в знак печали, вертящиеся, прыгающие, приседающие и скачущие, они сами напоминали навий, буйной радостью встречающих нового своего сородича. Гудьба, крик, топот, свист разлетались далеко окрест.

Наконец могилу закрыли. Засыпали дощатую кровлю землей, сверху развели костер. Потом, со временем, здесь поднимется курган.

Когда костер почти догорел и люди разошлись, Мистина еще долго стоял, глядя в багряные очи тлеющих углей. Его отец, вынырнувший из небытия в Ладоге, вновь ушел под землю здесь, почти на другом краю огромной державы, которая за время его долгой жизни стала гораздо более сплоченной. Усилиями его и таких, как он, разноликие земли славян, голяди, чуди, бывших хазарских данников всякого языка сшивались синими нитями больших и малых рек в единое целое, и это целое было больше всего, что в этой части света могли представить. Свенгельд не носил звания князя, но делами своими заслужил честь, чтобы курган его был высотой не меньше иного княжеского.

Вот и ушел под землю тот, кто столько лет держал на плечах хрупкий мир между Русью и Деревлянью. Дощатая крышка могильной ямы была будто дверь, которую он плотно захлопнул за собой. Мистина остался по эту сторону двери. Ему было тридцать пять, и он уже лет двадцать привык полагаться на себя и думать своей головой. Но сейчас ему казалось, что темный небосвод, из-под которого выскользнула одряхлевшая опора, слишком сильно давит на его плечи.