Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин Страница 31

Елизавета забыла про невестку, у нее теперь был внук, и она превратилась в страстно любящую бабушку. С первых же минут жизни Павла приставила к нему целый штат мамушек и нянюшек. Царица сама качала его на руках, бежала к колыбельке, едва он подавал голос, беспокоилась о каждом его движении. Мамушек было так много, что потомки запутались в их именах. Матрена Константиновна, Катерина Константиновна, Татьяна Афанасьевна, Матрена Димитриевна, Мавра Ивановна, Дарья Володимировна, а еще бабушка Фандершар, мамушка Фусадье и много разных женщин, все высокого происхождения и имевшие большое влияние на Елизавету.

Заботами Павла душили с самого детства. Лежал он в колыбельке, поставленной возле жарко натопленной печи, запеленатый во фланель, был укрываем еще стеганым на вате атласным одеялом и розовым, бархатным, подбитым мехом. Мехом черно-бурой лисицы выстлали и всю колыбель. Неудивительно, что мальчик с первого дня обливался потом. Запаренный, он потом всю жизнь боялся легкого ветерка и постоянно простужался. Заботами и попечением бабка душила его, но, когда брала его на колени, и он мочил ей платье, она сияла от гордости и нежности. В ней пропала любящая мать, но бабушка она была нежная и преданная…

Правда, через два-три года Елизавета охладела к внуку. Ей надоело с ним возиться, и она вернулась к нарядам, балам, пирушкам в узком кругу и заботам о своей увядающей красоте.

Фрейлины постоянно толклись в детской, потому что госпожа их тут сперва дневала и ночевала. И Аннушка с Машенькой, хоть пока еще и фрейлины за все про все — подай, принеси — тоже близко познакомились с Павлом, хотя ни одной из них ни разу не удалось даже подержать его за крохотную ручку. И Машенька всегда умилялась при виде ребенка, а Анна сжимала зубы и все вспоминала, как он обклался в церкви. С самого начала они по-разному относились к этому царственному ребенку.

Но нередко Аннушка и Машенька замирали под речами мамушек и нянюшек. Те рассказывали сказки и пели колыбельные песенки маленькому наследнику, и никогда больше двум сестрам не пришлось слышать таких трогательных повестей и слезных напевов.

Слезы катились по щекам Аннушки, когда она складывала свое парадное платьице с еще не обрезанными крылышками. Она убрала его подальше и никогда больше не надевала. Она не обрадовалась даже тогда, когда ей выпала честь как взрослой фрейлине присутствовать на приеме оттоманского посланника, приехавшего из Порты с известием о вступлении на престол нового султана.

Статс-дамы и фрейлины, парадно разубранные, напудренные и с мушками на щеках рядами по старшинству стояли в галерее. Аннушка помещалась в самом конце блестящей шеренги придворных красавиц. Весь генералитет, придворные кавалеры в полыхающих от золота камзолах стояли по левую сторону галереи, а Елизавета, как всегда, одетая с восточной пышностью и особо причесанная, сидела на золоченом троне под бархатным с золотом балдахином. Справа от нее помещался обер-егермейстер и лейб-компании капитан-поручик и кавалер, рейхсграф Разумовский, а слева блистал обер-гофмейстерским мундиром барон Миних. Великий канцлер, сенатор и разных орденов кавалер Бестужев-Рюмин принял от одетого в чудной для россиян наряд грамоту и положил справа на столик, заранее приготовленный для этого. Пятясь задом, он отошел от трона и приготовился выслушать речь турецкого посланника. Аннушка с удивлением слушала турецкую речь, а потом и перевод толмача, генерал-майора и генерал-рекетмейстера Дивова. Бестужев-Рюмин отвечал посланнику от имени императорского величества.

Ничего не поняла Анна в этой аудиенции, только все обегала глазами блестящий ряд женщин и мужчин, стоящих по обе стороны трона в галерее. Приседала, когда нужно, по знаку статс-дамы наклоняла голову в такт со всеми и обрадовалась, что церемония закончилась довольно скоро и можно бежать к сестре.

— Как там было? — спросила ее Машенька.

— Да как обычно, — серьезно и грустно ответила Анна, — служба…

Аннушка стала взрослой фрейлиной, и у нее теперь прибавилось обязанностей. Детство кончилось.

Глава десятая

Прием должен был быть великолепным. Великая северная держава праздновала рождение и крещение нового наследника — великого князя Павла Петровича — и Никита Иванович не хотел посрамить честь и достоинство государыни, честь и достоинство могущественной России.

Прежде всего, конечно, нужно продумать огромный список приглашенных. Король с королевой, безусловно, представители всех сословий, делегированных в ригсдаг[11], самые знатные люди шведского королевства.

Список получался до того обширный, что Никита Иванович потихоньку начал думать, кого бы исключить из празднества. Но ведь никак не обойдешься без посланников европейских государств, хоть и знал он, как люто ненавидят его французский и прусский послы, но обязан был позвать их на это торжество. Да еще надо пустить им пыль в глаза, чтобы знали и понимали, что Россия — страна могущественная, богатая, а потому прием должен по пышности и знатности не уступать королевским куртагам.

Уже шестой год жил он здесь, в Стокгольме, посланный на место барона Корфа. Шведский ригсдаг выслал, по сути, Корфа. Тот наделал ошибок, угрозами и давлением, грубостью и подкупом восстановив против себя, против России почти весь ригсдаг, все сословия. Даже партия колпаков, которая поддерживала вроде бы политику сближения с могущественным северным соседом, отреклась от Корфа. Елизавета долго думала, кем заменить этого неуживчивого посла, и склонилась к предложению Бестужева — отправить туда Панина, уже завоевавшего авторитет в Дании. Но Дания — дружественная страна, там нет такой злобы, как здесь, в Швеции, и нужен осторожный, обходительный, умный и ловкий человек.

С ужасом и отчаянием ехал в Швецию Панин. Как ему, такому еще неопытному в дипломатических делах, поручают сложное и большое дело — добиться в Швеции расположения к России, пошатнуть доверие к Франции, которая здесь обладала большим влиянием, переменить то озлобление и недоверие, которое господствовало здесь со времен поражения Карла XII. Все, даже простые шведы, не принимающие никакого участия в политике, кипели негодованием, вспоминая позор и гибель своего национального героя — Карла XII.

Эти настроения шведского общества очень ловко и умело создавали в своей политике французские власти, особенно Людовик XV, ведущий войну дипломатов во всех странах Европы. Но свои интересы имелись тут и у Фридриха II, прусского короля, который мечтал о захвате наиболее лакомых кусков Европы, стремился урвать то, что плохо лежит.

И в этот клубок змей, где переплелись интересы всех европейских государств, направила Елизавета молодого, крепкого, сильного, но еще такого неопытного в дипломатических интригах Панина.

Он прожил здесь шесть лет, и все это время напряжение не оставляло его ни на минуту. Так и ждал какой-нибудь каверзы со стороны француза или пруссака. Даже нейтральный английский посол рад столкнуть русского дипломата в грязь, навредить хоть чем-нибудь. И в выборе средств для того, чтобы посадить Россию в лужу, здесь не стеснялись. В ход шло все: и неосторожное слово, и костюм, могущий стать мишенью для злословия, и его выговор, и его слуги, которых можно подкупить, и даже повар, которого можно за хорошие деньги уговорить испортить парадный обед.

Очень скоро Никита Иванович понял, что истинная дипломатия состоит не из речей и высказываний перед королевскими особами или членами ригсдага, а из тончайших оттенков.

Словом, он прекрасно понимал, что этот прием в его собственном особняке должен быть на высоте.

Всего четыре версты Зундского пролива отделяли Данию от Швеции, но разница в отношении к России оказалась настолько громадна, что сначала Панин не поверил этому кипению страстей. Там, в Дании — дружеская атмосфера, приветливое и любезное обращение, отбрасывание этикета и церемоний, искреннее стремление быть в дружбе с северным соседом. Здесь — чопорный и холодный тон, стремление поймать русского посла на мелочах в соблюдении всех церемоний, в желании перетолковывать каждое его слово на свой лад, так, как удобно и выгодно кому-либо. И потому, только приехав в Стокгольм, Никита Иванович не отправился бродить по городу, чтобы познакомиться с северной столицей некогда могучей страны, а призвал портных, поваров, секретарей. Он должен стать на уровень французского посла, узнать о всех новостях, сплетнях и подноготной каждого, чтобы быть во всеоружии. Ему сшили парадные и домашние камзолы, выделали парики, повара сочиняли целые поэмы на приемах, куртагах и обедах, кучера рассказывали о том, каким надлежит быть выезду. Словом, мелочи быта заставили Никиту Ивановича относиться к ним с особым вниманием и требовали времени, напряжения и денег. А вот с деньгами, как всегда, оказалось худо. На представительские нужды Россия скупилась, жалованье платила с большим опозданием, а своих средств у Панина не существовало…