Владимир Аристов - Ключ-город Страница 32

— Не гневайся, пан управитель, с сего дня я его милости пану Доморацкому не работник. Бью его милости пану челом, чтоб деньги пожаловал, какие у его милости заслужил.

Управитель, закинув голову, посмотрел на Михайлу, под усами змеей усмешка. Громко выговорил:

— От водки, москаль, пся крев, разума лишился. Ты же у его милости пана взял двадцать злотых и на то дал запись. И за те деньги повинен ты его милости служить, пока не вернешь его милости тех денег или пока его милость по милосердию своему тебя не изволит отпустить.

У Михайлы перехватило дыхание. «Так вон как паны людей холопят». Едва сдержался, чтоб не вцепиться управителю в горло. Сказал хрипло:

— Заемного письма я пану на себя не давал и денег не брал.

Управитель точно не слышал:

— А запись твоя у пана судьи явлена и в книгу записана вчера. И тебе от его милости пана сойти не можно. А сойдешь, сам ведаешь, что его милость беглецам чинит.

Управитель распушил усы и, не взглянув на Михайлу, вышел.

Михайло стоял посреди низкой избы. В висках тяжело билась кровь. «Был Михайло Лисица вольным, а ныне стал панским хлопом». Сжал кулаки так, что ногти больно врезались в мякоть. «Так нет же, не бывать тому. Бояре не закабалили, а папежскому проклятому недоверку пану Доморацкому и подавно не закабалить».

Хлопы окружили Михайлу, смотрели жалостливо. Кто-то в утешение сказал:

— Не убивайся, добрый человек, не тебя первого, не тебя последнего пан холопит.

Михайло сел на лавку, сдвинув брови, смотрел на синеватый огонек лучины. Сидел так, задумавшись, долго. Хлопы, тихо вздыхая, покачивали головами. Знали — в такую минуту не утешить человека словами. Раз выпала на долю неволя — смирись. Так уж мужику на роду написано: на небе бог, на земле пан. Кто против бога и пана?

Михайло поднялся, выпрямился во весь рост:

— Попомнит пан Доморацкий, как русского человека холопить!

Хлопы испуганно замахали руками, зашикали:

— Ой, Михась, не накликай беды, за такие слова ни тебе, ни нам шкурой не отделаться. Не палками за такие слова жалуют паны хлопов, а веревочной петлей на воротах, а то и живьем на огне жгут.

А Михайло как будто не слышал испуганного шепота хлопов:

— Эй, вы, страдники. Веры вы православной, христианской, не гоже вам под паном, папежским недоверком, сидеть. Долго ли ему вашу кровь пить! Плюйте своему пану в рожу да бредите козаковать на четыре стороны.

У хлопов заблестели глаза. Забыв недавний страх, заговорили:

— Я б на Русь подался!

— А я в козаки, к запорожцам!

— Места везде много!

Михайло видел: сговорить теперь хлопов — пустое дело.

— А так, — и мешкать нечего, сей ночью и уйдем.

В людской избе было хлопов восемь, все бессемейные; уйти от пана решили все. Оглядели топоры. Чтобы пан управитель или гайдуки чего не заподозрили, задули лучину, легли — кто прямо на земляной пол, кто на лавках. Михайло лежал с открытыми глазами. На дворе перекликались караульные гайдуки. Время тянулось медленно. Гайдуки стали покрикивать реже. Михайло подумал, что пора. Встал. Слышал, как завозились на своих местах хлопы. Велел им пока не подниматься, сам тихо выскользнул за дверь.

В старом палаццо мутно светились два оконца. Михайло подумал, что то, должно быть, неугасимая лампада в комнате старой пани. Из темноты долетел слабый, будто из-под земли, стон. Стонал Янек, приколоченный к столбу за ухо. Михайло вернулся в избу, перекрестился в темноте.

— Боже, поможи! — И громко: — Гей, браты, время приспело с паном поквитаться.

Хлопы неслышно один за другим покинули людскую избу. Вышли и сразу пропали в темноте, рассыпались по двору: одни направились к конюшне, другие — к панскому дому. Гайдук у конюшни не успел пикнуть, как был связан. Второго гайдука, караулившего Янека, Михайло огрел по затылку колом. В один миг поверженному караульщику вбили в рот войлочный кляп.

Хлопы развязали Янеку руки, но никак не могли освободить его от гвоздя. Тот в нетерпении крикнул, чтобы отдали нож. Слышали как Янек ляснул зубами: «Ухо пану на память оставлю».

Михайло сунул под новый палаццо пук соломы, кто-то притащил под полой лучину. Пламя быстро разгоралось потрескивая. Огненный язык взметнулся, лизнул стены дома, далеко озарив окрестность. При свете пожара хлопы выводили из конюшни лучших панских коней.

Пан Доморацкий, разбуженный ярким светом, подбежал к окну. В доме уже суетились перепуганные слуги и кричали сенные девки. Пан, как был неодетым, выскочил на крыльцо. Новый прекрасный палаццо, совсем почти оконченный, пылал, рассыпая далеко облака искр. Уже дымилась и потрескивала крыша и на старом дедовском доме.

От страшной жары и сверкания близкого пламени пан зажмурился. В воротах он увидел выезжавшего последним за конными хлопами москаля Михася, того самого плотника-мастера, на которого управитель только вчера состряпал долговую запись. Москаль сидел на лучшем белом скакуне пана Доморацкого. От пламени стройное тело коня казалось розовым. Хлоп оглянулся, погрозил пану кулаком и выехал за ворота.

Пан Доморацкий понял все, упал на колени от бессильной злости, застонал:

— Матка боска! Накажи проклятого москаля. Он увел не только моих хлопов, но и всех лучших коней.

4

Со всех концов Речи Посполитой к замку сендомирского воеводы пана Юрия Мнишка в Сомборе потянулась шляхта.

Замок пана Мнишка стоял на крутом берегу Днестра. Ворота с крытыми жестью башенками вели в глубь замкового двора к деревянному палаццо с пуком перьев, гербом панов Мнишек на фронтоне. Вправо от дворца — деревянный с цветными оконцами костел, влево растянулся старый сад. За садом пивоварня, скотня, гумна. Здесь же во дворе за хозяйственными постройками — виселица глаголем, домашняя тюрьма и деревянный козел с темными пятнами крови — все в назидание и острастку панским хлопам.

Каждый день в большой столовой зале потчевали прибывших панов и шляхтичей. Маршалок пускал гостей в залу по реестру. Не проходило дня без драк и у входа в залу. В конце длинного стола на резных креслах с золочеными гнутыми ножками восседал нареченный Димитрий и сам пан Мнишек. Для загоновой шляхты накрывали особый стол. Шляхтичи пожирали мисками фляки, стучали чарками, пили за здоровье спасенного царевича, клялись саблями добыть ему московский престол. После пира загоновую шляхту без церемоний выгоняли. Паны пускались в пляс с сверкающими золотом паненками. Хозяин замка в дорогом кунтуше, обтягивавшем круглое брюхо, ходил между веселящимися, вертел посаженной на короткую шею плешивой головой, говорил паненкам и кавалерам приветливые слова. Паны гремели оружием. С украшенных коврами стен бесстрастно глядели на веселье бородатые герои древности и прекрасные богини.

В замке уже не хватало места размещать гостей. А гости все прибывали. Шляхтичи ехали в одиночку или с одним-двумя пахоликами, паны — с целыми оршаками слуг и прикормленной шляхты. Прибывших пришлось размещать в городе у мещан. Маленький Сомбор наполнился множеством людей разбойного вида, с лицами, вдоль и поперек исполосованными шрамами. На улицах мещанам не стало прохода. Купцы избегали открывать лавки; шляхта, не стесняясь, грабила среди белого дня.

У маршалка пана Пузелевского голова шла кругом. Надо же было позаботиться прокормить такую ораву. Причитавшиеся с мещан стации хлебом, мукою, рыбой и мясом давно были выбраны за два года вперед. Мещане отказывались давать поминки на панские пиры и не хотели брать расписок, которые вместо денег велел выписывать маршалку за съестное пан Мнишек. Приходилось из непокорных поминки выколачивать палками. После обеда и танцев паны заваливались спать. Шляхтичи разбредались по саду, рыгали, в пьяном задоре дрались на саблях. Не один уже щеголял в перевязках, без уха или пальцев. Пузелевский в свободное от своих обязанностей время качал седой головой и тихо жаловался супруге пани Ядвиге.

— Матерь божия, я не знаю, что думает себе пан Юрий. Я каждый день составляю реестровый список приглашенных к столу и мне сдается, что в наш замок, будто на сеймик, съезжаются пропойцы, игроки и мошенники со всей Речи Посполитой. Позавчера они украли пятнадцать оловянных тарелок и столько же ложек. О серебре я не говорю: они растащили его в первый же день. Вчера они унесли скатерть. Я велел слугам сегодня приколотить ее к столу гвоздями, но не знаю, будет ли от этого какой толк. Когда же я жалуюсь на это пану Юрию, он только кусает ус и говорит, что все издержки, которые мы сейчас несем, скоро окупятся с лихвой. Наши шляхтичи собираются идти воевать, чтобы посадить на престол молодчика, который называет себя московским царевичем. Они думают этим заштопать свои дырявые карманы и добыть себе жупаны. Все честные поляки должны молить бога, чтобы эта орда ушла и никогда не вздумала вернуться обратно в отечество.