Александр Дюма - Графиня Салисбюри Страница 34

22 июня он сел на корабль и пустился в сопровождении прекрасного, никогда еще не виданного флота по реке Темзе и, спустившись по ней, вышел в открытое море с таким величием, что можно бы было сказать, что он покорит весь свет. Два дня продолжая путь, вечером последнего увидел вдоль берегов Фландрии, между Бланкенбергом и Эклюзом, такое множество корабельных мачт, что их легко можно было принять за лес, выросший на море. В ту минуту он позвал к себе кормчего, который тоже смотрел с удивлением на это неожиданное зрелище; и спросил его, что это значит? Тогда кормчий отвечал ему, что это должна быть армия нормандцев и французов, по повелению короля Филиппа, охраняющая море, чтобы ожидать вашего возвращения, воспрепятствовать вам пристать к берегам Фландрии.

— Следовательно, это те самые люди, — сказал Эдуард, выслушав с вниманием сказанное кормчим, — которые взяли два самых больших моих корабля, Эдуарда и Христофа, разграбили и сожгли добрый мой город Сутамптон.

— Вероятно, они, — отвечал кормчий.

— В таком случае, — сказал Эдуард, — остановимся здесь, потому что я давно желал встретиться и сразиться с ними; а так как теперь они у нас на виду, то я не упущу этого случая, и если будет угодно Богу и святому Георгию, то мы в один день заставим их поплатиться за все грабежи в продолжение целых трех лет. Велите бросить якорь и наблюдать всю ночь, чтобы не потерять их из вида.

Однако, прежде чем кормчий мог исполнить полученные им приказания, король сделал все распоряжения к сражению так, чтобы на другой день, поднимая якорь, весь флот был бы уже расположен в назначенном им порядке, чтобы, снявшись с якоря, осталось только идти вперед и сражаться. С помощью темноты, которая препятствовала противникам видеть его движения, он велел самые сильные корабли поставить в первую линию, а между каждыми двумя кораблями, на которых были рыцари и вооруженные люди, поместить по одному со стрелками; потом еще по обоим крыльям составить линию из людей с дротиками, которых можно бы было назначить туда, где бы необходимость того потребовала. На самых же лучших из всех кораблей и известных быстротой своего хода перевести всех графинь, баронесс, камергерш и дворян Лондона, которые назначены были к королеве, в Ганд, дав им для защиты триста человек вооруженных воинов и пятьсот стрелков; после чего, переезжая с корабля на корабль, он убеждал всех поддержать честь корабля в предполагаемом сражении, и когда все обещали ему свято исполнить свою обязанность, то он возвратился на королевский корабль, чтобы, немного отдохнув, сделаться свежее и сильнее и самому участвовать в сражении.

На рассвете король проснулся и вышел на палубу; все было в том же порядке, как и накануне, и не только французы и нормандцы не располагали бежать, но, напротив, они со своей стороны сделали все приготовления к сражению. Эдуард с первого взгляда заметил, что они сделаны худо; потому что за исключением только некоторых кораблей, которые, как казалось, отделились от флота, все остальные теснились у берега; чем затруднялись все их движения и в случае неудачи, им невозможно было бы действовать. Он сосчитал все главные суда и насчитал их сто сорок, кроме барок, и на этих ста сорока судах находилось сорок тысяч генуэзцев, пикардцев и нормандцев.

По сделанным этим замечаниям король и начальник его флота увидели, что если они пойдут всей линией расположенных на ней кораблей вперед, то есть с запада на восток, то солнечные лучи будут им прямо в глаза и это помешает стрелкам прицеливаться, — английская армия лишится того преимущества, которое имела всегда по искусству своих стрелков над всеми другими войсками; поэтому король приказал идти на веслах против ветра, до тех пор, пока английский флот будет полумилею выше французского, — потом, повернув по ветру, идти прямо на него так, чтобы солнце светило им в спину. Движение это было исполнено немедленно; и флот, несмотря на опущенные паруса, быстро подвигался вперед с помощью своих длинных весел; заметив это, французы и нормандцы подняли ужасный шум, испуская дикие крики, воображая, что, несмотря на присутствие самого короля по поднятому на одном корабле королевскому флагу, флот принял это направление от них; но скоро заметили свою ошибку и начали поворачивать медленно корабли свои от берега, в эту минуту, подняв паруса с помощью попутного ветра, весь английский флот, исполнив в точности назначенный маневр, стал быстро огибать бухту, в которой теснились французские корабли, сохраняя порядок, накануне назначенный королем и начальником его флота.

Тогда французские адмиралы, убедившись вполне, что неприятель не бежит от них, поспешили сделать последние распоряжения к сражению и поместили впереди всего своего флота в виде укрепления большой, взятый ими прежде у англичан, корабль, называвшийся Христофом, на котором находилось для его защиты множество генуэзских стрелков, потом раздались звуки труб и рогов на всем протяжении линии, извещавшие, что они готовы с большой радостью вступить в бой.

Сражение началось перестрелкой между английскими стрелками и теми, которые находились на большом корабле Христофе; король Эдуард, заметив, что французы поместили на него почти всех стрелков своих, решился прежде всего овладеть им и велел на том самом корабле, где находился он сам, изготовить длинные железные крючья, укрепленные цепями к борту, и пошел прямо на неприятельских стрелков, приказав флоту завязать сражение по всей линии и идти корабль на корабль. Он был окружен всем лучшим своим рыцарством, — графом Дерби, графом Гертфором, графом Гунтингтоном, графом Глочестером, мессиром Робертом д’Артуа, мессиром Ренолем Кебамом, мессиром Ришаром Стафором и мессиром Готье-Мони, которые все были в полном вооружении, и стрелы генуэзских стрелков, не причиняя им вреда, притуплялись об их железные латы, поэтому они величественно подавались вперед, не уклоняясь от линии, и не шевелясь, с распущенными в руках мечами; потом, достигнув известного расстояния, бросили на неприятельский корабль крючья и железные латы, от чего оба судна со страшным треском сошлись вместе. В эту самую минуту помост опустился с одного борта на другой, и рыцари бросились по нему на неприятельский корабль. Тут начался ужасный рукопашный бой, потому что не было места к отступлению; и хотя генуэзские стрелки были не так хорошо вооружены, но зато их было вчетверо больше, нежели англичан; впрочем, когда они увидели, что стрелять стало невозможно, то все, кроме только тех, которые, поместившись на паруса средней большой мачты, осыпали осаждающих градом стрел, и начали храбро защищаться, потому что Генуя была в то время могущественным городом, и владела морем, с которым по своей торговле сдружилась в начале тринадцатого века.

Однако как ни были храбры ее воины и искусны матросы, но принуждены были уступить; потому что нападающие на них были самые знаменитые рыцари целого света, и так искусно скрепили оба судна, что сражались на них как будто на сухом пути. Отступая шаг за шагом с передней части корабля к корме, теснимые этой железной стеною, которую составляли собой рыцари, потому что их невозможно было ни победить, ни даже разделить, бедные стрелки столпились на задней части корабля, стесненные в своих движениях, уменьшившиеся числом, в одних толь ко легких своих кольчугах и кожаных кафтанах, выдерживали удары длинных мечей, клинки которых были за калены, чтобы удобнее рассекать сталь и железо, поэтому им и приходилось сдаваться, умереть или броситься в море; многие из них исполнили последнее, ибо по легкой своей одежде, они могли еще плавать, тогда как для рыцарей это было совершенно невозможно, а если бы кто-то из них упал в воду, то, наверное, пошел бы ко дну под тяжестью своего вооружения. И они под летящими с других кораблей стрелами, плыли к своим судам, которые заметив их, готовы были принять. Некоторые из них добрались благополучно, но большая часть потонула или погибла от английских стрелков, — тем удобно было целиться в людей, которые должны были плыть под самыми их кораблями или неминуемо утонуть в открытом море.

Лишь только корабль был взят, как Эдуард посадил на него своих стрелков, и, оставив свой корабль, перешел на него и сам, потому что он был лучше защищен; велел водрузить свой флаг и пошел прямо на генуэзцев.

В это время сражение происходило на всей линии с обеих сторон с большим мужеством; все корабли фран цузские и нормандские сцепились крючьями с английскими кораблями и на всех происходил кровавый бой, к невыгоде французов, потому что весь их флот состоял из матросов, привыкших драться на коротких саблях, кинжалах и рогатинах, тогда как на флоте английском посажены были сухопутные войска, вооруженные луками, которыми они могли наносить издали урон неприятелю, и рыцари, имеющие большое преимущество по их вооружению и длинным мечам. Один только Барбевер предвидел эту для себя невыгоду, и вместо того, чтобы столпиться вместе с другими, он держался в открытом море; и когда заметил, что пикардцы и нормандцы проиграли сражение, то вместо того, чтобы идти к ним на помощь, пошел далее в море. В это время берега покрылись жителями Фландрии, которые, услышав о сражении, прибежали к морю и, бросившись на свои барки, спешили помогать своим союзникам-англичанам, так что нормандцы и пикардцы, стесняемые со стороны моря, не могли отступить сухим путем, потому что фламандцы этому препятствовали; но так как они были храбрые и честные воины, то и сражались отчаянно, не помышляя о сдаче: и сражение, начавшееся с раннего утра, продолжалось до обеда, то есть с шести часов и до полудня. К этому времени все погибло для союзного флота и сражением под Эклюзом начался для англичан тот ряд морских побед, который заключился сражением под Трафальгаром и Абукиром.