Александр Чаковский - Блокада. Книга четвертая Страница 36

— А мяса? — спросил Васнецов.

— Мяса совсем мало, Сергей Афанасьевич. Вы знаете, что здесь мы целиком зависим от снабжения по воздуху. Предугадать, сколько транспортных самолетов будет выделено нам в ноябре, невозможно.

Васнецов опустил голову и о чем-то тяжело задумался.

Павлов не выдержал:

— Сергей Афанасьевич, что-нибудь случилось? Неудачи у Невской Дубровки? Что-нибудь с плацдармом?

Он вдруг подумал, что немцам удалось ликвидировать Невский «пятачок», сбросить наши войска в реку, и почувствовал, что лоб его стал влажным.

— Нет, — медленно покачал головой Васнецов, — плацдарм мы держим. В последние часы есть даже некоторое продвижение. Немцев удалось еще немного потеснить…

— Так в чем же дело?! — воскликнул Павлов.

— Посмотри сюда, Дмитрий Васильевич, — сказал Васнецов, встал и направился к карте.

Павлов вскочил и последовал за ним.

— Что мы будем делать, если врагу удастся захватить весь этот район? — Васнецов провел ребром ладони восточное Тихвина.

Теперь молчал Павлов. Он был ошеломлен: Васнецов движением руки отсек от Ленинграда тот единственный путь, по которому страна снабжала город продовольствием.

— Но разве… — начал Павлов, всем своим существом противясь страшному предположению.

Васнецов прервал его. Он обернулся к Павлову и, глядя прямо в глаза ему, сказал:

— Немцы захватили Будогощь и продвигаются на северо-восток, к Тихвину…

Выполнявший ответственнейшие и вместе с тем жестокие обязанности, хорошо сознававший, что, проводя очередное сокращение продовольственных норм, он обрекает сотни тысяч людей на новые лишения и тяготы, Павлов жил все эти дни одной надеждой — на скорую весть о прорыве блокады.

Ложась спать тут же у себя в смольнинском кабинете, он верил, что его разбудит телефонный звонок с радостным известием. По утрам, направляясь с очередным докладом к Жданову, он еще с порога всматривался в его лицо, чтобы понять, не свершилось ли этой ночью великое событие.

Данные о наличии продовольствия в Ленинграде были государственной тайной, и только семь человек в городе, включая самого Павлова, получали соответствующую информацию.

Но кроме этих цифр были и другие, которые Павлов, оставаясь один у себя в кабинете, набрасывал на листке бумаги. Он хранил этот листок в сейфе отдельно от официальных документов и вынимал его, когда тяжесть, лежавшая на его душе, становилась нестерпимой. Там, на этом клочке бумаги, были расчеты тех новых, резко увеличенных продовольственных норм, которые можно было бы ввести в городе на следующий же день после прорыва блокады.

Они, эти цифры, оставались пока мечтой, за ними стояли не тысячи тонн муки, мяса, крупы, сахара, а всего лишь надежда…

Теперь она рухнула…

Павлов поднял голову и неуверенно проговорил:

— Но может быть… до захвата немцами Тихвина мы сумеем прорвать блокаду? Или положение на Синявинском направлении совсем безнадежно?

— Я уже ответил: там идут ожесточенные бои, — сказал Васнецов. — Мы будем продолжать попытки пробить «коридор». Но… — Он на секунду замолчал и договорил уже иначе, с явно ощутимой болью в голосе: — По приказу Ставки мы обязаны перекинуть в угрожаемый район четыре дивизии из состава нашего фронта.

Васнецов не прибавил к этим словам ничего. Но Павлов понял: отныне Ленфронту предстоит действовать в ослабленном составе, и, следовательно, шансов на прорыв блокады становится гораздо меньше.

— Так… — тихо сказал Павлов.

— Я предупредил тебя, Дмитрий Васильевич, что разговор у нас будет невеселый, — с горькой усмешкой продолжал Васнецов. — И он еще не окончен. Ты так и не ответил на мой вопрос: что будет, если немцы сумеют захватить Тихвин? По какому пути пойдет снабжение Ленинграда?

Павлов посмотрел на карту и пожал плечами:

— Мне трудно так сразу ответить на этот сложный вопрос. Я должен посоветоваться с начальником тыла. Без Лагунова предложить что-либо не решаюсь.

— Речь идет пока не о конкретных предложениях, а о соображениях общего порядка. Я хочу знать твое мнение: какие вообще имеются возможности?

— Ну, — неуверенно начал Павлов, снова глядя на карту, — полагаю, что, на самый худой конец, грузы из страны пришлось бы доставлять сначала, скажем, сюда, в район Заборья. — Он вытянул руку и дотронулся указательным пальцем до едва заметной надписи к северо-востоку от Тихвина. — А потом уже подвозить их к Ладоге…

— На чем? — резко спросил Васнецов. — Тебе известны эти места? Там, кроме проселочных дорог и лесных троп, ничего нет! А расстояние от этого Заборья до Новой Ладоги — более двухсот километров. А потом по озеру до Осиновца наберется еще более ста! Всего не менее трехсот километров! Ты представляешь себе, сколько нужно времени, чтобы этот груз попал к нам, даже если его не разбомбят или не потопят по дороге?

— Чего ты от меня требуешь, Сергей Афанасьевич? — тоскливо произнес Павлов.

— Да. Я понимаю… — сказал Васнецов. — И все же как мы станем перевозить грузы к Ладоге? На телегах? На санях? Сотни тонн на подводах по бездорожью? Нет. Это нелепость!

Он нервно зашагал по комнате.

— Сергей Афанасьевич, — проговорил Павлов, — но ведь Тихвин не взят, и, может быть, мы рано бьем тревогу.

— Рано?! — останавливаясь, воскликнул Васнецов со сдерживаемой яростью. — Довольно нам опаздывать. Довольно! Мы уже наопаздывались, хватит! Некоторым казалось, что и лужские укрепления строить рано: зачем, будет паника, враг еще в сотнях километрах от Ленинграда! А они нас в июле спасли, эти укрепления!

Он снова прошелся взад и вперед по кабинету и продолжал уже спокойнее:

— Будем надеяться на лучшее. И тем не менее прошу тебя обменяться в предварительном порядке мнениями с Лагуновым. И, разумеется, чтобы об этом не знала ни одна живая душа… — Помолчал и добавил: — А я ведь к тебе не только за этим пришел. Есть еще одно дело…

Он взял с письменного стола перекидной календарь, медленно перелистал испещренные заметками Павлова листки, поставил календарь на место и сказал:

— Сядь, пожалуйста, Дмитрий Васильевич, и постарайся на несколько минут забыть об этой карте.

Павлов, размышляя, о чем еще может пойти речь, вернулся к столу и сел, а Васнецов остался стоять, только облокотился о спинку кресла и, наклонясь к Павлову, заговорил каким-то неожиданно робким голосом:

— Хочу посоветоваться с тобой… Дело вот в чем… Скоро Октябрьская годовщина, меньше двух недель осталось… Верно?

— Да, — рассеянно кивнул Павлов, который в эти минуты меньше всего думал о предстоящей дате.

— Так вот, — продолжал Васнецов, — мучает меня одна мысль… Неужели мы ничем не сможем порадовать людей?

Павлов пожал плечами.

— Самой большой радостью было бы узнать, что… — сказал он, но Васнецов перебил:

— Перестань, Дмитрий Васильевич! Это я понимаю и без тебя! Может быть, придет к тому времени эта радость, а может быть, и нет… Но я о другом. Неужели у тебя нет никаких предложений?..

— Какие там предложения?! Ни о чем ни думать, ни говорить сейчас не могу.

— Да забудь ты об этих сволочах, о фашистах проклятых! — воскликнул Васнецов. — Хоть на две-три минуты забудь! Ну, дадим себе пару минут отдыха. Неужели мы его не заслужили?

Он сел напротив Павлова, почти касаясь его колен, и тихо спросил:

— Слушай, Васильевич, тебе в Октябрьские дни бывать у нас приходилось? Ну, на праздники?

— Бывал, конечно, — хмуро ответил Павлов.

— Значит, помнишь… Хорошо у нас праздновали, верно?..

Он как-то по-детски полураскрыл рот, на лице его появилась улыбка. Казалось, Васнецов в эту минуту и в самом деле забыл обо всем и полностью отдался воспоминаниям.

— Да, у нас хорошо праздновали, — повторил он. — На площади — военный парад… потом — демонстрация… впереди старые большевики идут, участники штурма Зимнего… за ними — путиловцы, обуховцы, невские машиностроители, «Севкабель»… Сама История шагает! А на Неве корабли… А вечером, — помнишь, Павлов, как вечером седьмого ноября наш город выглядел! Всюду огни, от Зимнего до Московского вокзала весь проспект — точно Млечный Путь… А народу, народу-то — не протолкнешься! Витрины сверкают…

— Не трави душу, Сергей Афанасьевич…

Но Васнецов, казалось, не слышал Павлова. Светлая улыбка не сходила с его лица.

— На стенах — флаги красные полощутся… А в домах — песни, музыка, танцуют…

Васнецов умолк на мгновение и вдруг неожиданно резким движением положил руку Павлову на колено, сжал его и, весь подавшись вперед, проговорил:

— Слушай, Дмитрий, можем мы к празднику хоть чем-то порадовать людей? А? Можем? Ну хоть чем-нибудь! Ну пусть не всех, хоть детишек только, а?

Павлов молчал. Слушать Васнецова было для него пыткой. Наконец он отозвался чуть слышно: