Александр Лавров - Варяги и Русь Страница 37

Против этого горячо восстал Вардас, патриарх Фотий и Василий Македонянин.

— Эти люди и так нам не страшны, — говорили они, — а возвратясь на родину, они принесут весть о чуде, и Византия приобретет в них верных слуг, а не врагов, какими они были нам досель.

Мнение это восторжествовало, и князья не были отравлены.

Когда обед был закончен, Василий пригласил князей к себе в палаты.

— Вы встретитесь там кое с кем, и эта встреча доставит вам большую радость, — сказал он.

Проведя князей к себе, Василий оставил их, а сам удалился. Потом в дверях показался Изок.

Князья кинулись к вошедшему.

— Мы думали, что ты погиб! — говорили они, обнимая юношу.

— Нет, византийцы пощадили меня… Этим я обязан Василию.

— Какому?

— Вы его видели… Василий, это тот, который привел вас сюда.

— Не мне ты обязан, юноша, — послышался голос Македонянина, — а самому себе, своему честному сердцу. Зная, что тебя здесь ждет смерть, ты все-таки не решился изменить своей клятве и возвратился, как обещал, обратно… А вы, князья, примите его теперь в свои объятья… Во всем этом действительно виден перст Божий… Смиритесь же перед Ним и уверуйте в Него… Он будет помогать, как помогает Византии…

— Верую! — прошептал чуть слышно Аскольд.

VI

Тотчас же весь этот разговор стал известен Вардасу и патриарху.

— Да, судьбы Божьи неисповедимы! — сказал патриарх Фотий. — Но я вижу еще дальше. Вам известно, что образовались два славянских государства: одно на севере, на озере, которое называется Ильмень, другое — на Днепре. Северные варяго-россы грубы, нрав их неукротим и борьба с ними очень трудна. Их и чудо, подобное совершившемуся на наших глазах, не устрашило бы… Но теперь и они для нас безопасны. Если между Византией и киевскими варягами установится прочная связь, то нам нечего бояться северных. Киевские варяго-россы не допустят своих ильменских соплеменников до нас.

— Ты прав, блаженный! — воскликнул Василий. — Киев прочно будет связан с нами.

— Если только они примут крещение по обрядам нашей церкви.

— Они примут!

— Тем лучше для них.

Патриарх с минуту помолчал, потом заговорил снова:

— Тогда ты действуй в этом направлении, но прежде всего я хочу видеть обоих вождей варваров. Я хочу знать насколько их сердца приготовлены для принятия света и истины…

Свидание с патриархом было подготовлено вскоре Василием.

Когда князья введены были к Фотию, то патриарх был окружен такой пышностью и великолепием, что простодушные норманны поверглись перед ним ниц.

— Встаньте, — сказал им Фотий, — поклоняйтесь Единому Богу, я же недостойный и смиренный служитель Его на земле… Призвал я вас, чтобы говорить с вами. Слышал я уже от многих теперь, что смягчились сердца ваши и желаете вы познать истинную веру в Бога живого… Отвечайте, правда ли это?

— Правда! — твердо отвечал Аскольд.

— Вы радуете меня, и на небесах радость… Посмотрите на небо, которое вело вас к истине: ты, витязь, — обратился патриарх к Аскольду, — был в горе, тоске и отчаянии, ты поддался им и поднял меч на святой город, но небо показало вам свою силу, разметав вас по морским пучинам. Не затем ли оно привело вас сюда к святому городу, чтобы просветить и вразумить вас? И не свершилось ли это? Правду ли я говорю? Отвечайте!

Оба князя ответили утвердительно.

— Я рад тому, что вы сами сознаете это! — продолжал патриарх. — Но если вы познаете истину, то должны утвердиться в ней крещением… Вместе с этим вы должны забыть все ваше прошлое, вы должны вновь родиться и стать другими людьми. Вы должны возлюбить другого, как самого себя, забыть про битвы, про войны и быть готовыми лучше самим умереть, чем пролить кровь брата вашего.

Голос Фотия звучал с необыкновенной торжественностью.

— Отвечайте! Готовы ли креститься вы? — строго спросил патриарх.

— Готовы! — в один голос отвечали князья.

— И не отступите от этого решения?

— Нет!

— Тогда примите мое благословение, и вы будете скоро причтены к Христову стаду, заблудшими овцами которого вы были досель.

Он встал со своего трона и благословил склонившихся перед ним киевских князей.

Но Вардас не намеревался ограничиться одним только крещением киевских князей.

Хотя он видел, что и тот, и другой совершенно изменились под влиянием патриарха, ежедневно наставлявшего их в правилах христианской веры, старый хитрец задумал еще прочнее приковать к Византии обоих ее недавних врагов, приставив к ним преданных людей и людей таких, которые могли бы приобрести на Аскольда и Дира безграничное влияние.

— Когда мне удастся это, я наконец успокоюсь! — говорил он Македонянину.

— Но, несравненный, прости моему неразумию, — недоумевал тот, — я не вижу, как это можно устроить.

Вардас с хитрой улыбкой посмотрел на своего любимца.

— А как бы ты думал, Василий? — спросил он.

— Я уже сказал, что ум мой не находит средства…

— Додумай!

Македонянин пожал плечами.

Право не знаю. Таким человеком мог бы явиться друг, но для того, чтобы завязались узы дружбы, пребывание варваров слишком кратковременно. Кроме же друга, вряд ли кто мог бы иметь на них влияние…

— Так, так! Ты, мой Василий, на верной дороге, — закивал Вардас головой, — ты совершенно справедливо говоришь, что только друг мог бы сдерживать варваров.

— Но где же взять его? Ведь в дружбу войти нельзя насильно или против воли.

— Справедливо, но это касается мужчины, а что ты скажешь о женской дружбе?

Василий улыбнулся.

— Я начинаю понимать тебя, великий! Ты хочешь…

— Женить варваров на наших девушках! — закончил за него Вардас. — Это будут самые прочные цепи, которые прикуют их к престолу нашего Порфирогенета.

— Мудрейший, ты прав, как и всегда, — воскликнул Македонянин, — твой ум всеобъемлющ, и я могу только преклониться перед ним… Ты прав! Ничего прочнее таких цепей не может быть. Но, признаюсь, я опасаюсь одного…

— Чего?

— Будь милостив и выслушай меня, хотя я заранее уверен, что ты найдешь средства избежать затруднений.

— Говори, говори!

— Я боюсь, найдется ли в Византии женщина, которая решилась бы стать женой варвара?

Вардас улыбнулся.

— Ты думаешь, что это будет трудно?

— Да, мудрейший!

— Действительно, это могло бы быть большим для нас затруднением, — заговорил цезарь, — но при желании, я думаю, все возможно… Неужели во всей Византии не найдется девушки, которая решилась бы пожертвовать собой ради пользы своего отечества… Если не найдется женщины, настолько любящей родину, чтобы принести ради этой любви жертву, то Византия может купить ее… Что ты думаешь об этом, Василий?

— Я согласен, что все возможно при желании, но мне приходит в голову еще одно затруднение.

— Какое?

— Как заставить варваров вступить в брак? Ведь насилия тут быть не может. Должна быть любовь, против воли полюбить никого не заставишь… Варвары же не будут рассчитывать, что им выгодно, а что нет. Для них брак по расчету: не существует, они недостаточно просвещены для этого…

Вардас улыбнулся. Очевидно, у него уже был готов ответ.

— Ты как будто бы прав, Василий, — начал он, — в самом деле варвары недостаточно просвещены, чтобы рассчитывать выгоды брачного союза и вступать в него без сердечного влечения, но ты только что подтвердил мои слова, что при желании все возможно. Так?

— Да, я это сказал, мудрейший.

— Так я уверен, что эти слова останутся справедливыми и в этом случае.

— Но как?

— Погоди. Ты говоришь, что у Аскольда была подругой матрона Зоя?

— Да.

— Я ее помню… Помню, как она отправилась в Херсонес и была захвачена варварами. Ты же мне сообщил, что Аскольд очень любил ее?

— Да, ее гибель вызвала этот набег, так счастливо закончившийся для нас благодаря чуду.

— Вот я и думаю: неужели во всей Византии не найдется женщины похожей на эту несчастную Зою?

— Мудрейший! — вскочил со своего места Македонянин. — Тебе нужно только удивляться. Ты велик во всем… Как все теперь ясно, как все складывается хорошо для нас… Ведь я знаю такую девушку, я видал ее здесь, во дворце, и был поражен ее сходством с Зоей.

— Вот видишь! Кто же она?

— Ее зовут Ириной. Это кроткое, милое существо, покорное старшим. Я не думаю, что с ее стороны мы встретим сопротивление нашим планам…

— Ты все-таки узнай и доложи мне… А теперь иди! Недуг телесный ослабил меня, и я должен отдаться покою…

Василий вышел. Он сам прекрасно понимал, что женитьба на византийке свяжет киевских князей гораздо прочнее, чем все договоры, заключенные с ними.