Михаил Загоскин - Аскольдова могила Страница 38

– Здорово, Алексей! – сказал небольшого роста детина выходя из леса и приподымая свою огромную шапку с овчинным околышем.

– Здравствуй, Тороп! – ответил ласково старик. – Что так рано?.. Куда идешь?

– Да все тебя искал, дедушка! Днем-то отлучаться мне из городу подчас нельзя: так я еще с полуночи вышел из Киева; дома тебя не застал, и когда бы дочка твоя не сказала мне, что ты здесь, за Песочным оврагом, так я бы все утро даром прошатался по лесу. Ну, раненько же вы с ней встаете!

– Мы ведь не горожане, Тороп: и ложимся и встаем вместе с солнышком.

– А я думал, что вы еще спите. Подошел к избушке, глядь – Надежда, как встрепанная, сидит у дверей, да разодета как!.. Иль она дожидается кого-нибудь?

– Жениха своего.

– Как, дедушка, так ты уж ее просватал?.. За кого?

– За того, кто пришелся ей по сердцу. Да зачем ты искал меня, Торопушка, что тебе надобно?

– Мне покамест ничего. А вот, изволишь видеть, – продолжал Тороп, понизя голос, – мой господин хочет поговорить с тобою.

– Богомил?

– Нет, у Богомила я только на время в услуге: я говорю тебе о настоящем, притоманном моем господине. Смотри, дедушка, не рассерди его: он что-то и так на тебя зубы грызет.

– Но кто же твой господин и за что он на меня сердится?

– Кто мой господин? – повторил, почесывая в голове, Тороп. – Как бы тебе сказать?.. Его зовут теперь Веремидом, а за что он на тебя злится, не ведаю: он сам тебе скажет.

– Когда же он хочет со мною повидаться?

– А кто его знает! Он сказал мне вчера: «Тороп, я должен непременно поговорить с этим стариком, что живет в лесу за Почайною, и если он не перестанет мне все вопреки делать, то…» Тут он что-то пробормотал про себя, да так страшно на меня взглянул, что у меня душа под пятку ушла. Вот я и подумал: пойду скажу Алексею, чтоб он поберегся, да ни в чем ему не перечил. Ведь мой господин… ох, дедушка, с ним шутки плохие!

– Я не знаю, кто твой господин, – отвечал спокойно Алексей, – и не ведаю, чем мог его прогневить, но если бы он был и великим князем Киевским да захотел от меня лести и неправды, так я и тогда бы в угоду его не стал кривить душою.

– Ну вот еще – великим князем! Полно, дедушка, где нашему брату заедаться с великим князем! Ведь у нас с тобой по одной только голове на плечах.

– Голова ничего, Тороп, была бы только душа цела, а в душе-то волен один господь.

– Толкуй себе! И мы знаем, что в душе вольны одни бессмертные боги, да ведь и голова-то у нас не чужая: как станут до нее добираться, так небось и ты испугаешься. Вон посмотри-ка на это деревцо: теперь оно стоит прямехонько – стрела стрелою, а, чай, сегодня ночью, как ветерок разыгрался по лесу, гнулось в три погибели и не раз припадало к матушке сырой земле. Придет беда, согнешься и ты.

– Перед неправдою… никогда, Торопушка!

– Ой ли?.. Ну, Алексей, борода у тебя седая, а ум-то, видно, молодой. Я слыхал от богатых людей, что и они ничего не боятся; да то иная речь: богатому подчас и сам великий князь поклонится, а знатные-то бояре и вчастую. Уж полно, не богат ли и ты? Постой-ка, дедушка, что это?.. Ого, да ты что-то здесь копал… Ну, так и есть!.. Ни свет ни заря!.. И впрямь, не клад ли какой зарывал?

– Ты не ошибся, Тороп. Я зарыл здесь бесценное сокровище: это могила двух праведников.

– Сиречь: добрых людей?.. Э, уже не тех ли, что третьего дня хотели принести в жертву?

– Тех самых.

– Доброе дело, Алексей! Кабы не ты, так, может статься, они сердечные, и теперь не были бы преданы земле. Да не родня ли ты им?

– Да, они называли меня отцом своим.

– Как так?.. А я думал, что у тебя детей всего-навсего одна дочка.

– Нет, Тороп, все христиане мои дети.

– Так они были христиане? Вот что!.. То-то Богомил так на них и взъелся. Уж он бесился, бесился, когда ему пришли сказать, что великий князь отменяет жертвоприношение; да ну-ка с сердцов колотить всех своих челядинцев. Досталось бы и мне на орехи, кабы я не догадался и не запел любимой его песенки:

Как идет наш верховный жрец,Наш родимый батюшка:Он идет в Капырев конец,Выступает гоголем;А за ним-то весь народ –Словно пчелки все за маткою…

Вот он немного и стих: стукнул меня раза два по маковке, да на том и съехал. Ведь, правду матку сказать, он только худо нас кормит, а жить с ним можно. Да я вдесятеро больше боюсь настоящего моего господина: когда не сердит – болтай с ним что хочешь, а коли осерчает – ну, беда, да и только! Успел увернуться – жив, не успел – прощайся с белым светом! Уж куда крут! Что и говорить: ему служить – не малину есть!

– Так зачем же ты ему служишь?

– Зачем? Да ведь и отец мой ему служил, и дедушка служил его батюшке; мы испокон веку коренные слуги его роду и племени. А уж когда и деды мои и прадеды ели хлеб-соль его пращуров, так мне и подавно не приходится его покинуть; худо ли при нем, хорошо ли, а делать нечего – куда он, туда и я… Эге, смотри-ка: вон уж и солнышко всходит – эк я с тобой заболтался. Прощай, добро!.. Да, пожалуйста, не ершись с моим боярином: тише едешь – дальше будешь, дедушка. Прощай.

– Постой! – загремел в кустах грозный голос, и незнакомый вышел на поляну. – Зачем ты здесь? – продолжал он, подойдя к Торопу. – Что у тебя за свиданье с этим стариком?.. Ну что ж ты молчишь?.. Отвечай!

– Не гневайся, боярин! – сказал с низким поклоном Тороп. – Помнишь, я тебе сказывал, что обещал купить веретено дочери этого доброго человека? Я сегодня за тем к ней и заходил, да вот поразговорился кой и о чем с ее батюшкой.

– Ты чересчур любишь болтать! – прервал незнакомый. – Добро, останься здесь: ты мне надобен.

Тороп поклонился и, соблюдая почтительное молчание, отошел к стороне.

Незнакомый не говорил ни слова; он стоял против Алексея и, устремив на него свой угрюмый взгляд, казалось, рассматривал его с большим вниманием. Алексей, облокотясь на заступ, также молчал. Сначала он глядел спокойно на незнакомого, но вдруг светлые взоры его помрачились, и что-то похожее на ужас и отвращение изобразилось на лице его.

– Чего ты от меня желаешь? – спросил он наконец не ласковым и кротким своим голосом, но с приметным негодованием.

– Ай, ай, ай! Худо! – сказал про себя Тороп, поглядывая боязливо на своего господина.

– Молчи, старик! – прервал незнакомый. – Не я, а ты должен отвечать на мои вопросы.

– Так спрашивай.

– У тебя есть дочь?

– Есть.

– Ее зовут Надеждою?

– Да.

– Ты христианин?

– Да.

В продолжение этого отрывистого разговора незнакомый не переставал смотреть пристально на Алексея; прислушивался с беспокойством к его голосу, и мало-помалу как будто бы воспоминание о чем-то неприятном покрыло морщинами высокое чело его.

– Какое сходство! – прошептал он. – Этот голос… этот взгляд… Да нет, не может статься! Как зовут тебя, старик?

– Алексеем.

– Послушай, Алексей: я хочу дать тебе полезный совет.

– Спасибо. Но я уж стар и знаю по опыту, что не все советы полезны. Иной советует для того, чтоб верней погубить легковерного, который полагается на его совесть.

Незнакомый посмотрел с недоумением на Алексея и помолчав несколько времени, продолжал:

– Нет, я не губить хочу тебя, а спасти от гибели. Ты знаешь княжеского отрока Всеслава?

– Знаю.

– Но знаешь ли ты, кто этот Всеслав?

– Он добрый юноша и жених моей дочери.

– Твоей дочери! – повторил насмешливо незнакомый. – Дочери простого дровосека! Посмотрим, стоите ли вы оба этой чести? Слушай, старик: если ты станешь исполнять все мои советы, то дочь твоя будет женою Всеслава; но страшись и помыслить!..

– Мне страшиться? – прервал твердым голосом Алексей, кинув презрительный взгляд на незнакомого. – Мне нечего страшиться: я не изменник и не предатель.

Незнакомый вздрогнул и хватился за рукоятку своего меча; его посиневшие губы дрожали, а из-под нахмуренных бровей, как молния из-за черных туч, засверкали его грозные очи.

– Видишь ли, – продолжал спокойно Алексей, – я слабый старик, без оружия, кругом дремучий лес, мы одни с тобою; но я верую в господа истины, верую, что без воли его ничтожна вся воля земная. Совесть моя чиста, и я не боюсь тебя, цареубийца!

– Это он! – вскричал с ужасом незнакомый. – Тороп, оставь нас одних!.. Ступай! – продолжал он громовым голосом, заметив, что служитель не спешит исполнить его приказание.

Тороп сошел с поляны и спрятался за густой ореховый куст, из-за которого он мог слышать и видеть все, что происходило на лугу.

– Варяжко, – сказал незнакомый, подойдя ближе к старику, – так это ты? О, теперь я ничего не опасаюсь: мы верно поймем друг друга.

– Мы! – повторил Алексей. – Боже правосудный, – прошептал он, смотря с горестью и состраданием на незнакомца, – до какой степени может ожесточиться сердце человеческое!.. Итак, последняя искра совести потухла в душе твоей?.. Злодей, ты узнал меня: так чего же ты от меня хочешь?