Андре Кастело - Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня Страница 4

В тот же вечер «под гром орудий с городских укреплений и с военным оркестром впереди» Жозефина въезжает в иллюминированный Седан. Главная улица декорирована «лучшими сукнами местной фабрики», а перекресток накрыт балдахином из голубой и белой ткани, который защищает «сверкающую камнями» корону.

На другой день Жозефина спозаранок собирается в дорогу, но мэр Седана приготовил речь, которую надлежит умиленно выслушать. «Вы царите, наконец, государыня, в сердцах многочисленных обитателей Арденн, наравне с героем нашего века, царящим в сердцах всех французов, и если он вонмет нашим стремлениям, то, как наш добрый Генрих Четвертый, разделит с любимой супругой честь носить диадему, единодушно врученную ему нами».

Да возрадуется г-н мэр! Жозефина, как Мария Медичи, будет коронована.

Раздаются крики: «Да здравствует императрица!» Как тут скомандуешь кучеру «пошел»? Тем временем восемь девиц в белоснежных одеяниях окружают свою самую юную товарку Фелисите Птифис, круглую сироту, «возбуждающую сочувствие к себе возрастом, личиком и выпавшими ей на долю несчастьями». Она протягивает императрице цветочный венок и обращается к ней с приветствием. Возвращаясь из Бельгии в прошлом году, Жозефина вместе с Наполеоном уже останавливалась в Седане, поэтому маленькая Фелисите, «оживляя это воспоминание», мило щебечет:

— Усеивая в прошлом году ваш путь цветами, мы от всего сердца желали вам короны. Сегодня же, ободренные вашей добротой и еще более счастливые, чем раньше, мы подносим вам цветочную эмблему того венца, который подобает вашему величеству.

В обмен на венок императрица дарит сироте пару бриллиантовых сережек, «залог ее будущего счастья».

Затем кортеж удаляется.

Как ни тщательно подготовил Наполеон поездку жены, после Седана караван двинулся по дороге, которую еще только собирались прокладывать. Это было быстро замечено, но даже в подобном случае никому не пришло в голову отклониться от приказа повелителя, и поездка через Арденны в среду, 25 июля, несколько смахивала на скитания по высоким горам. Хлещет дождь, экипажи приходится спускать на канатах. Боясь перевернуться, Жозефина с дамами, исключая г-жу де Воде, предпочитает вылезти и шлепать по грязи. Ночь путешественники проводят на скверном постоялом дворе в Марше, где большинству из них постель заменяют корыта.

На другой день переправа через Маас на лодках, украшенных апельсиновыми ветками, и восторженный прием льежцев помогают забыть о неприятностях в Арденнах. Наконец, 27, в пятницу, Жозефина, как всегда, под гром орудий и горнов, въезжает в Ахен между двумя шеренгами солдат. «Ее императорское величество, — сообщает нам один очевидец, — которую приветствовал префект, в высшей степени любезно приняла знаки почтения, об искренности коего свидетельствовало написанное на всех лицах неподдельное чувство. Три роты 23-го гренадерского, 19-го и 30-го пехотных полков с командирами их и оркестром во главе выстроены перед „дворцом ее императорского величества“». Для размещения Жозефины город за 140 000 франков откупил у советника префектуры г-на Якоби целиком меблированный особняк, «одно из красивейших зданий, украшающих город». На самом деле это лачуга, глядя на которую плакать хочется. «Кроме того, — рассказывает Фредерик Массон, — все страшно обеспокоены исчезновением одного из экипажей свиты, о котором ничего не известно уже сутки и который после бесчисленных приключений появляется только в три часа ночи. Одна из женщин императрицы, г-жа де Сент-Илер, серьезно поранилась и во весь голос сетует, почему навстречу ей не выслали войска».

Двор, вздыхая, устраивается как попало, пока г-н Мешен, префект департамента Рур, не примиряется с неизбежным и не уступает Жозефине здание префектуры, а сам не без труда обосновывается на постоялом дворе. Город, по слухам, переполнен 40 000 иностранцев, привлеченных в него присутствием новой императрицы. Она стала одной из немногих достопримечательностей древней столицы… Между двумя купаньями Жозефина убивает время, болтая со своей новой фрейлиной, хорошенькой г-жой де Воде, которая ей особенно нравится, может быть, потому, что тоже страдает от супружеских неурядиц. Это позволяет Жозефине, в свой черед, жаловаться новой фаворитке, рассказывая об изменах императора.

«Боюсь, — с полным основанием пишет г-жа де Воде, — что эта потребность изливать душу, делиться мыслями, открывать то, что происходит между нею и императором, сильно подрывает доверие к ней Наполеона; она сетует на то, что он совершенно перестал обладать ею». А ведь императрица жалуется даме, которая пишет дальше: «Жозефина — сущая десятилетняя девочка, так же добра и легкомысленна; она очень чувствительна, легко плачет и мгновенно утешается, Невежественная, как в большинстве случаев все креолки, она ничему или почти ничему не научилась из разговоров, но, проведя жизнь в хорошем обществе, приобрела отменные манеры, изящество и тот жаргон, который в свете иногда заменяет ум. Светские происшествия — вот канва, по которой она вышивает, которую лелеет, которая дает ей пищу для разговоров… Самым очаровательным в ней я нахожу недоверие к самой себе, потому что в ее положении это большое достоинство. Если она находит ум и здравомыслие в какой-нибудь из женщин своего окружения, она советуется с ней с совершенно обворожительной простотой и наивностью. Характер у нее безупречно кроткий и ровный, и ее невозможно не любить».

Жозефина редко видится с местными дамами, исключая немногих жен немецких генералов, но принимает г-жу де Семонвиль, жену посла в Гааге, г-ж Франчески, де Мери, де Куаньи. В послеполуденное время она ездит к источникам Борсетты. Там с помощью ножниц и черной бумаги Брук «силуэтирует» дам, они любуются древними аббатствами или руинами замков, завтракают на траве, участвуют в охоте на лис, спускаются в шахту, восторгаются мануфактурой, производящей иголки и булавки.

Первого августа императрица осматривает останки Карла Великого. Ей показывают, — рассказывает Жорж Моген[4], — шкатулочку из вермеля, именуемую «Noli me tangere»[5]. Она оплетена зелеными шелковыми лентами, скрепленными печатью, к которой прикреплен пергамент, указывающий, что шкатулка открывалась в 135 6 и не должна быть открыта вновь, иначе как при чрезвычайных обстоятельствах и только настоятелем в присутствии всего капитула. «По этому торжественному поводу шкатулка была вручена ее императорскому величеству, и замок, который не поддался усилиям нескольких каноников, мгновенно открылся под пальцами Жозефины».

Один из рейнских городских сановников хочет преподнести ей кость из руки Карла Великого. Испуганная таким даром, Жозефина отвечает, что «ее поддерживает рука, столь же могучая, как у Карла». Когда императору доложат о ее словах, он придет в восхищение и будет горд тем, что женился на находчивой женщине, не лезущей в карман за словом и, что не менее важно для государыни, умеющей определять людей с первого взгляда. Повсюду, где бывает Жозефина, ее любят — и сильнее, чем его.

Больше всего это восторгает самого Наполеона. Она великолепно руководит «своим двором». По вечерам в Ахене, когда у нее не расставляют столы для виста или лото, она устраивает бал, танцевать на который являются немки, щеголяющие в старых платьях императрицы, продаваемых им ее гардеробмейстеринами. Видя это, наша креолка прыскает со смеху: она ведь не появляется дважды в одном и том же туалете. Для развлечения в городе есть еще немецкая опера, но она слывет никуда не годной. На выручку приспевает из Парижа знаменитый Пикар[6], директор Театра императрицы, бывшего и будущего «Одеона»[7], но легкие комедии, которые он ставит, находят здесь годными только для лакеев, и ни «Фронтен», ни «Побочный наследник» не разглаживают нахмуренные лица обитателей «Маленького двора»[8]. Что же касается «Сорокапятилетней женщины» Пикара, то она признана «неуместной». Жозефине перевалило за сорок, а героиня пьесы, сорокапятилетняя дама — не забудьте, мы в 1 804: с тех пор многое изменилось, — выведена женщиной, которой в любовных делах приходится прибегать к инвалидам.

Однажды погожим вечером Жозефина, не считаясь со вздохами г-на д'Арвиля, предлагает своему окружению отправиться на своих двоих в дом, где выставлен рельефный план Парижа. «Когда мы вышли, — рассказывает г-жа де Воде, — во всех окнах горели свечи, и все простонародье толпилось там, где мы проходили. Мы выглядели, наверное, довольно забавно: мужчины со шляпами под мышкой и шпагами на боку подавали нам руку и помогали проложить себе дорогу через толпу, лохмотья которой причудливо контрастировали с нашими перьями, бриллиантами и длинными платьями. Наконец мы добрались до особняка префектуры, и тут императрица почувствовала, что совершила легкомысленный поступок, в чем откровенно и призналась».