Татьяна Соловьева - Петербурженка Страница 4

Анатолий Андреевич

Видно было, что Елена Алексеевна очень волновалась. Она необычно резко отвечала непрошеным гостям, перемежая русскую речь иностранными словами. Такая манера разговора была общепринятой в их кругу. Елена Алексеевна, говоря по-русски и от волнения не контролируя свою речь, легко переходила на французский. Миле запомнилось, что мама несколько раз громко повторила слова: «не пущу!» и «не отдам!». После короткого разговора один из пришедших крикнул: «Да она сумасшедшая! Вздумала тут нас пугать, не слушать, и не подчиняться постановлению новой власти». Женщина, указывая рукой на мать, обращаясь к своим спутникам, заголосила, что та нарочно говорит непонятные слова, чтобы показать им, что они неграмотные и ничего не понимают. Вслед за этим посетители стали кричать еще громче. Затем, ни на кого не обращая внимания, оттолкнули хозяйку, и в грязных, давно нечищеных сапогах, пошли осматривать комнаты. Миле почему-то стало очень жалко белоснежный пушистый ковер, лежащий на полу в спальне сестер, за которым всегда особенно тщательно следила прислуга. Ей нестерпимо захотелось выскочить из своего укрытия и сделать взрослым замечание, что в уличной грязной обуви нельзя ступать на такой ковер, но страх перед этими людьми остановил ее. Женщина быстро записывала в блокнот то, что диктовал ей один из мужчин. По тому, что именно ему женщина передала бумаги, которые тот зачитывал матери, Мила поняла, что он был главным.

После того, как женщина закончила писать и закрыла свой блокнот, этот главный мужчина без разрешения снял телефонную трубку и начал кому-то звонить. Мила ничего не понимала из его разговора, улавливая лишь отдельные слова. Несколько раз до нее долетело непонятное слово «психушка». Тут мать заплакала. Тамара по-прежнему ничего не понимала, но всячески стараясь поддержать мать, прижималась к ней и в конце концов тоже заревела. Миле очень хотелось к ним подойти, но страх будто парализовал ее.

Очень скоро к дому подъехала машина. Посетители оторвали Тамару от матери, приказав Елене Алексеевне одеваться и следовать за ними. Испуганные девочки остались с не менее напуганной горничной. Они вцепились в женщину и громко ревели. В первые минуты горничная стояла в оцепенении, не зная, что делать, и только успокаивала рыдающих девочек, гладя их по волосам. Потом сообразила, что в такой спешке и непривычном повороте событий, они так и не дозвонились Анатолию Андреевичу, что он ничего не знает о случившемся. Людмила Алексеевна пыталась это сделать при посетителях, но незнакомый голос на другом конце провода ответил ей, что он на совещании и не может подойти. Горничная опять сняла трубку телефона и на вопрос секретарши Анатолия Андреевича, рассказала ей, что произошло. Анатолий Андреевич, прервав совещание, взял телефонную трубку, и, попросив горничную успокоить девочек, сказал, что немедленно едет домой.

Когда он появился, обе дочери с плачем бросились к отцу, наперебой сумбурно рассказывая о случившемся. Анатолий Андреевич выслушал их, потом подробно расспросил обо всем горничную. Девочки интуитивно жались к отцу, а он ласково поглаживал их и постоянно повторял, чтобы они успокоились и не волновались, и что все будет в порядке. И только после того, как сестры понемногу пришли в себя, отец объявил, что ему нужно ненадолго отлучиться, и он очень скоро приедет обратно и привезет с собой маму.

Тамара и Мила долго ждали его прихода, но он позвонил и сообщил, что задерживается, отпустил горничную и велел дочерям самостоятельно ложиться спать. После ухода горничной девочки закрыли входную дверь и пошли в спальню. Все было так непривычно, странно и страшно, что они долго не засыпали. Лежа в своих кроватках, чтобы не было так страшно, они переговаривались друг с другом. В старшей сестре подсознательно проснулось выпестованное мамой чувство ответственности за младшую сестру. Она всячески успокаивала и подбадривала Милу. Вскоре Мила уснула, но Тамара еще долго лежала с открытыми глазами, вспоминая все случившееся в подробностях.

На следующее утро раньше обычного времени их разбудил отец. Это было уже совсем непривычно. В семье было заведено, что дочерей всегда будила мать после того, как отец уходил на работу. В это утро и сам отец, обычно подтянутый и уверенный в себе, выглядел каким-то потерянным и неухоженным. Он стал как-будто меньше ростом и говорил очень тихо, будто боясь, что его услышат посторонние.

Первое, что спросили девочки проснувшись, где мама. Он ответил, что мамы несколько дней не будет, а с ними какое-то время будет находиться няня, которая, как только узнала, что произошло, вернулась в семью. (Няня ушла незадолго до описываемых событий, так как новые власти пообещали ей отдельную жилплощадь, которую она так и не получила). Затем отец велел девочкам быстрее одеваться, умываться, позавтракать и, отобрав кое-какие вещи, стал переносить их в одну комнату. Анатолий Андреевич, стараясь не волноваться, объяснил девочкам, что теперь им принадлежат лишь две комнаты из их большой квартиры, и они должны будут перенести туда все, что им будет необходимо. В одной из комнат будут жить девочки, а вторую займет он сам. Еще в одной из их прежних комнат будет жить их няня и помогать им по хозяйству. Отец добавил, что няня сама настояла на этом и сама хлопотала за комнату в этой квартире перед новой властью. На вопрос девочек, кто будет жить в остальных комнатах, отец ответил, что туда въедут незнакомые посторонние для них люди, и что лучше бы им с ними как можно меньше общаться и не задавать никаких вопросов. Ничего подобного раньше сестрам не говорилось. Наоборот, им никогда не запрещалось задавать вопросы, на которые они, как правило, получали исчерпывающие ответы.

Мила восприняла эти слова как игру, но Тамара долго ничего не могла понять и все расспрашивала отца, почему так нужно делать. Анатолий Андреевич отвечал неохотно. Он и раньше-то был немногословен, а теперь, по всему было видно, ему и вовсе не хотелось ничего говорить. Он выдавливал из себя слова, иногда отвечал невпопад, и, казалось, постоянно о чем-то думал.

Вскоре в их квартиру въехали новые люди. Как уже разъяснил сестрам отец, бывшим хозяевам были отведены две комнаты из десяти. Остальные комнаты были отданы молодым семьям и одиноким людям. Их, по прежним меркам совсем небольшая квартира, стала коммунальной. В ней теперь жило восемь семей. Детей у новых жильцов не было. Но в двух семьях намечалось пополнение – женщины были беременны. На всех жильцов, которых насчитывалось двадцать три человека, был один туалет и одна ванная комната, которая отапливалась дровами. На кухне было расставлено восемь столов, отчего довольно просторная прежде комната стала выглядеть совсем небольшой. В ванной комнате теперь все жильцы по очереди мылись по утрам, а вечерами в каждый из дней по графику, составленному на общем собрании жильцов, топили печку, и мылась одна из восьми семей, проживавших в квартире. В субботу полагалось мыться двум семьям. В этот день печку, нагревавшую бак в ванной комнате, топили с утра и до позднего вечера, так остальные жильцы в этот день еще и стирали свое белье.

Двор дома, казавшийся детям когда-то просторным и светлым, теперь превратился в сплошное место складирования дров, предназначенных для печей-буржуек, обогревавших комнаты жильцов. Для этой цели каждой семье был выделен небольшой участок двора. А так как семей в этом доме теперь значительно прибавилось, дрова так заполонили двор, что люди, жившие в верхних этажах, и вынужденные входить домой со двора, проходили по узкой дорожке, пролегавшей между распиленными и колотыми, уложенными тесными рядами поленицами дров.

Тамару и Милу стали приучать реже выходить в коридор. Миле трудно было усидеть в четырех стенах. Сказывалась природная живость характера. Любопытство девочки превозмогало запреты. При первой же возможности она выскальзывала из комнаты и затаившись в каком-нибудь углу, рассматривала новых жильцов. И только тревожный зов родных возвращал ее обратно. Но в своих комнатах она надоедала взрослым вопросами, на которые те чаще всего не находили ответа.

В квартире был заведен график уборки. Но, несмотря на это, их, некогда чистенькая ванная комната и туалет, после того, как стали общественными, постепенно становились все более неухоженными и грязными.

Частые вопросы девочек отцу о любимой маме постепенно сменились тревожным молчанием. Особенно страдала старшая сестра. А однажды Мила услышала, как папа с грустью сказал Тамаре, что мама в больнице и уже не встает с кровати. Что после того, как ее увезли, ей сделали укол, чтобы успокоить, но ей стало еще хуже. Тамара плакала и просилась к ней, но папа ответил, что к ней даже его не пускают. Вскоре он, стараясь сдержать внутреннюю боль и волнение, с трудом сдерживая слезы, сказал девочкам, что мамы больше нет, и они должны научиться жить без нее. Позднее Мила узнала, что папе даже не разрешили ее похоронить. Их любимую маму похоронили чужие люди как безымянную женщину в общей могиле. Анатолию Андреевичу даже не сообщили, когда и где. Просто на очередной его вопрос, поставили в известность, что она умерла и «похоронена как все». В те времена это значило – в общей могиле.