Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз Страница 4

— Простите меня за грубость…

Тот закричал на него:

— Неблагодарный подкидыш!

— Но я же удержал вас от того, о чём вы пожалеете!

— Подлый дурак! Ты создан только для того, чтобы попрошайничать.

— Да простит вас Аллах…

— Грязный ублюдок!

Ашур погрустнел и замолчал, а Дервиш продолжал:

— Ублюдок, подкидыш!.. Не понимаешь разве?… Это правда.

— Не поддавайтесь гневу. Шейх говорил мне это.

Дервиш презрительно сказал:

— Я говорю тебе правду. Он нашёл тебя в аллее, тебя кинула там твоя мать-шлюха!

— Да смилостивится Аллах над добрыми людьми!

— Клянусь моей честью и душой брата, ты просто-напросто незаконнорожденный ублюдок!.. А зачем иначе избавляться от ребёнка посреди ночи?

Ашур обиделся и ничего не произнёс. Дервиш продолжал:

— Ты погубил все мои усилия, сам же закрыл перед своим носом врата пропитания. Да, ты сильный, но ты трус. Вот и доказательство тому.

И с этими словами он что есть сил запустил кулаком в лицо Ашура, застав того врасплох от первого удара, полученного в своей жизни. Дервиш словно безумный закричал:

— Ты трус! Глупый трус!

Ашур разбушевался от гнева. Буря его гнева разрушила стены святилища ночи. Своей мощной рукой он обрушил удар по голове мастера, и тот упал без сознания. Он стоял, борясь с гневом, пока тот не утих, и наконец осознал всю серьёзность того, что натворил. Он пробормотал:

— Простите меня, шейх Афра.

Наклонившись над Дервишем, он поднял его и понёс на руках через ряд могил, пока не притащил домой. Там он положил его на диван и зажёг светильник, принявшись с тревогой и жалостью смотреть на него. Прошло несколько тяжёлых минут, пока тот не открыл глаза и не завертел головой…

Из глаз Дервиша летели искры, показывающие, что он всё вспомнил. Оба смотрели друг на друга в тишине. Ашуру казалось, будто шейх Афра и Сакина присутствуют рядом, угрюмо наблюдая за ними… Ашур вышел из дома, пробормотав:

— Положусь-ка я на Создателя небес и земли…

Ашур брёл куда глаза глядят. Пристанищем и ночлегом ему служила сырая земля — и мать, и отец для тех, у кого нет ни матери, ни отца, кормясь тем, что найдёт. Если ночи были тёплыми, он спал под стенами обители дервишей, а если холодные — под аркой. Он наконец поверил, что Дервиш рассказал ему правду о его происхождении. Горькая правда преследовала его и вот настигла. Он узнал правду об этом мире за несколько ночей, проведённых подле Дервиша, неизведанную дотоле под крылом доброго шейха Афры Зайдана, с которым он прожил свои двадцать лет. Несчастья — суровые учителя, однако искренние. Он был ребёнком греха. Но грешники исчезли, а он остался один перед лицом этого мира. Возможно, сейчас он жил жгучими воспоминаниями в сердце, не знающем сна.

Сильная грусть заставила его охотно прислушаться к песнопениям, доносящимся из дервишской обители; смысл этих трелей был скрыт от него за завесой персидских слов, как и лица его родителей были скрыты среди чужих людей. Возможно, однажды он найдёт свою мать или отца или отыщет смысл этих песнопений. А может быть, он когда-нибудь расшифрует загадку, заплачет слезами счастья, или сбудется одно из его заветных желаний в лице любимого им человека. Он созерцал изящные деревья с извивающимися стволами в саду, поросшем густой травой, поющих птиц в гнёздах, смотрел на дервишей в просторных одеяниях-абах и высоких колпаках-кавуках: они семенили своими проворными лёгкими шажками. Ашур спросил себя:

— Почему они трудятся, словно бедняки? Почему они подметают землю, опрыскивают её, поливают растения? Не нужен ли им надёжный слуга?!

Ворота обители звали его, шепча прямо в сердце: постучи, попроси разрешения и войди. Он испугался благополучия, тишины, радостности этого места. Он повернулся в сторону тутовых деревьев со спелыми плодами, наполнившимися сладким нектаром и дающим шёлк. Чья-то чистая рука сорвёт их с радостью и ликованием.

Ласковый шёпот взял над ним верх — он подошёл к закрытым дверям и вежливым, смиренным голосом воскликнул:

— Эй, люди божьи!

Ещё несколько раз он повторял свой зов…

Но они прятались от него, не отвечая. Даже птицы — и те смотрели на него с подозрением. Поток прекратил своё течение, травы — перестали плясать. Никому не нужна была его помощь. Энтузиазм его ослаб, вдохновение погасло, стыд обуял его. Он упрекал себя, отчитывал за наплыв чувств и стараясь укрепить свою силу воли. Схватив себя за пышные усы, он сказал:

— Не делай себя предметом разговоров всякого встречного…

И добавил:

— Лучше уйти от тех, кто отказывается от протянутой тобой руки помощи. Поищи-ка тех, кто действительно нуждается в твоих услугах.

Он ушёл и стал зарабатывать себе на хлеб как мог: если ему попадались свадьбы, он изъявлял добровольное желание прислужить, подворачивались где-то похороны — он также помогал, был носильщиком, курьером, довольствуясь и мелкой монетой, и лепёшкой хлеба, и даже одним только добрым словом.

Однажды ему встретился один человек с уродливым, словно мышиным, лицом, который позвал его:

— Эй, парень!

Ашур вежливо подошёл к нему, готовый помочь:

— Разве ты не знаешь меня?

Ашур в замешательстве ответил:

— Извините, я чужой и не знаком с вами…

— Но ведь ты из нашего квартала?

— Я живу тут совсем недавно…

— Кулайб Ас-Самани, я один из предводителей клана Кансу.

— Моё почтение, мастер…

Человек внимательно поглядел на него и спросил:

— Ты присоединишься к нам?

Ашур без запинки ответил:

— Сердце у меня не для этих дел…

Кулайб рассмеялся и сказал:

— Тело быка, а сердце — как у птички!

Ашур видел, что осёл мастера Зайна Ан-Натури стоит, привязанный в загоне после долгого дня работы. Он вызвался почистить его, покормить сеном, подмести двор и опрыскать его на виду у мастера, а затем ушёл, так и не попросив ничего взамен.

Мастер Зайн позвал его в тот же день к себе и спросил:

— Ты ведь