Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев Страница 4

Гроб подняли, вынесли через крышу, погрузили на возок, запряжённый двумя огромными волами.

Кто-то из челядинов шепнул:

– А легка княгиня. Яко пушинка.

Потом была служба в церкви, был крутой яр над берегом Свислочи и сильный ветер, качающий белоствольные берёзки. Обитый багрянцем гроб поместили в глубокую яму, засыпали землёй, а на холме установили большой каменный крест с затейливой резьбой. И снова слёзы застилали шестилетней Предславе глаза. Не выдержав, она закрыла руками лицо и расплакалась. Мамка принялась утешать её, что-то шёпотом говорила об отце, о стольном Киеве, о долгой дороге, которая-де отвлечёт крохотную княжну от тяжких и совсем не детских дум.

Спустя несколько дней после похорон отец Ферапонт позвал Предславу на урок, усадил на скамью, велел начертать на бересте:

«Киев – мать городов русских».

– Ну вот, княжна, – одобрительно покивав седой головой, промолвил учитель. – Поутру поплывём мы на ладье под ветрилом[51] в стольный наш град. Отец твой, князь Владимир, вельми опечален кончиной матушки твоей. Ну, да все под Богом ходим. Одно сказать хощу: дóбро мы с тобою грамоткою словенской позанимались. Не стыдно за тя будет пред отцом твоим. Тому рад.

– Как, батюшка, нешто[52] заутре[53] и поплывём? – изумлённо вопросила княжна.

Она и печалилась, что покидает родные места, но и одновременно сгорала от нетерпения, охваченная тем детским любопытством, какое испытываешь, когда открывается перед тобой что-то новое, доселе невиданное и непознанное.

И всё-таки сперва пересиливал страх. Предслава стала испуганно озираться по сторонам, готова была уже окликнуть мамку, но отец Ферапонт, видно, понял, что творится в душе у девочки, и ласково, но твёрдо промолвил:

– Ничего, детонька. Оно тако и к лучшему.

И Предслава, глядя на доброе лицо учителя, вдруг улыбнулась, вмиг отстранив от себя, отбросив прочь всякие страхи. Она была дочерью князя Владимира и впервые подспудно почувствовала как раз сейчас, в этот миг, в чём состоит отличие её от простых смертных, от прочих девочек и мальчиков, с коими ещё седмицу[54] назад играла в саду как равная с равными.

Она должна быть первой среди них, лучшей, должна знать и уметь больше, чем они. И поэтому она поплывёт завтра на ладье, она увидит стольный Киев-град, встретится со значительными, великими людьми.

Когда Ферапонт отпустил Предславу, она не бросилась, как бывало прежде, бегом по лестнице во двор или в бабинец, а медленно, задумчиво побрела в горницу. Она прощалась с опустевшим после смерти матери домом – домом, который становился теперь пустым, холодным, чужим и в который уже, наверное, не будет для неё обратного пути. Это она тоже понимала своим острым детским чутьём.

Глава 3

Из почти двухнедельного путешествия маленькой Предславе более всего запомнились заросли плакучей ивы, низко склонившейся над водами Свислочи, топкие болота по левому берегу реки, унылая пустота кочек с редкими чахлыми деревцами, а после – широкий простор стремительного среброструйного Днепра.

Волны хлестали о борт ладьи, разбивались, пятная воду пенным крошевом, холодные брызги острыми иголками кололи лицо. Ладья летела быстро, как птица, свежий ветер надувал красное полотнище ветрила. Участились селения, княжна едва не каждый час замечала за гладью реки богатые усадьбы, ряды светлых домиков, цепочкой тянущихся вдоль правого, возвышенного брега, видела купола церквушек, крашенные зелёной краской или, реже, крытые свинцом.

Плыть по днепровскому стрежню было легко и весело; гребцы, оставив ненужные покуда вёсла, пели хором песни, чистый речной воздух наполняли пронзительные звуки гудков и свирели.

В ладейной избе отец Ферапонт продолжал обучать свою воспитанницу, заставлял читать главы из Библии о Сотворении мира и молитвослов. Предславе не хотелось заниматься, она то и дело отвлекалась, отбегала к окну, капризничала. Ферапонт гневался, но бывшая тут же Алёна останавливала его, лаской легко достигая того, чего не мог священник добиться строгостью. На ночь чаще всего ладья причаливала к берегу, иногда остановки делали и днём для пополнения припасов. Гребцы и кормчие разводили костры, грелись, варили ароматную вкусную уху.

Киев возник как-то неожиданно, средь ясного солнечного дня, вынырнув из-за поросших зелёным лесом гор. Вначале Предслава углядела широкую пристань, пестрящую огромными судами, ладьями-насадами и более мелкими однодеревками. Затем взору любопытной девочки открылся пыльный шлях, круто взбегающий по склону холма. У подножия его виднелась одноглавая деревянная церковенка.

Шлях упирался в обитые листами сверкающей на солнце меди ворота детинца, который, словно разбросавший в стороны крылья гордый сокол, величаво возвышался над городом. Из-за стены выглядывали крыши домов, верха теремных башен, купола церквей.

По обе стороны шляха лепились мазанки и избы простого люда. Их окаймлял тын, почти такой же по высоте, как и тот, который окружал княж двор в Изяславле.

Избы с курящимися дымками убегали вниз по склону, тонули, прятались в глубине оврагов.

– Урочище Кожемяки. А тамо – гончарские слободы, – пояснял Ферапонт.

Святой отец не раз бывал в Киеве и хорошо знал стольный город.

Вымол[55] кишел людьми, все куда-то спешили, толкались, мужики волокли на плечах огромные мешки, рядом жёнки вели на верёвках овец, телят, отовсюду нёсся шум, крики, раздавалось ржание коней, мычание коров, блеяние баранов.

Речная дорога вроде была и не особенно утомительна, но к концу пути Предслава чувствовала усталость и лёгкое кружение в голове от долгой качки на волнах. А тут ещё ошарашил девочку, перепугал её, оглушил этот необычный шум. Уцепившись за руку мамки, маленькая Предслава с опаской взглядывала на чернобородого мужика в войлочной шапке, разгружающего воз, на горластую краснощёкую бабу, торгующую семечками, на чубатого воина в суконной сорочке, с мечом на поясе, с вислыми длинными усами, который бесцеремонно расталкивал окружающих и пробирался им навстречу.

– Здорово, Ферапонт! – крикнул он попу, видно, ещё издали заприметив его чёрную рясу. – А, вот и княжна Предслава! Вижу: жива, цела, одета, как подобает! – Воин раскатисто расхохотался и оглядел подозрительно косящуюся на него девочку с ног до головы. – Чего оробела?! Не боись! Мя батька твой на пристань послал, велел в хоромы доставить! А зовусь я Фёдором Ивещеем. Запомнила? Ну вот и ладно!

Он подвёл Предславу и её спутников к крытому возку, расписанному по бокам травными узорами и киноварью[56]. Возок был красив, несла его тройка статных гнедых коней, нервно прядущих ушами.

Когда княжну с мамкой и Ферапонтом усадили в возок, Ивещей дал знак кучеру трогаться. Сам он взобрался на чёрного длинногривого скакуна и поехал впереди.

Кони быстро промчались вверх по склону.

– Боричев увоз, – сказал Ферапонт. – Тако сия дорога прозывается. Здесь ране Борич жил, боярин набольший.

Возок остановился возле врат трёхъярусного дворца, выложенного