Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина Страница 4

до этого не напивалась. «Наша Зыкина», говорили в бараке. Пела она под гармонь Дорофеича, известного на всю округу гармониста. Вспоминались Лёле и другие лица, и Коленька, конечно. Красивый паренёк «как с плаката», высокий голубоглазый блондин, за которым бегали местные девчонки и дарили томными улыбками взрослые дамы из серого дома. Он не задавался, даже не сознавал своей привлекательности в глазах женщин. После армии работал шофёром у генерала и готовился поступать в технический вуз. К тому же он был любящим сыном, утешением для своей матери, Степаниды Егоровны, Егоровны, тёти Пани, Паньки. Её по-разному называли.

Лёля никогда не звала её Панькой, а только тётей Паней. Тётя Паня, Панька, была приходящей домработницей в семье Лёлиного первого мужа. В пятнадцать лет она сбежала от голода из деревни и пришла пешком через всю Москву на стройку Московского метрополитена. Прибавила себе годков, её взяли. Там и встретила Фёдора, красавца, богатыря, будущего мужа, одного из первопроходцев на стройке. Полюбили друг друга, поженились, в начале сорокового родился сын Коленька. Фёдор погиб на фронте в сорок третьем. Все говорили, что Коленька – вылитый отец. Коленька отца своего не знал. Отца ему после войны заменил Савватий Дорофеевич, которого для простоты общения все звали Дорофеичем. Однако звучало уважительно.

Для Дорофеича это был второй брак. Первую жену с ребёнком он потерял, когда вернулся с Гражданской. Они умерли от тифа, переболел и он, но выжил. Он был потомственным шахтёром и мотористом. Потеряв семью, решил полностью изменить жизнь. Из шахтёрского городка на юге России в середине тридцатых приехал в Москву. Ему уже было под сорок. Его взяли на работу на стройку в метро и выделили «квартиру» в общежитии на Метростроевской. Туда он и привёл красивую Зою Матвеевну, буфетчицу, работавшую в той же системе. Но детей у них не было. Дорофеич считал, что дело в осложнении после тифа. Матвевну же мучили другие мысли – у неё была богатая женская биография до замужества, которую она не собиралась доводить до сведения мужа. Несбывшаяся мечта о материнстве камнем лежала на сердце, и утоляла она тоску выпивкой. Когда Дорофеич ушёл на фронт, она бросила пить и ждала его как честная жена. И дождалась – на одной ноге с костылями, зато живого! А его после войны долго не было, думали, что погиб. Ему нашлась работа под землёй, он заведовал складом рабочего инвентаря.

Подросший Коленька стал для Дорофеича исполнившейся мечтой о сыне, недаром он называл его крестником. Кто знает, возможно, он и вправду его крестил тайно (тогда это, мало сказать, не приветствовалось, хотя Дорофеич никогда в партию не вступал, даже на фронте). В бараке болтали, что крёстной матерью была Дуся, закадычная подруга Паньки, соседка её через стенку. Дорофеич обучал Колю с раннего детства всему, что знал сам: мелкому ремонту по дому, научил плотничать, малярничать, чинить электропроводку, менять водопроводные краны и главное – любить машины, разбираться в моторах и тонкостях автомеханики. Ещё с довоенных времён у Дорофеича было увлечение – он собирал маленькие машинки, детские игрушки, раскрашенные деревянные и металлические грузовички и легковушки разных иностранных и отечественных марок; были у него две пожарные машинки с лестницей и пожарными, сидящими в два ряда, и две санитарные машинки, одна даже карета скорой помощи дореволюционного образца. И ещё была цистерна с водой на колёсах, тоже старого образца. Всего около двадцати игрушек. Когда Дорофеич уходил на фронт, он строго приказал Матвевне сберечь его коробку с драгоценными игрушками, и она наказ мужа исполнила. За это он ей прощал некоторые слабости, даже не обращал внимания на мимолётные связи с военными, о которых ему доносили, и махнул рукой на привычку к пьянству, которую она возобновила после его возвращения с фронта. По выходным Дорофеич вынимал из-под кровати заветную коробку с машинками, и они с Коленькой часами играли, сидя на кровати у Паньки, но чаще у Дуси или у самого Дорофеича, когда Матвевны не было дома. У Паньки подрастала Зинуля, капризуля и плакса, но игра с машинками была наслаждением для обоих, и мешать им нельзя было никак. Они с Коленькой долго ещё играли с машинками, а потом, когда тот вернулся домой после армии, Дорофеич всю коробку Коленьке подарил.

Коленька вырос страстным любителем автомобилей. Из армии вернулся шофёром первого класса. В гараже Генштаба, что находился в бывших Провиантских складах на углу Метростроевской и Садового кольца, где работал водителем, он был нарасхват и как автомеханик. Всегда охотно помогал в сложных ремонтах и ни копейки не брал. Его любили и ценили. Он всегда был опрятно, даже щеголевато одет. И было у него ещё одно редкое достоинство – он не пил. Не пил, потому что так воспитал его Дорофеич. В бараке пили почти все.

От отца Коленька унаследовал не только интересную внешность и крепкое здоровье, но и трудолюбие, добродушие, хороший музыкальный слух и приятный тембр голоса. В дни всенародных праздников, под выходной и по воскресеньям летом весь барак вечерами высыпал во двор, где ещё до войны местные плотники сколотили большой, крепкий стол и поставили вокруг него лавки. Здесь играли в карты, стучали в домино, но всегда ждали, когда с гитарой выйдет Коленька, а чуть позже Дорофеич на одном костыле и с гармонью. Коленька начинал первый. Он пел дворовые песни, какие пели ребята и девушки тогда во дворах. Слова были загадочные – про дальние страны и опасные путешествия, с налётом экзотики и романтики: «Ночью труден путь, на востоке воздух серый, но скоро солнце встанет из-за скал, осторожно, друг, тяжелы и метки стрелы в таинственной стране Мадагаскар…» Потом переходил на лирику: «Я свою слезу украдкой смахну, и ты не заметишь грусть…» Апофеозом «концерта» для молодёжи была «Девушка из Нагасаки». Девчонки подпевали, к концу песни Коленька буквально рвал струны, а девчонки визжали от восторга. К этому времени из барака прибывало пополнение – мужички со своими хозяйками. Мест на лавочках не хватало, ребята уступали места возрастной публике и рассаживались на деревянных ящиках вокруг. Дорофеич затаптывал папироску и принимался «разогревать» гармонь.

Его репертуар отличался от Колиных песен, был богаче и разнообразней. В этих песнях воплотилась вся жизнь Дорофеича, они были его личной историей – слово в слово или отчасти. «Катюша», «Степь да степь кругом, путь далёк лежит…», «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…», «Шёл отряд по бережку, шёл издалека…», «Я уходил тогда в поход, в далёкие края…», «Эх, дороги, пыль да туман…», «Хазбулат удалой…», «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью…» – гармонь