Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты Страница 40

Еще в одной лавчонке теперь уже из-за пазухи Зейнаб в руки скромного человека перекочевал сверток, небольшой, но явно тяжелый.

– Теперь можно и домой…

Они с Айше не успели завернуть за угол, как девушка, оглянувшись, заметила, как в ту же лавочку вошел странный человек. Вообще-то в нем не было ничего странного, кроме несоответствия между ухоженной внешностью и скромной одеждой. Его борода и усы явно подстрижены хорошим брадобреем, на пальце большой перстень, а простенький халат подпоясан дорогим поясом.

– Кто это?

– Не знаю… Пойдем отсюда, купили все, что нужно, и пойдем!

Зейнаб старалась не выдать своего беспокойства, но это не получалось.

Женщины волновались не зря, повод был, за ними следили.

Привычный досмотр в воротах корзинки Зейнаб ничего не дал, рецепт притирания для рук, записанный на свитке, который старуха прятала на груди, тоже не показался подозрительным, Роксолана прочитала на нем над свечой очередное послание прорицателя, а о странном богаче, переодетом бедняком, служанки госпоже просто не рассказали. А зря…

В следующий раз, заметив этого же человека на рынке, Айше шепнула Зейнаб:

– Смотрите, вон он снова!

Теперь стало ясно, что за ними действительно следят, в ту лавчонку заходить не стали…

Пришлось рассказать о подозрениях Роксолане. Та ужаснулась:

– Зейнаб, это очень плохо! Что теперь делать? Долайлы был единственной связью с Кирой, если с ним что-то случится… И ведь даже договориться о встречах в другом месте нельзя, в лавочку не пойдешь.

– В какую лавочку, госпожа?

Роксолана вздрогнула, услышав вопрос Гёкче, та умела ходить неслышно и появляться незаметно. Женщины переглянулись, у обеих мелькнула одна и та же мысль: Гёкче может ходить куда угодно. Пришлось рассказать новой хезнедар-уста о тайне прежней. Гёкче только рассмеялась:

– Я могу отнести кому угодно и что угодно!

Зря она была так самоуверенна, те, кто следил за Зейнаб, оказались достаточно умны, чтобы понять подмену. Стоило Гёкче впервые переступить порог лавчонки, как…

– Вай, что случилось с Долайлы? Чем провинился? – ахали соседи.

– В золото серебро подмешивал, – хмыкнул здоровенный янычар, закрывавший лавочку на большой замок.

– Нет, его кто-то оклеветал! Не мог Долайлы таким заниматься, достойный мастер был, честный! – начали возмущаться соседи, но после предложения пойти и самим засвидетельствовать полную безгрешность Долайлы перед кадием сникли и стали возмущаться куда тише. А когда янычар обвел столпившихся взглядом с вопросом: «Ну?», толпа сочувствующих и вовсе поредела, а оставшиеся делали вид, то только подошли узнать, что же произошло.

– То-то! – назидательно произнес янычар и удалился с важным видом.

Конечно, Бедестан еще долго обсуждал происшествие, никто не верил в виновность Долайлы, но и идти защищать его тоже не рискнули. Пришли к выводу, что Долайлы кто-то подставил, подсунув некачественное изделие, а если так, то разберутся сами.

С Долайлы разобрались, но не с серебром, подмешанным в золото, спрашивали совсем об ином, причем кто спрашивал – сам султан!

– Зачем к тебе приходила служанка из дворца? – Сулейман не называл имя Хуррем, чтобы не слышали другие, хотя, кроме него, огромного немого евнуха и этого бедолаги, в комнате никого не было.

Долайлы понял, что пришло время, когда нужно выбирать между сохранением чужой тайны или своей жизни, и выбрал жизнь, втайне надеясь, что ее оставят, если тайну выдаст.

– Повелитель, простите меня, несчастного раба вашего, она передавала сверток с золотом…

– Кому и за что?

– Я просто передавал дальше…

– Кому?!

– Для иудейки Киры… ее еще Эстер зовут… или Фатьмой…

Сулейман разозлился не на шутку, презренный болтун смеет издеваться над ним?

– За что?

– Я не знаю, Повелитель…

Султану надоело, он круто развернулся, только взлетели полы богатого халата, и, сделав резкий знак евнуху, шагнул к двери. Долайлы понял, что означает движение руки султана поперек шеи, забился в крепких руках второго, невесть откуда возникшего евнуха, закричал:

– Повелитель, я не знаю! Я много лет только передавал…

Его голос прервался с бульканьем – евнухи исполнили короткий приказ султана.

Сам Сулейман уже вышагивал по кабинету, пытаясь успокоиться. Служанка Хуррем тайно передавала деньги какой-то еврейке, за что – гадать не стоит, Стамбул много лет полон слухами о колдовстве Хуррем. Неужели правда, неужели вся любовь, которую они столько лет испытывали друг к другу, только плод колдовских чар? Неужели и дети рождены так же?! А ведь он не только любил Хуррем, не только назвал ее законной женой, но и был готов посадить на трон рядом с собой!

Так тошно Сулейману не бывало давно, только после казни Ибрагима, когда он словно отсек, вырвал с кровью часть собственной души. Неужели и теперь придется рвать по живому?

Он не мог вырвать Хуррем из сердца, но и оставить как есть тоже не мог. Лучше было бы не следить за той служанкой-старухой, не знать правды.

Нет! – осек сам себя султан, – правду нужно знать. Если это колдовство, то должно быть прекращено немедленно.

Никто не знал, что в покоях султана был казнен золотых дел мастер Долайлы, но весь гарем видел, как шел в покои своей жены разгневанный, буквально взбешенный Повелитель. С писком отскакивали в стороны попавшиеся по пути женщины, прилипали к стенам, становились незаметными, серели от страха, от них оставались только полные ужаса глаза…

Сулейман жестом отправил вон всех служанок, бывших в комнате, те исчезли, словно и не было. Роксолана тревожно вглядывалась в лицо мужа, но что случилось, спросить не успела.

– Кому и за что носит деньги твоя служанка?! Колдовство? Не лги!

Роксолана ахнула, так вот чьи люди следили за Зейнаб, по чьему приказу разорена лавочка Долайлы! Замотала головой:

– Нет, Повелитель, нет! Никакого колдовства никогда не было, поверьте.

– Тогда скажи правду, – он все еще надеялся, что секрет не стоит и лягушачьего крика, но султанша снова упрямо замотала головой:

– Не могу, это не моя тайна, Повелитель. Но она вам не опасна.

– Чья и что за тайна?

– Не могу… – Роксолана без сил опустилась прямо на ковер.

Сулеймана снова захлестнула волна ярости, с трудом справившись, чтобы просто не растоптать женщину у своих ног, он прошипел:

– Жду до завтра… или скажешь правду, или…

Снова взметнулись полы зеленого с золотом халата, снова он буквально летел по коридорам дворца, вселяя ужас своей яростью.

Роксолана сидела, закрыв лицо руками, даже плакать не было сил. Рассказать правду, но теперь султан не поверит. Если бы раньше, а теперь нет… Он зол, так зол, как не бывал никогда раньше.

Конечно, гарем уже знал о ярости Повелителя, хотя не знал, чем она вызвана. Все понимали, что судьба Хасеки почему-то повисла на волоске. В чем провинилась всемогущая султанша? Наверное, в чем-то очень серьезном, если вызвала такой гнев Повелителя.

В самом воздухе гарема повисло тревожное ожидание: что будет?!

Чужие тайны

Яхья Эфенди бывал в центре Стамбула крайне редко, предпочитая свой удаленный Бешикташ с его садами и виноградниками. Никакого желания толкаться в галдящей толпе на пыльных улицах города он не испытывал. И Бедестан тоже не любил.

Султан Сулейман не раз предлагал хорошие покои во дворце, но сам же сознавался, что с удовольствием променял бы их на простую хижину в Бешикташе. Яхья не очень верил в султанское желание жить в хижине, скорее это минутный порыв, ведь даже в походах для Сулеймана везли роскошный шатер и при любой возможности устраивали пиршество и бани.

Но Эфенди не осуждал, как требовать дервишской простоты от того, кто рожден и вырос в роскоши? Людские языки злы и не всегда справедливы, если султан станет жить в шатре и жарить мясо на углях, решат, что он нищ и не способен править. Повелитель своим блеском олицетворяет богатство империи, он должен жить и выглядеть богато.

Но сегодня у Яхьи Эфенди дело во дворце, целых два.

Сулейману в его состоянии было не до молочного брата. Как бы и на Яхью Эфенди ярость не излить. А может, полезно поговорить с таким человеком, всем известно, что одно только присутствие Эфенди успокаивает даже львов. Сулейман усмехнулся: он и есть лев, которого нужно успокоить, пока не казнил половину Стамбула.

– Яхья Эфенди, я рад вам…

– Повелитель, я с хорошей вестью.

«Хоть один человек с хорошей», – невольно подумал султан.

– Поделитесь своей вестью, Эфенди.

Какие все-таки у него глаза! Такие могут быть только у человека с кристально чистой совестью. В эту минуту султан искренне завидовал своему молочному брату, который мог позволить себе жить честно, не имея врагов и проблем, подобных его нынешней. Впрочем, завидовал султан брату не раз…

– В Стамбул приехала наша с вами мать, Повелитель.