Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб Страница 41

Возвращался боярин из Вышгорода довольный, хорошо время провел с голубицей своей, намиловался. Настроение Путши портила лишь предстоящая встреча с женой. Вспомнит ее постный лик и морщится будто от оскомины.

И Путша мечтал о том, когда сызнова выберется либо в Киев, либо в Вышгород…

Вспомнил наказ Еловита, то-то взволнуется Святополк. Оно и есть отчего. Уплывает от туровского князя киевский стол, а Святополк о нем мечтает, себя великим князем мнит. Особливо Марыся, все ему о том нашептывает. И чего в этой католичке больше, красоты либо коварства? А все ляхи заговаривают, король из Гнезно на Русь зарится, латиняне на веру православную посягают.

— Ох-хо, — вздохнул Путша. — Святополк смерти Владимира выглядывает, не рано ли?

Путше кажется, великий князь еще долго жить намерен. Здоров он, да и кто знает, сколько он еще землю топтать будет? А случается и такое с дряхлым деревом, подгниет, но стоит. И не один год. Так и человек…

И снова мысли к вышгородской зазнобе повернули. Подумал: «Поди, киевская купчиха-вдова хоть летами и моложе, а похуже, мясиста и сонлива».

Заходящее солнце с трудом пробивалось сквозь листву деревьев, сгущались сумерки, и Путала подумал, что ночевать придется в лесу…

Кто знает, куда бы повернули Путшу греховодные мысли, коли бы не засвистели совсем рядом, не ухватили боярского коня под уздцы и не закричали:

— Приехали, боярин, скидывай его с седла, а то от него дух тяжелый на весь лес повалил. — И захохотали.

Путша даже руку к мечу не успел протянуть, как очутился на земле, а мужик у него по карманам шарит, на груди под кафтаном. Вытащил сверток с деньгами, заорал:

— Тут не мене гривны!

— Богат гусь, добрый улов!

— По сумам поищи!

— Еда в них знатная, лепешки, мясо копченое и сало! Гляди, даже мед с собой прихватил боярин.

— Бери все, оно ему не потребуется.

— Что с боярином делать, голову долой аль повесить на просушку?

Мужики засмеялись.

— Надо ли? Коня расседлай, в лес уйдет, меч в воду кинь, а одежды сними, дойдет домой — его счастье, зверь хищный сожрет, нам спасибо скажет. Уходим, ребята!

Ушли, только ветки под ногами затрещали. Посидел Путша под деревом, тело болит, побили изрядно. Нет ни кафтана, ни корзно, ни шапки и сапог. Где теперь коня искать? Босым ногам с непривычки и колко и холодно, а до Турова не мене двух дней добираться. А коли зверь хищный встретится?

И пошел боярин, проклиная разбойный люд. Только на третьи сутки добрался до Турова.

Дома на жене зло сорвал, тиуну велел челядь на коней сажать, сыскать тех воров.

Вернулся тиун через неделю, весь лес объездил, в Мезыне допрос снял, да разве лихих людей изловишь?

Вконец потерял Святополк покой, осунулся, под очами тени черные. К жене с одним и тем же вопросом подступал:

— Что делать, Марыся?

А у той один ответ:

— К отцу ехать. Пусть повернет полки на Владимир.

— Поведет ли?

— Не откажет, але я не дочь его?

— Нет, не поведет, поостережется. Не поеду я к королю…

— Але у тебя, Святополк, иное есть, чем Владимира одолеть?

— Либо тебе не ведомо, что ничего не имею и никто за меня не вступится?

— О, Матка Бозка, почему ты дал мне такого мужа?

— Разве не король хотел нашего брака?

— Он не мыслил, что ты уступишь великий стол Борису!

— Я не желаю уступать, но что поделать?

— Если хочешь обрести Киев, отправляйся к королю. Нет, тогда пошли Онфима к печенегам, обещай щедро заплатить им, когда сядешь великим князем.

— Что я слышу, наслать печенегов на Русь, разорить ее? Но люд проклянет меня!

— Езус Мария, мой муж потерял голову либо не имел ее совсем. Он не желает помощи печенегов и не думает о себе! Но почему должна страдать я и закончить жизнь княгиней туровской? Нет, нет, если не поедешь ты в Гнезно, я отправлюсь к королю. Слышишь, Святополк? Але я не дочь короля Болеслава?

Почувствовав усталь, князь Владимир прилег на широкую лавку, расслабился. Сначала намерился Бориса позвать, но передумал. Кликнул отрока:

— Анастаса-иерея сыщи!

Прикрыл глаза, подумал, к чему позвал Корсунянина, и сам не знал. Верно, захотелось поговорить с иереем о тех далеких теперь летах, когда осадил он, киевский князь, Херсонес и требовал Анну… От кого слышал Владимир что добрые воспоминания скрашивают жизнь человеку? Кажется, это говорила его бабка, княгиня Ольга. Когда она пускалась в воспоминания, в ее очах зажигался огонь и на губах появлялась улыбка. Особенно вспоминая великого князя Олега. Добрыня Никитич говорил, в молодые годы Ольга любила Олега, и стареющий князь платил ей взаимностью.

Удивительно, но даже десять — пятнадцать лет назад Владимир редко обращался к воспоминаниям, но теперь они нахлынывают часто. Видимо, так устроена жизнь, что отдаленное видится лучше. Уж не потому ли, что прошлое не воротишь.

— Звал, княже? — Анастас остановился у двери.

Владимир открыл глаза.

— Садись, иерей. Позвал, а теперь и гадай зачем. Видать, давно не бывало у меня с тобой разговора о нашем прошлом. Когда исповедаюсь, как с духовником, жизнь свою выкладываю, а вот чтобы так… Нынче зазвал поговорить не как великий князь с иереем, а как человек с человеком, года прошлые вспомнить.

Анастас уселся в обтянутое бархатом кресло, подался вперед. Черная ряса оттеняла его бледный лик, изрезанный мелкими морщинами. Из-под клобука выглядывали редкие, побелевшие от седины волосы.

Владимир разговор повел:

— Помнишь ли ты, Корсунянин, нашу первую встречу? Спросил я тогда тебя, будешь ли ты служить мне верой, и ты ответил: «Да!»

— Как забыть такое, князь? Я покинул Херсонес, потому что боялся стать изгоем.

— Не сожалеешь ли ты о случившемся?

— Нет, князь. И, преступивши через себя раз, повтора на допущу. Те, великий князь, я служу верно, не так ли?

— То ценю в тебе, и ты не слышал от меня попреков. Чать, не забыл, я поручил тебе воспитание моих сыновей, детей Анны.

— Разве у тебя есть замечания?

— О чем спрашиваешь, Анастас, я тобой доволен и неслучайно посылал тебя с Борисом в Царьград.

— Я старался исполнить все твои пожелания, но я был несказанно удивлен тем, что император Василий не пожелал увидеть своего племянника. Борис хотел этого и был обижен. Его удивила надменность базилевса, и он даже приписал ее всем грекам. Но я пояснил молодому княжичу, что надменность и глупость суть родные сестры.

Владимир рассмеялся:

— Ты умно заметил, и я запомню это. А знаешь, Корсунянин, чего бы я пожелал, верни мне молодость?

— У человека много желаний;

— У меня оно одно, я хотел бы повторения того мига, когда подал руку Порфирогените, сходящей с дромона, и повел ее в шатер. Это была самая сладкая минута в моей жизни, иерей. И не обладания ради, нет, я держал руку самой красивой женщины в мире и чувствовал, как моя кровь сливается с ее кровью…

— Сказывали, Порфирогенита не хотела плыть в Скифию, но умом понимала свое предначертание. И то, что сейчас я услышал от тебя, князь, убеждает, что Анна выполнила Богом ей начертанное. Помянем же ее словом добрым, а владыка отслужит по ней заупокойную.

Вздохнул Владимир:

— Если бы можно было вернуть ее к жизни и отслужить о ее здравии, как счастлив был бы я…

Иерей пристально посмотрел на князя:

— Ты мечтаешь о несбыточном. Всевышний призвал ее к себе, и не кощунствуй.

— Когда я уйду в мир иной и встречу Анну, то скажу ей: я исполнил все, что обещал тебе… Прошу, Анастас Корсунянин, служи Борису, как и мне служил.

Иерей молча взял в руку висевший поверх рясы серебряный крест, поднес к губам.

— Благодарствую, Анастас, успокоил мою душу, — промолвил Владимир, — мятется она.

В городе Борис повстречал митрополита. Поддерживаемый юным черноризцем, Иоанн шел медленно, гордо неся голову, покрытую скромным монашеским клобуком. Да и вся одежда на владыке была весьма скромной.

Увидел Иоанн молодого князя, остановился. Борис подошел, встал под благословение.

— Владыка, радуюсь, когда зрю тебя во здравии.

— Господь хранит меня, сыне, яз же молю Бога, чтоб послал здравие великому князю. Много огорчений доставляют ему сыновья старшие, Святополк и Ярослав. Не к голосу отца прислушиваются, по уму иноземцев живут. Особливо Святополк. Великий стол делят при отце живом, Бога забывают.

— Я, владыка, мыслю, киевским столом владеть старшему из рода Рюриковичей.

Настороженно посмотрел митрополит на князя, будто хотел убедиться в правдивости его слов.

— Яз о том сказывать отцу твоему не стану, великий князь волен поступать, как ему разум подсказывает, а сыновьям слову великого князя повиноваться. — И тут же разговор о другом повел: — Ныне приглядывался, где храм новый заложить, да чтоб был он каменный, и когда поставим, имя ему будет Святой Софии, как в Константинополе. Оденем его в мрамор, искусные богомазы распишут его стены… Проведывай меня, князь Борис, яз поучениями тя не одолею…