Драконий пир - Светлана Сергеевна Лыжина Страница 41

Пока Влад жил в Турции, он и сам ходил туда вместе с братом. Настоятель, седой старик, не был для них совсем уж чужим человеком. Этот старик хорошо помнил всех своих прихожан, поэтому передал бы письмо именно тому, кому оно предназначено.

Старик делал много добрых дел. К примеру, предоставлял кров паломникам, которые, несмотря на все опасности путешествий через Турцию, следовали по её землям в Иерусалим. Паломники ночевали в церковном дворе, а иногда — прямо в храме, и Влад поначалу не одобрял такого, считая, что храм — не корчма, но со временем стал судить об этом иначе.

Ночевать в храме или, по крайней мере, внутри его ограды для христиан казалось безопаснее, а само здание от них совсем не страдало. Даже если кто-то вдруг решил бы украсть в церкви что-нибудь, то не обнаружил бы ничего ценного. Внутреннее убранство этого дома Божьего отличалось крайней скромностью, а снаружи и вовсе казалось похожим на амбар, потому что не имело ни одного креста на крыше, "дабы не смущать взор правоверных мусульман".

Когда братья только-только оказались в Турции, Влад ходил в этот храм один. Обедня, которую служили на греческом, а не на славянском языке, была непонятна, но зато столько всего интересного попадалось по дороге в храм и обратно! Шумный пёстрый восточный город — там всегда есть, на что посмотреть!

Пусть султанские слуги-греки, присматривавшие за Владом, не давали надолго останавливаться на улице и глазеть по сторонам, но прогулка всё равно давала много, ведь после того, как отец оставил сыновей у султана, а сам уехал в Румынию, Влада и Раду почти не выпускали из дворца. Посещение храма по воскресеньям стало единственным достойным предлогом, чтобы покинуть дворцовые стены и увидеть окружающий мир.

Когда Раду исполнилось восемь лет, братья стали ходить в храм вместе. Старший брат поначалу боялся, что младшему не понравится ходить по шумным пыльным улицам, а в храме мальчик заскучает, начнёт хныкать, но нет. По дороге в храм младший с такой же жадностью оглядывался по сторонам, а в храме даже умудрился выучить те греческие фразы, которые в ходе службы время от времени повторялись. Раду не понимал смысла того, что запомнил, а просто подражал гнусавой речи старого священника-настоятеля, что звучало очень забавно.

И вот теперь, находясь в Молдавии, Влад представлял, как тот самый старик передаст одиннадцатилетнему Раду запечатанный лист со словами, что это весточка от старшего брата.

Младший, конечно, обрадуется и, может, даже успеет взять письмо в руки, но оно будет тут же отобрано. Отберут султановы слуги-греки и скажут, что сперва это должны прочитать в канцелярии их повелителя. Раду, ошарашенный, посмотрит на них, воскликнет: "Отдайте!" — затем подумает, что письмо могут не вернуть совсем, и заплачет.

Влад с грустью сознавал, что так и будет, потому что нечто подобное уже случалось — с посланиями, которые он и Раду в своё время получали от отца.

Родитель, отвезя сыновей в Турцию, о них не забывал. Он отправил им первое письмо в тот же год, и, по правде сказать, Влад и Раду, оказавшись у султана летом, не ожидали, что уже в начале осени получат от родителя весть. На самом же деле ничего удивительного тут не было — осенью к турецкому двору приехали бояре из Тырговиште, чтобы привезти дань, а заодно привезли княжичам отцовское послание.

Изначально бумагу скрепили печатью, но Влад получил письмо уже распечатанное. Слуги султана прочли и даже не потрудились скрыть это! Вот наглость!

Наверное, родитель предвидел подобные вещи и поэтому обращался к сыновьям так, как делал бы это при посторонних. Даже выглядело послание чересчур красиво, будто написано напоказ: очень разборчиво выведенные слова, ровные строчки, красная буквица в начале, а в конце — большая красная подпись на весь остаток листа, сделанная уж точно не отцовой рукой. Такие подписи ставились на указах и грамотах, чтобы кто-нибудь самочинно не приписал в конце ничего лишнего.

В своём письме, составленном, как государственная бумага, по-славянски, отец обращался по очереди к каждому из сыновей, "гостивших" в Турции и призывал проявить терпение. Особой теплоты в этих словах не чувствовалось, а тон казался поучающий.

За время пребывания в Турции Влад и Раду получили три таких письма — в тот год, когда приехали, затем осенью на следующий год и ещё через год, опять же осенью. Вскоре после отправки третьего письма отец умер.

Влад уже после получения скорбной вести не раз перечитывал все три письма, надеясь найти там скрытую сердечную теплоту, но не мог. А ведь ни минуты не сомневался, что своих сыновей родитель любил! Казалось непонятным — почему письма такие холодные.

И вот теперь Влад понял, что его собственное письмо к Раду получится таким же. О чём он мог сказать брату? О том, что сожалеет о разлуке? Это могло оказаться истолковано, как скрытое намерение выкрасть младшего брата из Турции.

Можно было честно сказать маленькому брату, чтоб не ждал скоро, но это тоже истолковали бы превратно — если Влад избегает возвращаться, значит, не считает турков друзьями и ищет себе других друзей. То есть, когда "барашек" всё же окажется в Турции, ему это припомнят.

Но что же в таком случае старший брат мог сообщить младшему? Лишь дать наставления, то есть сказать, чтоб был терпелив и во всём проявлял покорность султану. Получилось бы такое же послание, как у отца. А следовало ли отправлять такое?

Поразмыслив, Влад решил не отправлять письмо вовсе.

* * *

Охота, на которую Александр пригласил Влада, оказалась охотой на волков, ведь этих серых разбойников следует истреблять во всякое время года. Уж очень жадны волки до домашней скотины. Им она милее, чем лесная живность, а значит — крестьянам убыток.

"Что ж. Если от государевых забав селянам польза, то это хорошо", — размышлял Влад, когда вместе с Александром рано поутру ехал прочь из города по широкой наезженной дороге, уже оставив позади и крепостные стены, и пригород.

А ещё невольно пришла мысль, что двоюродный брат, несмотря на оскудение в казне, на свою псарню денег не жалел. У молодого молдавского князя оказалось псов великое множество, и первыми обращали на себя внимание волкодавы. Восемь огромных псов, заросших длинной светлой шерстью, так что даже глаз было не видно. Зато волк прокусить такую шерсть едва ли сумел бы.

Как объяснил Александр, в его охоте эти псы считались главными: